– Твоя одежда не в лучшем состоянии, так будет проще дойти до дома, верно? Захватим только куртку, мне нужно будет показать тебе кое-что.

Катя кивает и уголки её губ приподнимаются в нерешительной улыбке. Румянец смущения переползает со щек на шею, кончики ушей. Тяжелые мысли отступили, их груз ещё не взобрался на тонкие плечи. И этот миг показался ему самым правильным – пригреть в своих кольцах, укрыть от жестокостей мира. Забрать с собой.

Пока девочка Катя пыталась скрыть от него смущение, приводя в порядок спутанные волосы, он наклонился и подхватил её куртку, закинул на плечо. Он чуял кольцо в её кармане, оно уже не шептало – ошалело голосило, призывая хозяина.

Суженная. Нареченная.

Под несмелый протест он подхватил её на руки и понес к дому. Катя так и не обняла его за плечи – как маленький ребенок принялась перебирать пальцы одной руки другой, взгляд снова помутнел, начал наполняться горем.

– Я не могу поверить, Щек, что же мне делать…

– Давай сначала зайдем в дом и до конца оденемся. Сложно что-то решать в таком виде.

Получилось. Она скользнула по его обнаженной груди рассеянным взглядом, тот мигом прояснился. Катя рассмеялась, кивнула, пряча пылающее лицо в ладонях. Она не сожалеет, он чует запах облегчения, смешанный с их общим вожделением. И целует влажную копну волос, довольно щуря глаза.

У порога он спустил её на пол, протягивая куртку. Скользнув пальцами по его руке, она с благодарным кивком её приняла и сделала первый шаг через порог сенника, замирая на месте. Щеку не нужно смотреть поверх её головы, чтобы понять, что насторожило девушку.

Железный засов и пазы люка вывернуты, один выдран из пола с корнем, второй изодран в мелкую железную крошку. Засов свернут кривой дугой, деревянный люк пробит в нескольких местах и доски щерятся огромными занозами, обломками.

Ей не объяснить, какой гнев жег его изнутри, когда солнце прекратило светить в проем люка, а сверху лязгнул засов. Не рассказать о том, как он обезумел, с яростным воплем бросаясь на неподатливое дерево снова и снова. Пока низшие твари из мира Нави могли изувечить, искромсать её тело. И всё из-за вздорного, себялюбивого мальчишки, решившего с ним по бодаться в такой момент. Он был уверен – Бестужев не переживет этого утра. Как только люк поддастся, он найдет его. И убьет. Быстро, некрасиво и кроваво. Чтобы злость прекратила шипеть в груди, чтобы гнев улегся обратно в тугие кольца. Хорошо, что это сделали за него. Простила бы его Катя?

Она медленно поворачивается к нему, нервно облизывает губы. Девочке Кате нужны ответы, которые он не может дать. Как преподнести ей все, чтоб она не бежала без оглядки? Она сама поняла. Скосила взгляд на люк, вернула к нему. И губы её задрожали.

– Ты ведь вышел из дома вместе с Сашей? – Осторожно, в словах такая громадная доля надежды… Он молча качает головой. Погружая в реальность стремительно, с головой. Щек пустил жидкое золото по своей крови, позволил глазам стать настоящими, змеиными.

– Я торопился к тебе.

– Ты. – В голосе обиженное недоверие, но она не жмется, не пятится. Напротив – в два широких шага разъяренной гадюкой стремится к нему, толкает в плечи. Сильно, для своего девчачьего тела она становится неожиданно сильной. Щек отступает. Не потому, что она его заставила – чтобы дать её гневу высвобождение. – Всё это произошло из-за тебя!

Ещё один толчок и он выходит за порог, не сводя с неё сожалеющего взгляда. Катя сбито и шумно дышит, в углах глаз закипают злые слезы. Секунда. И дверь захлопывается, покачнув воздух у самого его носа.

Хлипкая, деревянная, ему будет несложно снести её с петель. Ещё проще скользнуть в открытое рядом окно. Но он не делает ни одного, ни другого. Прислоняется к двери лбом и, совершенно унизительно для себя, костяшками постукивает в немой просьбе. Самолюбию, всей его змеиной натуре нужно, чтобы она вышла сама, по своей воле.

– Разве я принудил тебя или её к чему-то? Я помню лишь помощь вам, девочка Катя. Я не потребовал своего, когда она украла кольцо, не покарал, не забрал её силой. То, как ты говорила обо мне, как красиво рассуждала о легенде… Лгала? Теперь в твоих глазах я монстр? Ты звала, и я шел, ты гнала, и я отступал. Разве не смог бы я уничтожить твоего друга, помешавшего нам на той поляне?

Он слышит за тонкой дверью её зачастившее сердцебиение. Шумные вдохи и рваные выдохи, чует тепло там, где двери касаются её рука, где чуть ниже собственного упирается в дерево лоб. Должно быть, её глаза прикрыты, Катя старательно рассуждает.

– Ты мог сказать, что не нужно возвращать кольцо! Если бы ты сознался, все были бы живы! – Её голос надламывается, обида смешивается с болью. Из-за гибели её друзей? Из-за его предательства?

Щек приникает к двери, пускает по венам спокойствие, высвобождая силу. Привычно раздвоился во рту язык, вытянулись зрачки, удлинились клыки. Мир вокруг пропитался запахами, расслоился на сотни оттенков. Но поблек – он видел лишь красные всполохи её тепла через щели дверей.

Голос продолжал ласково увещевать, баюкать:

– И вы бы мне поверили? Пусть даже так, разве твои друзья не вышвырнули бы меня за порог, как только узнали? Мой грех в том, что я хотел быть рядом с тобой. Слушать, понимать, глядеть на мир твоими глазами. Я просто был. Без объяснений и оправданий. Я бы пошел за тобой, Катя. Спас каждого, кто тебе дорог и в конце концов дал выбор. Даже тогда, когда мое кольцо оказалось в твоем кармане, давая мне полное право на тебя, я стою и молю открыть дверь.

Она судорожно заворошилась за дверью, подняла с пола скомканную куртку и потрясенно вскрикнула. Нашла.

– Кто здесь монстр, Катя? Я просто потому, что таким был рожден, или они? Надя, которая избавилась от кольца единственным доступным способом, обрекая другую на свою участь. Или Саша, который запер дверь люка, когда я просил его одуматься, предупреждал о истинной опасности леса. Кто вел их к погибели, девочка? Собственные демоны или злобный царь змей?

Под её пальцами греется ручка, а он поглаживает шершавое дерево, сдерживает победную улыбку. Шаг за шагом, гнев исчезает из её запаха, спадает завеса паники перед неизвестным существом. Но открыть она ещё не решается. Видят все змеиные боги, дай судьба ему чуть больше времени, и она бы ушла вслед за ним переполненная блаженным счастьем.

Но такое хрупкое человеческое тело, его вторую ипостась пробило испепеляющей болью. Куда-то под левую лопатку, ослепляя. Выскользнула дремлющая внутри сила, прекратила окутывать дом, он взревел. Тяжело рухнул на колени, ощущая, как человеческая оболочка запирает его естество – возвращается цвет, исчезают запахи. А по обнаженной спине течет алая кровь, парализует проклятая полынь, не давая шелохнуться. Ноги подкашиваются, он заваливается на бок, не способный повернуть головы, увидеть того, кто заберет его длинную жизнь.

Неужели невеста станет его погибелью? Увлеченный Катей, Полоз не услышал за спиной шаги.

Его отчаянный крик заставил отскочить от дверей, а после метнуться обратно, хватаясь за ручку. В тревожном порыве она не сразу поняла, почему та не поддается. А после, грязно выругавшись, выдернула засов и метнулась за порог.

Он не мог врать, каждое его слово было правдивым и оттого ещё больше болезненным. Что хорошего она видела в жизни от людей? От матери, которая всегда просила, но ничего не давала взамен, от друзей, которые всаживали и прокручивали ножи в её спине, предавая раз за разом? Почему она закрылась от него, от того, кто спасал? Разве вывернутый люк символ его предательства? Он спешил к ней, спешил спасти всех их, а она отплатила обвинениями. Кольцо грело сжатые пальцы, казалось живым, манило. Разве может произойти хоть что-то плохое, пока Щек рядом?

Оказалось, может. Он лежал, завалившись на бок, а под ним расползалось алое липкое пятно, вызывая отчаяние. Метнувший нож Елизаров шумно дышал, стоя в пяти шагах от порога. Щек дрожал, мелко-мелко, глазные яблоки закатились, ужасая белизной. Только губы едва шевелились и она, разрыдавшись, кинулась к нему, падая на колени.