Выходит, змеи долгое время пировали на занесенном в избу теле, но почему они не расползлись, когда началось разложение? Неужели отравились трупным ядом? Или были с нею до последнего куска мяса? Ни единого тела кроме девчачьего они не тронули – прикрывали её невесомым саваном.

Славик был прав, прошлые фотографии можно удалять, с этой им не сравниться. Снова ослепила вспышка, а дальше все произошло слишком быстро.

Пошатнулась и едва не упала на покойницу Гаврилова, ей навстречу зашуршали кости. С десяток маленьких позвонков зашевелился, заскользил, царапая скелеты подружек тонкими ребрами. И что-то черное стремительно ринулось ей навстречу. Змея. Живая, огромная.

Стоящий рядом Елизаров выбросил руку вперед почти синхронно с безумным рывком рептилии. И это спасло Гавриловой жизнь. Тонкие клыки, налитые ядом, не достали до лица несколько сантиметров, пальцы Славика сжались на Надиной косе и что есть силы дернули назад. Она кубарем покатилась по полу, змея черной молнией скользила следом.

Она будто обрела жизненно важную цель – уничтожить Гаврилову. Прошмыгнула между ног окаменевшей Смоль, задев хвостом голую лодыжку, почти проскочила мимо Елизарова. Его ботинок быстро и тяжело опустился на змеиную голову. Послышался оглушающий хруст, из-под подошвы в разные стороны хлынула змеиная кровь. Темная, почти черная, она забрызгала ноги Смоль, пару крупных капель долетели до лица Нади, разукрасили щеку.

Повисла давящая тишина.

Все шумно дышали, змеиные кольца судорожно сжимались, хлестали, обвивали ногу Елизарова. А затем замедлились, затихли. Он протяжно выдохнул и медленно убрал с неё ботинок, направляя на жалкие останки дрожащий луч фонаря.

– Гадюка. Охренеть. Балин, Гаврилова, прости, твою подружку грохнул.

– Ты ненормальный, она почти меня достала. – Надя осоловело размазала по лицу гадючью кровь и тяжело втянула воздух через трепещущие ноздри. Язык её заплетался, а слова путались. Схлынул бурлящий в крови адреналин.

– Скажи спасибо, что только почти.

Одоевский поднял её на ноги, и они быстрым шагом направились к выходу. Баба Софья была права – моровы избы место для мертвых, живым они ничего хорошего не сулят. Здесь живут лишь гадюки да страхи, прячущиеся в тенях углов, жирные и опасные.

Смоль выходила последней и что-то толкнуло в спину, какая-то далекая настораживающая мысль. Она обернулась. Вопрошающий взгляд скользил по огаркам свечей, по силуэту покойницы, спрятанному в тенях. Прав был Щек, эта изба очень старая. Это понять легко по одежде – сарафану, кокошнику. Грустно было лишь оттого, что одежду такую носили только молодые, не успевшие познать жизни девушки.

А за дверью снова слышался грубый хохот Славика.

– Ля, сейчас кто-то отправится за подружкой. Ненавижу этих гадов.

Когда она спрыгнула в протянутые руки Саши, Елизаров был на полпути к широкому камню. На нем свернул в громадные коричневые кольца своё тело пригревшийся под последними вечерними лучами полоз. Его голова лениво опустилась на камень, тело замерло, лишь изредка вяло шевелился самый конец хвоста.

Что-то внутри сжалось, треснуло. Она побежала вперед.

– Не надо, он ничего тебе не сделал, Елизаров. – Проскальзывает под его рукой, уже сжимающей широкую еловую ветку и поднятой для удара, и загораживает собой камень, чувствуя его тепло левой голенью.

Булыжник гладкий и по-настоящему теплый, это чувствуется даже через плотную ткань джинс. Перед полозом страха нет – Смоль знает, что он не ядовит, а укусы не слишком болезненны. Его спокойствие и доверчивость бьют по оголенным нервам. Даже сейчас, скашивая карие глаза, она видит его – такого же неподвижного и сонного на камне, пробующего воздух около её ноги тонким языком.

– Пацифизм тебя убьет, Катенька, вот вцепится сейчас тебе в задницу, посмотрим, как запоешь. – Славик равнодушно откинул ветку, и она сделала стремительный шаг вперед, ближе к ребятам. Воображение почти позволило почувствовать укус на ягодице, и она тайком растерла её.

Мрачное предсказание не сбылось, полоз не кинулся. Потеряв всякий интерес к людям, он следил за ними немигающим равнодушным взглядом до тех пор, пока их спины не скрылись за стволами деревьев.

До дома они добрались к темноте. Уставшие, с гудящими головами после выпитого за день, Бестужев и Елизаров сразу рухнули в кровати. Заперлись в комнате Одоевский и Гаврилова, подперев хлипкую дверь табуреткой. А она не могла расслабиться, сбросить невесть откуда возникшее напряжение.

Всю дорогу ей казалось, что за спинами слышатся чужие шаги, что-то движется. Звонкие голоса разносились по ветру, громко хохотала Гаврилова, несмотря на пережитую встречу с гадюкой. Смоль слышала тихий шепот травы и шуршание веток – уставшее сознание играло с ней. Стоило замереть и обернуться, чтобы увидеть пустоту. Она до рези в глазных яблоках вглядывалась в толстые стволы, а затем нагоняла компанию трусливо быстрым шагом.

Это стресс. Усаживаясь на скамейку в ногах размеренно сопящего Саши, она тихо включила камеру, загружая последний сделанный снимок. Белоснежные кости и сотня маленьких служанок, ушедших следом на другую сторону. На пальце действительно было кольцо, она приблизила изображение. Чтобы мурашки погнались по телу, подняли дыбом волосы и обдали ледяной кислотой желудок. Оно было широкое, блестящее и нетронутое пылью – два золотых змеиных тела обхватывали белую фалангу пальца, перекручиваясь между собой в незаконченном свадебном танце. Их глаза горели изумрудами во вспышке камеры, а головы, она могла поклясться, смотрели в её сторону.

Во рту пересохло и она попыталась сглотнуть, быстрым движением забрасывая камеру на печь.

Смыть с себя этот липкий день и странные мысли, ползущие следом со змеиным шуршанием. Смоль аккуратно придержала распахнутые двери, пропуская в дом нагулявшегося и изрядно пополневшего кота, выскользнула на улицу.

Растопить баню было делом несложным – она закинула дрова в печь, как только они подошли к дому. Теперь они наверняка прогорели и наполнили парилку жаром. Ночная прохлада приятно мазнула по лицу. Луна уже выглянула из-за туч, когда она распахнула двери, на ходу скидывая с себя одежду. Катя не обматывалась полотенцем, аккуратно сложила одежду на лавке и вошла в парилку нагая. Опустилась на скамейку, прислоняясь к полке спиной и прикрыла глаза. Не заметила, как жар разморил её, она задремала.

Через сон пробрался вкрадчивый топоток – тяжелый, но дробный и мелкий, она тряхнула головой. И от этого движения кожу головы обдало волной нестерпимой боли – словно вредная детская рука намотала волосы на кулак и что есть силы дернула. Распахнув глаза, Смоль вскрикнула, отскакивая от полка, на котором сидело мелкое существо с дряблой сероватой кожей. В скрюченных узловатых пальцах остался клок её волос, голое пузо и ноги закрывала спутанная грязная борода, в которой запутались листья от банных веников. Осознав, что его обнаружили, оно радостно ощерилось и бросилось к каменке у печи, где пылали жаром тяжелые булыжники.

Это не человек. Первая мысль, обдавшая настоящим животным ужасом за мгновение до того, как она сорвалась с места, бросаясь к двери из парилки. Сзади улюлюкало и хохотало живое нечто – осязаемое. Настоящее.

Дверная ручка под пальцами казалась раскаленной, Смоль толкнула её и обмерла от ужаса – дверь не открывалась. Толкнула плечом раз, затем второй, ощущая, как страх кровожадно вгрызается в глотку, выдирает рваное дыхание и всхлипы, паника стегает по спине. И на третьем ударе замерла, существо заговорило.

– Добро девоньке после полуночи париться? Жарка захотелось, медовухой пропахшей? Ой полуу-учишь жарка, ой полу-уучишь. – Тонкий голосок взвыл и зашелся в безумном хохоте.

Катя дернулась, развернулась. И это спасло ей жизнь. Существо подняло над головою раскаленный булыжник из каменки и, скрежеща зубами от злобы, швырнуло в её сторону. Она завизжала – беспомощный вскрик ударился в своды бани, раззадоривая нечисть. Отскочила в сторону и камень пролетел над головой, с гулким стуком ударился о дверь, рухнул на деревянный пол. Коснись он кожи – прожег бы до самого мяса, разбил череп.