Ради неё он жил, ради неё сгорал, ради неё был готов пройти все круги ада. Вот сейчас, пусть просто сейчас она протянет свою руку, позволит ему почувствовать запах ванили, которым пахло её мыло. Пусть просто будет рядом, хоть час, хоть день. И за это он умрет без раздумья.

Ему так тяжело… Тяжело держаться за жизнь, смотреть на неё далекую и недоступную. Будто весь груз этого мира опускался на плечи. Это он делал ноги ватными, а веки тяжелыми. Бестужев потянулся к ней рукой.

– Катя…

Будто смеясь над его болью и горем, Щек встал за её спиной, по-хозяйски коснулся подбородком копны волос, растягивая губы в холодной улыбке. Он больше не прятал своей натуры – перемазанный кровью, дикий, неправильный. С удлинёнными клыками, кончики которых торчали во время усмешки, со змеиными зрачками и прорисовывающейся под полупрозрачной кожей чешуей на висках и скулах. Проклятое существо, не пускающее его душу обратно к телу. Руки монстра сжимали её плечи. И просить его не было смысла, молчаливую угрозу Бестужев считал сразу. Он понял – Царя молить бесполезно. Он бы ползал лицом в грязи, целовал ноги монстра, вымаливая, скуля как побитый пес. Полоз знал – видел, но наслаждаясь его болью и молчаливо отказывал. Отрицательно качнулась голова змея, он даже не дал ему возможности, не дал слова.

Они могли простоять бы так вечно – друг напротив друга, один умоляя, вторая – мешкая. Все прервал змеиный Царь. Его свистящий голос мягко зашуршал над поляной, спугнул неестественностью сорвавшуюся с веток стайку галок, те суетливо закричали, работая крыльями.

– Поговори с ним, девочка Катя. Ты достойна большего, чем невысказанные сожаления. Сделай верный выбор и я буду милостив, я закрою глаза на все его грехи, оставлю мальчишку в живых.

Катя кивнула. Пошла вперед, сначала медленно, неуверенно, а последние шаги пролетела стрелой. Опустилась рядом на колени, размазывая подсохшую кровь по его щекам ледяными пальцами:

– Не надо было идти тебе сюда. Там должна подойти Чернава, попроси её о помощи, ладно? Боже мой, рука совсем никакая, все плохо очень, Саша. Как ты дошел сюда? Но живой. Живой и это так здорово. – Она суетливо тараторит. Как всегда, когда волнуется и пытается это скрыть. Всё пытается стереть с его лица кровь и землю, а он разваливается от этой неловкой ласки. Умереть бы прямо сейчас, на её руках. Зная, что он ей дорог.

– Я прошу тебя, умоляю. Я сделаю всё, что только хочешь. Не иди с ним, останься.

И в ответ тишина. Она смотрит так виновато и молчит. Только с ресниц падает несколько крупных слез, на его же щеках не успевают высыхать соленые дорожки. Слезы щиплют расцарапанную кожу, жгут лицо там, где только что его касались Катины пальцы. Заслужил. Он продолжает говорить, теперь так же сбито и суетливо, как только что говорила она.

– Ты не можешь пойти с ним, он ведь дал только что выбор. Всё равно что он сделает со мной, Катя. Пожалуйста, беги, ты не можешь остаться здесь. Ты не можешь умереть рядом с этим безжалостным монстром.

А она, Господи, такая глупая Катька начинает совершенно о другом. Не внимает его отчаянным мольбам, словно не видит душевные муки, в которых полощет его душу, будто в кислотном растворе. Тянет свои проклятые прекрасные губы в напускной дрожащей улыбке, касается пальцами его подбородка, придерживая падающую на грудь голову.

Он так устал… Так устал.

– Ты всегда таким прекрасным был, Саша. Во всем. Я смотрела на тебя и думала, что ничего прекраснее в этом мире не видела. Мне не нужно было оставаться рядом, было достаточно просто смотреть издалека. Мне всегда хватало того, что ты был счастлив. Знаешь, когда ты обнимал других, так больно становилось, так тяжело. Я убеждала себя, что прав на это не имею, а всё равно чувствовала. Закрывала глаза и создавала миры, в которых ты меня как их целуешь, смотришь на меня по-особенному. А ты не смотрел. И это нормально. Сердцу ведь не приказывают. Я научилась наслаждаться меньшим, правда смогла. Не веришь? – Она горько засмеялась, по-птичьи наклонила голову на бок, глядя на него тоскливыми карими глазами. – А раз я смогла, то и ты научишься. Прошу тебя только, Саша, будь счастлив. И этого мне будет достаточно.

Это прощание. Он понял это сразу, как теплые губы коснулись лба, а она прижала его к своей груди. На короткий момент окутала нежностью, чтобы подняться на ноги и пойти вперед. К Щеку. Оставляя его за спиной. Обернулась лишь на мгновение, взгляд наполнен теплом, влажные волосы рассыпаны по плечам, теперь плечи расслаблено опущены.

– Нам пора прощаться. Я иду дальше, и ты иди. Поднимись, Саша, вставай и иди к светлому будущему, в котором для меня никогда не было места.

Она уходит. Тонкую угловатую фигурку скрывают тяжелые ветви деревьев, под ногами все тише шелестят заросли папоротника. А его внутренний голос едко шепчет, насмешливо заходится ядом и гноем.

Поднимайся, Бестужев, вставай, ты ведь был для неё самым прекрасным мальчиком. Ну же, собери остатки никчёмных сил, на что тебя хватит?

Он не кричит – с горла срывается обреченный хрип, напрягаются, бугрятся под кожей бесполезные мускулы. Чтобы в очередном старательном спазме опрокинуть тело лицом в буйно цветущую лесную землю.

Мне всегда хватало того, что ты был счастлив.

Прекрати меня мучать, Катя, прекрати, молю.

Очень страшно лежать в лесу, слыша дыхание природы и понимая, что её он больше не услышит. Не увидит искрящихся глаз и глупой привычки закусывать щеку во время смущения. Не увидит кончика курносого носа, обгоревшего на летнем солнце. Катя всегда сгорала.

Становится на четвереньки, раскачиваясь из стороны в сторону.

Шаг, еще, ощущая иглы хвойных под пальцами.

Ползешь? Ползи.

Падает. Бесполезный трус.

Он почти уверен, что тело предало его в наказание за все совершенное. Неужели он не сможет просто подняться? Неужели для этого нужно слишком много сил?

Рукав давно пропитало липкой кровью, пятно расползлось по боку, заляпало грудь и живот, ремень должен был остановить кровотечение… А он должен был её спасти.

Он не сумел подняться. Её шаги растворились в какофонии леса, Смоль исчезла. Бестужев так же стоял на четвереньках, ошалело моргая, чтобы остаться в сознании. Пытаясь сфокусироваться на плывущих перед глазами травинках. Боли не было. Было что-то иное, куда хуже, опустошающее. Выворачивающее на изнанку и добирающееся до самого дна, выдирающее из него жилы, обжигающее адским пламенем. Он будет гореть в нем вечно. Все его существо.

– Нет… – хриплый дрожащий шепот срывается с губ.

Ушла. Он не сумеет, а она не вернется.

Это бьет обухом по голове. Шепот перерастает в глухой вой, руки подогнулись в локтях, и он остался лежать на земле.

Столько недосказанности, столько глупых поступок и ошибок между ними. Столько давящих, прижимающих к земле воспоминаний. У него остались лишь они, заставляющие нищенски скулить через зубы. Обдуваемый мучительно теплым, равнодушным к его боли ветром, со слезами, грязными разводами смывающими кровь и землю с лица.

Каждый шаг, каждый необдуманный поворот вел его к этому моменту.

Наслаждайся. Пожинай. Впитывай.

Это не вынести, через такое не должен проходить никто. Сумей он подняться, он без промедления напоролся бы на острый сук. С собою нет даже жалкого ножа, ему не заставить замолкнуть внутренних бесов.

Один. Он остался совсем один.

Прости меня, Катя.

Глазные яблоки дрогнули и закатились под закрывающимися веками. Его уносила пустота.

Утро началось с нахального вздоха прямо в ухо. Смолька теряла совесть. Отбиваясь от капризных кошачьих ласк, Бестужев в полудреме нашарил рукой будильник и застонал, приоткрыв один глаз. В предрассветной темноте на циферблате высветилась половина пятого утра. До будильника ещё спать и спать, но прожорливое животное уже наминало на нем одеяло. Пришлось подниматься.

Прошлепать босыми ногами до кухни, открывая упаковку влажного корма и запуская кофеварку. Животное жадно ринулось к миске, урча и чавкая. Совсем не похожа на свою скромную и тихую тезку. Как она там?