– А ты сынок не бойся, я молитвочку знаю, станет наш банник дурить, ты даже моргнуть не успеешь, как я дверку отопру. Пошли я тебе тазики покажу, ковшики. Ты в баньку-то зайдешь, а я на скамеечке посижу, тебя подожду? Ладно, сынок? Ну и с богом.

Одоевский не сопротивлялся – дрожащей рукой потянул за дверную ручку и скрылся, идущая за ним Маруся замерла на пороге, обернулась и, поглядев на мужа, осуждающе покачала головой. Мол старость пришла, а норов обуздать до сих пор не смог. Беляс этого взгляда не заметил.

Его беглый взгляд прошелся по жующим на поле коровам, хозяйским пристройкам и зацепился за дом. Было видно, что дед о чем-то сосредоточенно размышляет и приходит к выводам, которые ему не нравятся.

– Пошли.

Проходя в комнату, Славик устало опустился на знакомую лавку и с благодарным кивком принял тяжелый граненый стакан. Староста наполнил его мутной самогонкой. Глотки вышли судорожными, поспешными, горло обдало жаром, и он не сдержал кашля, прикрывая рот кулаком. До этого момента он и подумать не мог, насколько скрутило тело напряжением – сейчас начало отпускать. Расслабились сведенные плечи, на грудину перестало давить, мир вокруг показался не таким мерзким, не избивал его незнакомыми существами и ужасающими фактами.

– А теперь расскажи-ка мне, Вячеслав, что это банник против вас взбунтовался? Странно оно, что в один день на дивчину вашу нападают, а на другой уже друга твоего щекочут. После полуночи хозяин злится, так-то оно так, да только на первый раз предупреждает – ошпарит раз, под полком повоет. Нападать он горазд, когда очень зол. – Он налил половину стакана и себе, опрокинул одним рывком и занюхал рукавом, поворачиваясь к печи. Пошла на стол и репка, и драники, стала рядом с едой двухлитровая бутылка самогонки.

Такое и говорить-то стыдно было, Елизаров поспешно допил, мир вокруг покрылся мягким золотым светом, как же красиво затанцевали в солнечных лучах пылинки и какими гнусными, гнилыми показались слова, которые он должен произнести…

– Не злись, дед, знаю я, что предупреждали вы нас всей деревней. Мы моровую избушку нашли, хотели фотографии сделать, а в ней тела внутри оказались. Ну Катька быстро их отщелкала, и мы на выход пошли. Только потом узнали, что Надя с собой кольцо прихватила.

Беляс стремительно побледнел. Через минуту молчания покрылся каплями холодной испарины и начал переходить в неестественно серый цвет, молча наливая второй стакан. Елизарову стало страшно за стариковское сердце – он выглядел так, будто сам вот-вот отправится на тот свет.

– В избе трое было, верно? Двое мужчин и дивчина. Сарафан, кокошник расшитый, я верно говорю? – В голосе деда прорезались скрипуче злые ноты, горящие глаза уставились на него из-под насупленных бровей. Славик кивнул и Беляс продолжил. – Она последней невестою была. Думали, что недавно Славянку змей к рукам прибрал, да только потом уже выяснилось, что она в соседнюю веску за богатым и удалым ухажером бежала. Мать не пустила бы, отец за мысль одну поколотил, вот и соврала она, что прибрала змеиное колечко. Та его последней невестой была. Если верить бабкиным рассказам, она уже по следующей весне после замужества бежала от змеиного царя, за то и расплатилась.

Дед пожевал старательно губу, растер покрасневшие от дурных мыслей глаза, тяжело вздохнул и снова сделал глоток. Речь его стала спокойнее, язык стал ворочаться медленнее, смягчая и комкая согласные.

По Белясу было видно: ходили бы ноги резвее, текла по жилам былая сила – рванул впереди его. Старость оставляла ему лишь привкус горечи в воздухе и глаза, с льющимся из них сожалением. Дед вытер усы тыльной стороной ладони, оперся локтем на стол и подпер скрытую за длинной бородой щеку. Плечи его ссутулились, некогда бывший богатырским стан съежился.

– Некому вам здесь помочь, окаянным, старики уже силы не имеют, а молодежь с горячей кровью мозгов лишена. Грудью на опасность бросаются, пока она их не пропорет и в землю не уложит. Сами заварили, сами виноваты и только сами спасетесь. Дети наши молодые раз за короткую жизнь нечисть может и видали, да как обращаться с ней забывают – считают наши поучения байками. Дай-то Господь, чтоб в опасной ситуации хоть что припомнили, чтоб молитва аль полынь беду отвели…

Вячеслав понимающе кивнул, а в избу уже зашел раскрасневшийся, оживший Павел – огромная рубашка свисала с рук широкими рукавами, зато на животе натужно скрипели пуговицы. Штаны он подвернул несколько раз, про портки Елизарову думать не хотелось. Счастье уже то, что от него пахнет дегтярным мылом, а не мочой и рвотой. На человека стал похож, только в глазах полопались сосуды, окружая радужку зловещим красным цветом. Должно быть с натуги от хохота. Славика передернуло.

– Спасибо вам за все, – он крепко пожал руку замершего за столом деда, кивнул его жене – она прижимала к груди мокрые банные полотенца и близоруко щурилась, глядя на него с тревогой. – Пошли, Павел, кольцо твоей возлюбленной нужно на место возвращать.

Одоевский испуганно шарахнулся. На пути своем чуть не снес бабку и неожиданно проворно для своей полноватой туши нырнул к ней за спину. Это было бы смешно, если бы не усталость, свесившая ноги с его плеч. Мысли тяжелым грузом давили к земле, Славику казалось, что из-под них не выбраться. Брови сурово сошлись у переносицы.

– Это ещё как понимать?

– Не пойду. Пусть одна идет, с меня хватит, из-за дуры чуть с жизнью не простился.

– А чья вина, что она кольцо с костей стянула? Кто рядом зенками хлопал? – Он сделал пружинистый шаг вперед, и Одоевский затрясся, словно плохо застывшее желе.

– А ты не рядом стоял? – Коротко огрызнувшись, он упал на лавку и вцепился в неё пальцами. Намертво. Если тащить его за собой, то только с ней в объятиях.

Слава сдержал порыв зло сплюнуть, только кулаки сильнее сжались.

– Трус.

– Не серчай на него, ему страшное на долю выпало. Прав мой дед – помощи ждать не от кого. Не хотеть класть голову на плаху нормально. Каждый за себя ответ несет, раз девочка бед наворотила, так пущай и решает, что других за собой тянуть. – Голос бабки звучал пристыженно, но его взгляд она встретила прямо.

И от этого стало едко. Мысли проедали соляной кислотой черепную коробку, во рту появился привкус жженого сахара – горький, ядовитый и приторный. Умри они все здесь – деревенские попросту закроют глаза. Некому будем горевать о них, никто не захочет расправы или мести, никто не сознается, что стало с компанией беззаботных студентов на самом деле.

Так утонул ли тот мужчина на болотах? Или мальчишка-проводник так старательно отводил взгляд оттого, что знал истину? Неподготовленных к сложной жизни сама земля здесь пожирает. Естественный отбор, оставляющий вот таких – трусливо заламывающих руки, сушащих полынь огромными вениками в широком сарае у предбанника.

Ему нечего было сказать. Все смотрели на него с обрекающим приговором на лицах. Елизаров кивнул, сдаваясь, убеждаясь в праведности своих мыслей. И нетвердым поспешным шагом пошел к дверям.

– Спасибо за посильную помощь, дед Беляс. Да только зря вы всех своих деревенских в дураки записываете. В бане Катю ваш вчера спас – Щек. Он и сегодня посоветовал за Павлом следом идти, чтоб спасти этого труса от беды.

За спиной раздалось приглушенное оханье и громкий хруст граненого стакана. Поскакали по полу крупные осколки, дробно зазвенели об неровные бока друг друга. Бабка тоненько заголосила, упала на коленки, прибирая осколки, путаясь в молитвах. Он стремительно обернулся.

В руке Беляса остались остатки стакана, по дряблой обесцвеченной временем коже стекали крупные алые капли, разукрашивали дерево столешницы. Быстро, наверное, дед поранился слишком глубоко – но сам даже не заметил. Смотрел на него широко распахнутыми, выпученными глазами, хватал воздух ртом. Грудная клетка ходила быстро и мощно, словно кузнечные меха. Бабка у стола заметила кровь, принялась плакать, побежала к коробу.

– Как ты назвал местного хлопца?