– Не уходи от меня, не бросай. Я не хочу оставаться одна.

Торжество тянет в улыбке губы, но он сдерживается. Спокойно кивает и шагает в парилку, переплетая их пальцы.

Люди называют это шоком – она заторможенная и слишком послушная, тяжело реагирует на происходящее. Бледная кожа отливает синевой, почти такая же холодная, как его собственная после пробуждения. Щек слышит её сердце – тонко бьющееся, зачастившее. Катя позволяет ему медленно снять с себя одежду. Такая доверчивая, протягивает навстречу мочалке руку, поворачивается спиной, а у него зрачки в вертикаль тянутся, натура разрывает на части, мешают удлиняющиеся клыки.

Так изголодавшийся уж смотрит на аппетитненькую полевую мышку, чья шерсть блестит под закатными лучами солнца.

Его мышка опускается на полог и осоловело смотрит в стену. Теперь она не пахнет железом и солью, нет приятной примеси запахов травы и земли, привычных его обонянию. Она пахнет не менее желанно – собой. Мокрые волосы тяжелым пологом опускаются до плеч, капли воды падают с них на кожу, скользят по ложбинке между небольшими округлыми грудями, опускаются в пупок. Щек терпит. Не торопится, одергивает себя и давится этим желанием. Почти хрипит, ощущая, как темнеет вокруг пространство, невероятно тесно становится в штанах, возбуждение тянет пах. Змей умеет заставлять, умеет внушать и подчинять, но с ней неожиданно важной становится добрая воля.

Опустился на колени напротив, лениво подув на влажные костяшки, Катя встрепенулась, вернулась частичная осознанность взгляду:

– Меня разрывает от боли, от невозможности помочь тебе. Скажи только, что мне сделать? Я могу помочь хотя бы забыться…

Он почти не лукавит, видеть её такой – неестественно болезненно. Только боль в Катерининых глазах мешает ринуться напролом, снося последние преграды. Так близко к своей цели, так рядом.

«Я всегда была одиночкой, я совсем не подхожу людям вокруг».

Он помнил её слова в ту ночь на поляне. Неловкие признания в собственной непригодности. И тогда он бы рассмеялся, но побоялся её обидеть. Разве может быть кто-то более естественный и гармоничный? Люди всегда были глупцами и слепцами. Резво хватали все, что открыто блестит. Целовали блестящий пирит[1], игнорируя спрятанное под ногами золото.

Смоль тоскливо смотрела на небо, а в её глазах он видел отражения звезд.

И сейчас, за этот момент, он навсегда бы распрощался с кольцами. Остался навсегда в этой хлипкой и неуклюжей человеческой оболочке. В этот момент он бы с радостью принял свою смерть. Потому что Катя поддалась вперед.

Нерешительно касаясь его шеи губами на самой границе свитера. Прогибаясь в спине, чтобы прильнуть к нему ещё ближе. А змею казалось, что сейчас он потеряет свою суть. Навстречу ей, цепляясь пальцами за приглашающе разведенные девичьи бедра, лаская кожу поглаживаниями. Она отзывалась на его ласку, бессвязно шепча горячие просьбы в шею, от которых приподнимались волосы на загривке. Приглушенно рыча, он поймал её губы, впился жадным коротким поцелуем, опускаясь влажной дорожкой по шее, к ключицам, груди, прихватывая зубами сосок. Девушка всхлипнула, распахнутый рот ловил воздух, а с губ срывалось его имя. Пальцы Кати зарылись в его волосы, притягивая к себе в молчаливой просьбе продолжить ласку.

Плевать, от чего она бежит к нему в объятия. Если она так оплакивает свои потери, то пусть оплакивает. Она будет забываться с ним раз за разом, а затем снова.

Обхватывая тонкую талию, Щек рывком приподнял её, заставляя опереться о второй полог. В паху давно пульсировало, член болезненно топорщил штаны. Она чувствовала это своими сведенными ногами, маленькие пальцы неуверенно потянулись к выпирающему бугру, провели вдоль. И он потрясенно зашипел, ощущая, как вытягиваются зрачки. Ещё немного и он не сможет, он просто рассыпется от этого жара, останется у её ног сотней блестящих чешуек. Перехватывает её руку и толкается пахом вперед. В её глазах тот самый сжигающий огонь, пляшут бесы пострашнее его собственных.

Мягко высвобождая руку, она нырнула пальцами под свитер, выдирая из него хрип прямо в её приглашающе открытые губы. Он возбуждался ещё больше, чем тогда, на поляне, когда её тело оказалось подмято под него – мягкое и податливое. Обнаженная, сейчас она неловко тянула ткань свитера вверх, и он с радостью поддался навстречу этой просьбе, отстранился, рывком избавляясь от ненужной ткани.

Ей приятно, он знает. Чует, как она течет – даже проверять не стоит. Нетерпеливо изгибается, словно рождена в змеином теле. Вжимается в его пах плоским животом, отзываясь на поцелуи. Так сильно вжалась, что вот-вот он услышит хруст хрупкого человеческого позвоночника.

Последние остатки самообладания срывает, кровь шумит в ушах и фейерверком лупит по нервам, когда Щек приподнимает её за ягодицы, заставляя обхватить собственные бедра и резким рывком дергает вниз штаны. Зрачки Кати расширяются, в горящем взгляде на мгновение мелькает испуг, вызывая недоумение. Разве не этого ей сейчас хочется? Влажная, она давно готова принять его, так что это за непонятный румянец, заливающий щеки?

Один толчок – и он внутри. Её короткий вскрик и зажатое тело вызывают искреннее недоумение. Всего на секунду, он забыл, что такое чистота.

Каждая стремилась отдаться настоящему возлюбленному в последние дни. Надеялись, что это оттолкнет его, он их отвергнет. Не отвергал.

Но её непорочность, нетронутость… Изумляла.

– Сильнее обхвати меня ногами. – Трется носом о её висок, целует ухо.

Она послушно кивает и, кусая зацелованные губы, прижимается к нему плотнее, сама скользит на члене. Щек сдавленно рычит, пытается усмирить вылетающее навстречу этому несмелому движению сердце, заставить себя двигаться медленно, плавными толчками. В такую влажную, тугую… Значимую.

Челюсть сжимается так, что вот-вот сведет судорогой скулы, каждую мышцу выкручивает напряжением.

Медленно, нежно. Ей не должно быть больно.

Сколько грязных мыслей проносилось в его голове, когда он видел её с беловолосым мальчишкой? Он чуял их связь, такую острую похоть, когда тот смотрел на неё. Теперь это оседало бессмысленными разорванными клочьями.

Потому что её никто не трогал до него, потому что именно его она подпустила к себе.

– Я знаю, больно.

Конечно больно. Но она не отстраняется, прижимается к нему подрагивающим от напряжения телом и пытается расслабиться.

Шепчет что-то утешающее. Боги, она его утешить пытается… Пока он нежно блуждает губами по обнаженному горлу, тонким плечам, скулам. Боль отступает, Щек понимает это, когда она сама начинает подмахивать ему бедрами, сворачивая тугим узлом в паху наслаждение.

От этого можно сойти сума. Как никогда раньше, ни с одной из.

Освобождая одну руку, Смоль сама потянулась к его подбородку, заставляя поднять на неё взгляд. Мягкие губы коснулись его и Щек жадно подался вперед. Неистово, страстно, с наслаждением отмечая, что каждый новый толчок в неё заставляет её стонать в его рот. Поцелуй стал страстным, требовательным, а движения резче. Если бы он верил, что у него есть душа, то сейчас был бы уверен – она её с корнем выдрала. Поглотила, привязывая к себе мертвецки крепким узлом.

Его девочка Катя позволяла касаться себя, таяла в этих объятиях, отдавая взамен всю себя. А он не мог ею напиться.

Последние резкие толчки и он с тихим шипением кончил, прикусив её нижнюю губу. Мир взорвался и потух, оставляя перед ним лишь широко распахнутые карие глаза, закусанные и зацелованные алые губы. Её.

Хрипло дыша в её шею, он чувствовал трепетные невесомые пальцы, перебирающие волосы на затылке, поглаживающие. И сходил сума, как последний неразумный шнурок, скользящий через листву к своей погибели.

Ещё несколько мгновений они прижимались друг к другу замерев, ощущая мягкие судороги удовольствия. А затем он аккуратно пересадил её на полог, натягивая обратно штаны.

Раскрасневшаяся, ожившая, растрепанная. Неожиданно засмущавшись, Смоль прижала руки к горящим скулам, и он мягко засмеялся, целуя костяшки пальцев. Поднял с пола свитер, протягивая ей, чтобы скрыть её наготу.