Кольцо на его ладони игриво блестело золотым боком. Змеиные тела с тонко воссозданной чешуей, казались настоящими – вот-вот поползут, соскользнут с руки и скроются в клубках ядовитых подруг.

Мучительным было осознание: змеи его почуяли, признали. Стало громче шипение, комки начали расползаться, распутываться, хладнокровные поднимали тонкие тела на хвостах и покачивали узкими головами в воздухе. Будто погружаясь в транс. Обнажались тонкие длинные клыки, с которых капал яд, блестели чешуйки, перемазанные не успевшей испариться росой. Змеиное царство встрепенулось, оно ждало приказа Царя.

В дверном проеме показалось заспанное и опухшее лицо Гавриловой.

Щелчок. Терпение, затянутое в тугую спираль, резко лопается. Одоевский сжимает руку в кулак – кольцо ледяное, золото не греется. Зато внутри все пылает, горит обида и плавится жгучими пузырями давно затаенная злоба, держаться не выходит.

– Ты сказала мне, что не брала кольцо. Я прямо спрашивал, а ты лгала мне в лицо и выставляла идиотом. – Придушенный голос срывается, вскакивают высокие ноты. В эти секунды он так искренне её ненавидит…

Гаврилова обводит всех затравленным взглядом, нервно закусывает нижнюю губу и неожиданно вскидывается. Пальцы, сжимающиеся на дверном косяке, разжимаются, она скрещивает руки и распрямляет плечи.

– Даже если взяла, то что с того? Какая тебе разница, что я делаю и как? Я взрослый человек и делаю то, что хочу.

– Идиотка. – Славик констатирует очевидное. В одно весомое слово умещает мысли всех здесь собравшихся. – Ты последняя идиотка, Гаврилова. Я всегда считал тебя недалекой, но ты пробила это дно. Так сказать, совершила невозможное.

– Иди нахер.

Она оттопыривает средний палец, а ему неожиданно хочется его сломать. Подойти, сжать в кулаке и вывернуть до хруста. До неё не доходит очевидного.

– Вот это, – Одоевский выбрасывает кулак вверх, будто желая угодить ей в челюсть, разжимает пальцы у самого носа, – вот это – причина, по которой чуть не умерла Катя. Это того стоило?

– Она не умерла.

Сзади взвыл Слава, закрыл лицо руками и как следует выматерился в ладони, складывая их в лодочку у рта и носа. Катя захохотала – безумно, зло, как не умела раньше. А Бестужев молчаливо зашагал в её сторону.

Видят боги, он даже не попытается её защитить.

Гаврилова попятилась, но скрещенных рук не разжала, подбородок упрямо выпячен, в глазах снисходительная презрительность. Идиотка.

– Чего тебе не хватало, а? Золота? Денег? Я всё тебе давал, Надя, все что ты просила. И единственный раз, когда попросил я – что ты сделала?

– Я взяла то, что захотела. – Трусливо дернувшись вдоль стены, она грубо выхватила кольцо из его руки, длинные ногти царапнули кожу, оставляя ноющую белесую полосу. Неощутимо. То, что ныло внутри было гораздо сильнее. – Тебе хорошо говорить, ты у нас царь и бог. С золотой ложкой во рту и изумрудной бумагой для подтирания задницы. Сегодня хочу дарю, завтра хочу не дарю. А оно лежало бесхозное. Знаешь, сколько за него можно выручить?

Её голос почти сливается со змеиным шипением, безобразно кривятся губы, щурятся горящие безумием глаза. Гаврилова демонстративно одевает кольцо на средний палец и вздергивает руку к его носу. Павел пораженно отшатывается. Как хотелось бы ему верить, что в ней говорит проклятие странного кольца, но внутренний голос пристыженно жмется к лопаткам, давится, неспособный выскулить для неё хоть одно оправдание. Она всегда такой была, а он поощрял.

Драгоценная бумага и ложка. Вот как.

Он спускал ей многое. Искал оправдания каждому выпаду, каждому дурному слову. И теперь в дающую руку до хруста вгрызаются.

Кого ты оставил около себя? С кем мечтал связать жизнь? Уступал, предпочитал давать, избегая конфликтов и ссор. Что вырастил, то теперь и пожинаешь, Одоевский. Кушай, давись, не обляпайся.

– Оно стоит дороже моего спокойствия?

– Что тебе будет, а? Посидим оставшиеся дни в доме и вся эта сверхъестественная дрянь перетопчется…

– Ты можешь сдохнуть из-за этого кольца. – Рев вырывается из глотки, царапает безнадежностью. Никогда раньше он так не кричал. – Если один нечистый сумел запереть двери так, что два кабана их не вынесли, то что сможет толпа?! Очнись, где твои мозги? Чем ты думала, стягивая с кости кольцо?! С кости трупа, Надя. Человека!

Он хватает её за плечи и встряхивает. Сильно, зло, наверняка останутся синяки на коже. А она неожиданно обмякает, становится неудобно держать, выскальзывает. Стоит ему разжать руки, и оплеуха глушит, тяжелое кольцо царапает кожу щеки, обжигает льдом.

Гаврилова отскакивает, а он вытирает тыльной стороной ладони сукровицу с лица, разочарованно качает головой:

– Ты убьешься и потянешь за собой остальных. Только потому, что не смогла обуздать свою жадность, Надя. Надеюсь, этих денег тебе хватит надолго, потому что это последняя золотая вещь, которая попала к тебе в руки незаслуженно.

– Меня бросить вздумал? Это я тебя бросаю, понял? – Надя пятится за двери, запнулась о порог и чуть не упала. – Трус! Слюнтяй и трус! Кому ты будешь нужен, затюканный и жирный!

С него этого достаточно. Пусть её утопит банник, задушит ночью домовой. Пусть какая-нибудь нечисть убьет её, пока он не принялся за дело сам.

Павел соскакивает с порога, почти бежит по тропинке, выискивая среди гадких тел пустое пространство.

– Э-э-э, пухляшек, стой! – Славик за спиной озадаченно тянет ноты, ставит ногу на ступеньку ниже и тут же отдергивает её обратно. Одна из гадюк делает выпад вперед. Именно его змеи не жалуют.

Одоевский сбегает вниз по дорожке, бросив хмурый взгляд на Щека, склонившегося над колодцем. Прочь от дома.

Что-то кричит испуганная Катя, слышатся окрики Саши, но все они отдаляются, исчезают. Обида подстегивает, за него переставляет ноги. Что ему клубок змей, когда он пригрел у себя на груди самую ядовитую? Его силуэт быстро исчезает на подходе к домам.

Смоль стояла на пороге, глядя ему вслед, пока стволы уже знакомых берез не скрыли его спину. На плечи опустились руки Бестужева, успокаивающе помассировали.

– Мы со всем разберемся, теперь мы знаем причину изменений. Будет проще простого.

– Не будет. – Щек вышел из-за дровянки, куда петляла узкая дорожка. Длинные волосы, влажные у висков, лениво собраны в свободную косу и перевязаны кожаным шнурком. С кончика прямого носа и длинных ресниц капают капли, оставляют разводы на светлом свитере под самое горло. Его взгляд впивается в до сих пор воинственно поднятую руку Гавриловой. Он направлен на кольцо. – Это венчальное кольцо Полоза и ничего не успокоится, пока она не примет предложение. Её достанут в любом уголке деревни.

– Только её? Замечательно. Гаврилова, чеши отсюда нахер. – Елизаров серьезен, сейчас даже он кажется злым. По-настоящему разъяренным, готовым рвать и метать.

Как же у неё хватило наглости снять кольцо с тела?

– Нет. Не только. – Он отводит взгляд, коротко пожав плечами, аккуратно продвигаясь среди хладнокровных к порогу. Каждый шаг четко выверен, обходит ядовитых гадюк, касается самым краем носка безобидных ужей. И ей кажется, что это его забавляет – игра со смертью. Проходя напрямик, через самые густые клубки. – Эта охота их раззадоривает, почти все после долгой зимы голодны. Такова их природа. Деревенские знают их повадки и легко избегут опасности, но вы… Под большим вопросом. Косвенно змеиный царь вас не тронет, вами попытаются пировать другие нечистые. Более кровожадные.

Щек заканчивает путь, ловко вскакивая двумя ногами на ступеньку, игриво щурится.

Ей так тревожно от происходящего, что Катя не может выдавить из себя и намека на радость от его присутствия. Впервые рядом с ним неспокойно, она не чувствует себя в безопасности. Щек говорит о нечисти и её повадках так же воодушевленно, как маленький ребенок рассказывает правила новой игры.

– Что за ерунда? Как змея может сделать предложение? Чем она может его озвучить вообще? – Гаврилову веселое безумие Щека пробирает куда больше, чем крики и укоры Одоевского. Рука с кольцом на пальце от лица падает вниз, будто кукловод перерезал ниточки у надоевшей куклы. Она трусливо заводит её за спину.