– По поверьям он умеет обращаться в человека. Сначала идут змейки-сваты, затем выходит сам жених. Но, Щек, разве змеи не женятся жарким летом? – Катя проводит его растерянным взглядом и шагает следом в дом. Компания затягивается внутрь, Саша заходит последний. Помедлив у двери, запирает её на засов.
Дом кажется зловещим и неуютным, Смоль успокаивает себя тем, что это всё игра воспаленного воображения. Опускается на лавку, плотно сводя ноги, сжимает колени пальцами. Происходящее пугало, пижама у ожога пропиталась желтоватой сукровицей, болело тело, жрало напряжение.
Щек опустился рядом на пол, прижался спиной к ногам, игриво запрокидывая голову на коленки, глядя снизу вверх. Янтарные глаза перетягивали на себя весь фокус, заставляя неловко ерзать, ощущая, как румянец жжет щеки.
– Я слышала твой голос в парилке. Ты меня спас?
– Отчасти. – Он лукаво щурится, обнажая в широкой улыбке зубы, – я был не одним желающим записаться в твои рыцари. Командная работа с вашим хмурым предводителем.
Хмурый предводитель кипел и сейчас, бросив на него осторожный взгляд, Катя дернулась, Щек с насмешливым стоном поднял голову. Бестужев стоял в тени коридора, наблюдая за ними издалека. Плотно сжатые губы, потемневшие от злости глаза, желваки на скулах. С него можно было рисовать картину гнев Аполлона. Смоль уколол стыд.
– Спасибо.
Он что-то ищет в её взгляде и, не найдя, разочарованно кивает, разрывает расстояние и садится рядом на скамейку.
– Я не смог бы иначе. – Констатация выходит болезненной, обреченной. От боли, с которой он это произносит, жмутся внутренности. Спина Щека напрягается и ей хочется провалиться под землю, уйти от этого глупого противостояния. В своих чувствах она давно запуталась.
Глядя в ледяные глаза Саши она тонет, возвращается в прошлое, в котором зимой он греет окоченевшие пальцы в своих ладонях и хохочет, выпуская горячие клубы пара в небо. В том прошлом она страдала и была счастлива одновременно. Она сгорала от своей любви, от мечты, которой не было суждено сбыться. А он взращивал в ней семена надежды, опускал голову на коленки, бинтовал порезанный во время готовки палец, прижимал к себе в порыве радости. Взращивал, чтобы потом растоптать, выделяя ласковым голосом «лучшая подруга». Лучшая, но всего лишь для дружбы.
Со Щеком всё было иначе, но эта инаковость не очаровывала, не заставляла бабочек в животе трепетать полупрозрачными крыльями. Они погибали и осыпались цветным ковром к ногам, все застилал золотой туман. Глубокий, чувственный, парализующий. Она вдыхала его запах и не могла надышаться, искала его взгляда и под ним замирала. Так чувствуют себя мотыльки, летящие на свет свечи? Чуя запах собственных горящих крыльев, но бросаясь в жар. Чтобы переродиться.
Сил хватает лишь на то, чтобы слабо кивнуть. Она прикрывает виноватые глаза, стараясь отвлечься от легкой вибрации, идущей вверх по ногам от касания его лопаток. Это неправильно, трепетать от близости едва знакомого человека, когда им грозит опасность. Мерзко думать о том их поцелуе, когда Гаврилова задушено всхлипывает в углу, пытаясь стянуть с пальца намертво вросшее в кожу кольцо. Кажется, до неё начинает доходить.
– Оно не снимается, не снимается…
– А че ты его теперь снимаешь? Ты ж его так хотела, носи и радуйся. – Елизаров злорадно скалится, но в глазах затаился испуг. Сжалившись, он подходит к углу, протягивает руку к её дрожащим пальцам и тянет. Она пищит и ерзает, наливается синевой скованный палец. А кольцо не отпускает, сроднившись со своей бесправной хозяйкой. – Сейчас принесу мыло и таз, идиотка, будем снимать и дальше думать.
– Нечего думать, тут все очевидно. – Взгляд Щека лениво набредает на копошащихся в углу ребят, – Пока кольцо у хозяйки, она обязана выйти за Полоза. Он примет ту, которая сосватана или уничтожит её, если она покажется ему недостойной. Вопрос лишь в том, у кого кольцо окажется по итогу.
Надя затихает, вбивается в него ошарашенным взглядом с мокрыми от слез ресницами, пару раз моргает. Пока возится с тазом Славик, Щек плавно поднимается с пола и наклоняется над ней в углу. Говорит что-то мягко, понимающе, она кивает, как сломанный болванчик – быстро и рвано. И когда он тянет к ней руку, почти рывком протягивает ему свою. Кольцо соскальзывает. С легким шлепком он возвращает его на дрожащую ладонь, чтобы пойти к месту подле Кати. Смоль почти забыла о своём недавнем вопросе, а он неожиданно дал ответ. Который все боялись услышать.
– Верно, девочка Катя, змеиные свадьбы в июне, тогда полоз и ищет себе суженную. Но просыпается он сейчас, вместе со всем своим царством. И если его позвать, если привлечь его внимание – можно стать невестой, не женой. Считай то же самое, только полноправной хозяйкой владений барыня сразу не назовется и детей ему не родит, придется обождать и потерпеть.
– А где ей терпеть? – Гаврилова украдкой вытирает красный опухший нос, с отвращением глядя на свою добычу.
– Под землей. Рядом со всеми змеями. – Мягкий голос произносит спокойно, ласково, будто сама мысль об этом для него разумна и логична.
В углах глаз Нади снова собираются слезы.
– Я не хочу умирать…
– Будет грустно, если тебе придется. Но сейчас я бы волновался о вашем друге. Если он отойдет далеко от деревни, это может плохо закончиться.
Елизаров с тихим стоном поднялся с места, размял затекшую шею.
– Все будет тип-топ девочки, он не мог далеко уйти, пробегусь и найду его.
Он знал Одоевского с первого курса. И чутье его не подвело.
У того злость стелила дорогу перед глазами красным, обида продолжала покусывать, оставляя в груди дырявое решето. Павел все шел и шел вперед, невидящим взглядом прожигая ряды изб, деревьев и кустов. У подхода к озеру обида схлынула.
Резко, будто окатили ушатом холодной воды, потому что с пригорка виднелась серебрящаяся под солнцем игривая водная гладь и девчонки, танцующие в хороводе со звонкими песнями.
Лето ещё не скоро войдет в силу, майские воды ледяные, пробирающие до самых костей. Но им все было ни по чем. Его мать была деревенской, отец нередко смеялся: «Кровь с молоком». Когда городских складывала болезнь, она легкомысленно махала пышной ручкой, выходя на улицу. И ведь ни разу не слегла в постель.
Может и он не там ищет? Среди красивых, но меркантильных и алчных, согласных на все, топающих ножкой со звонким: «купи!»
Деревенские девчонки легко заскакивали по пояс в воду, поднимали ворох искрящихся брызг и визжали, уходя в легкие мелкие волны с головой. Второй кожей липли полупрозрачные белые платья, на мокрых волосах держались огромные венки из листьев нимфеи, переплетенных длинными ножками. Хлопали по воде тонкие ладошки, просвечивались под мокрой тканью полные груди с темными ореолами сосков. Их песни и танцы зачаровывали, влекли.
Забыть Гаврилову как страшный сон. Сейчас он спустится вниз, познакомится с красавицами и рискнет окунуться, молясь не подхватить пневмонию. Заберет с собой одну из них, с наивными широкими глазами в обрамлении по-телячьи длинных ресниц. И жизнь его наладится.
Спускался с горы он быстро, спотыкаясь о камни, не смотрел под ноги.
Одна из девушек увидела его раньше других – ринулась вперед счастливо, в припрыжку. Обвила длинными невесомыми руками шею и звонко захохотала в подбородок. Низенькая, очаровательная, она пропахла стоячей озерной водой и тиной, но это не лишало её красоты. Не вызвали брезгливость клочки длинных водорослей, запутавшихся в волосах. Он зачарованно потянулся вперед, когда она приподнялась на носочках навстречу его губам.
– Полынь или петрушка?
Одоевский удивленно вскинул брови, озадаченно моргнул. Должно быть, очарованный он не услышал вопроса. Прекращает литься песня, с интересом подходят оставшиеся две девушки. Павел неловко смеется, почесывая затылок.
– Что?
– Полынь или петрушка? – Повторяет так же восторженно, тянется к нему всем телом, ластится кошкой. А он не знает деревенских игр, боится сплоховать. Сейчас скажет что-то не то и очаровательность момента растворится. Девушка пожмет плечиками и исчезнет. В нерешительность он прочищает горло.
