Тень мимолетного ужаса все ещё висела на ней, сжимая тревогой грудную клетку. Разговаривать не хотелось.

Они так и дошли до дома в тишине, Саша бросал на затихшую подругу непонимающие взгляды, но молчал, оправдывая её поведение усталостью.

То, что староста деревни называл небольшим домиком, по их меркам по площади походило на городскую трешку. Дверь приоткрыта и надсадно поскрипывает от порывов ветра – должно быть хоронящие женщину сельчане забыли её плотно закрыть. Стоило её распахнуть – в нос ударили запах свечного воска и затхлости. Сени были небольшие и узкие, в углу стояли полуразвалившиеся ботинки с облупленной потрескавшейся кожей и высокие резиновые сапоги, на вбитом ржавом гвозде висел широкий мышиного серого цвета тулуп.

Вот и вся память, оставшаяся от целой жизни. От человека.

Укоризненно качнув головой, Катерина толкнула дверь в общую комнату, Саша в дом не вошел – исчез ещё на подходе.

Общая комната, как и у старосты, вмещала в себя и кухню, и гостиную: лавка у печи была вдвое шире, а сама печь огромной махиной жрала пространство. Ей вдруг подумалось, что в такой печи можно было приготовить целый пир для всей деревни.

Или изжарить ведьму, что напала на бедных детей, в попытке разжиться мясом.

Эдакий пряничный домик на холме.

Её передернуло, из груди вырвался неловкий смешок. Глупо это всё.

Несмотря на то, что лавка была шире и печь больше, пространство ещё оставалось. Деревянный стол покосился и Смоль с подозрением подумалось, что одна ножка давно отвалилась и теперь стоит на честном слове, косо оттопыренная под весом тяжелой вишневой столешницы. Табуреток у стола не оказалось – все они стояли в центре комнаты попарно. Шесть – по три с каждой стороны, расстояние между ними было с её ладонь. И когда недоумение сменилось осознанием – она быстро и трусливо, словно вор, тень которого нависает над чужим золотом, попрятала их под стол.

Ещё одна дверь вела в комнату, все пространство которой занимал огромный шкаф и двухспальная кровать – такая же железная и пружинистая. Наверное, когда-то у Весняны был муж. Наверняка и дети.

Ведомая любопытством, Смоль подошла к шкафу и распахнула дверцы. Одежда не занимала и половины – пропахшая старостью, заношенная, среди цветных халатов, штанов и разноцветных свитеров ярким пятном выделялась белоснежная шаль из козьего пуха. Она аккуратно провела по ней рукой и прикрыла скрипучие дверцы.

– Она не надела платок ни разу. Всё берегла невесть для чего. Говорила, что похоронить её в нем следует. А совсем занемогла – другой выбрала, небесно-голубой. Пусть поношенный, но самый сердцу приглядный.

Голос за спиной раздался так внезапно, что Катерина вскрикнула, развернулась так резво, что короткие черные волосы хлестнули по щекам, ударили в глаза. Те с готовностью принялись слезиться.

Перед ней стояла настоящая красавица, от вида которой у Смоль пропала речь (от вида и от способности подкрадываться абсолютно бесшумно по старому скрипучему полу). Темно-карие, почти черные глаза затягивали, казались глубокими омутами, из которых тяжело выбраться. Этот взгляд гипнотизировал, она с трудом моргнула, переводя взгляд на переносицу стоящей рядом женщины. Идеальный овал слегка заострялся у скул, а пухлые губы начали изгибаться в снисходительной улыбке. Черные волосы плавным волнистым каскадом спускались поверх темно-зеленой шали, в которую незнакомка куталась вместо куртки.

Катерина неловко вытерла вспотевшие ладони о джинсы на бедрах, попыталась прочистить горло. Как начать разговор на ум не шло: пошутить по поводу нескромности незваной гостьи, что зашла в чужой дом без стука? Натянуто рассмеяться над собственным испугом? Или быть может сопереживать, сожалея о скоротечности времени и гибели её знакомой?

Та будто чувствовала её смятение и им упивалась. Поза стала расслабленной. Напоминающая тонкий белый фарфор кожа разрезалась тонкими мимическими морщинками у глаз, когда незнакомка улыбнулась, обнажая ряд ровных белоснежных зубов:

– Не пугайся, девочка, в этой деревне тебе зла никто сейчас не желает. Звать меня Чернава.

За спиной женщины послышался резкий скрип двери, а после широкие шаги Саши. Увидев, что Катя не одна, он настороженно замер, глядя на женщину, постукивающую ногтями по дверному проему. Чернава не развернулась – чуть повернула голову вбок, чтобы увидеть парня периферией зрения. И что-то проскочило в её взгляде… Что-то, что Катерине совершенно не понравилось. Так хищница-кошка смотрит на нору, у которой чует запах мыши. Жадно, с предвкушением.

[1] Одинокая, бесприютная

Висящее над ними молчание затягивалось, оно было пропитано неловкостью и растерянностью. Бестужев переводил озадаченный непонимающий взгляд с Катерины на гостью, затем обратно. Те так же молча глядели на него – одна напряженно, в уголках глаз затаился испуг, а сцепленные перед собой пальцы побелели от силы, с которых она их сжимала. Вторая смотрела заинтересованно, этот живой огонь в глазах манил, в нем бурлили и плясали насмешливые черти.

Саша кашлянул, пытаясь разбавить эту тишину хоть каким-то звуком. Вышло резко. Хотел было протянуть руку незнакомке, представляясь, но тут же одернул себя – женщинам руки не жмут. Он не мог понять, что именно сбивало с толка? Он всегда быстро адаптировался, находил ключики к людям по щелчкам пальцев. Секунда на оценку личности, и он уже ловко натягивает маску дружелюбия. Сейчас же он почувствовал себя ребенком, которого вот-вот поглотит неведомая стихия.

Почему слова не выходят из горла, а язык отказывается ворочаться, распухая во рту непослушным комом? Он ведь видел силуэт у соседнего дома – тонкий, невысокий. Незнакомка стояла на пороге, задрав голову и провожая их взглядом. Потом прогулочным шагом двинулась следом. Ему подумалось, что через пару минут любопытная селянка будет громко болтать в этой избе, сетуя на смерть своей соседки. Тогда он лишь пожал плечами и направился к пристройкам, проводив спину Смоль коротким взглядом.

Первая оказалась баней. Он понял это сразу – одна из стен увешана пышными березовыми и дубовыми вениками в четыре ряда. Прямо под ними горой, взгромоздившись друг на друга и поблескивая железными боками водружались железные тазы и ковшики. Крупный кусок дегтярного мыла наполнял предбанник ярким запахом, перемежающимся с ароматом сухой листвы и дерева. В углу стоял большой стол и лавка, на которой голая задница непременно заработает себе пару заноз. На стене у двери в парилку устроились смешные лопоухие банные шапки, косо повешенные на гвозди, под одной – полу распущенная и затертая до дыр мочалка. Он ещё раз втянул ноздрями неожиданно приглянувшийся запах, непривычный для городского жителя, и распахнул дверь в парилку. Узкий коридор с кадкой, наполненной водой. У противоположной стенки печь с грудой камней и мутные склянки с неопределенным содержимым. С интересом открыв одну из них он принюхался – в ноздри шибануло запахом эвкалипта. Так резко и сильно, что он отпрянул, поспешно закрывая флакон. Траволечением занималась здесь бабка или ароматерапией он не знал, ему бы подобное не пригодилось.

За баней обнаружилась дровянка и, судя по кучам сена под ногами, бывшие сараи. В них-то и жила последняя память об Весняне и её пути. Полуистлевшие тонкие матрасы, огромные пакеты с валенками, шубами, бывшими в моде лет сорок назад. В самом углу притаилась деревянная детская колыбель, прикрытая полупрозрачным белым ситцем. Когда-то здесь бегали маленькие ножки… Он усмехнулся, шаловливо дернул за край ситца и пошел обратно к выходу. Маленькие карапузы умиляли Бестужева, несмотря на свою фривольную и похотливую натуру, о семье он начинал подумывать.

Усталость вскарабкалась на плечи и беспардонно на них давила, единственным желанием парня было лечь и вытянуть ноги. Прикрыть глаза, не ощущая мерных проклятых покачиваний поезда или гула автобуса, с кочками, на которых непременно подбросит. А там хоть гори все синим пламенем. Ему просто нужно выдохнуть, проветрить мозги и расслабить изнуренное тело, чтобы вернуться в строй.