— А если вот так? — Инна забрала магнитофон, сунула в свою сумку, установив ее на парте и приоткрыв. — Говорите.

— Прием. Земля. Гагарин, — сказал я с трех метров, повторил с двух, потом — с одного метра.

Мы перемотали кассету, послушали. С двух было разборчиво.

— Не будет смотреться странно сумка на парте? — спросила Инна, краснея и понимая, что быть Штирлицем придется ей. — Может, Желткову уговорить, чтобы она это сделала? Любка-то сидит в среднем ряду. Больше шансов, что Джусь попадет, э-э-э…

— В радиус поражения! — радостно добавил Ян, убирая челку за ухо.

В новой школе его никто не дразнил из-за ожогов, но он все равно стеснялся своего дефекта и только в клубе мог раскрепоститься.

Борис в эксперименте не участвовал, он разложил ватман на матах и чесал за ухом, прикидывая, что где рисовать и писать. Рядом лежал рулон обоев, на них можно что-то изобразить с другой стороны, где нет рисунка.

— Народ! — крикнул я. — Давайте уже начинать, что ли? Работы много. А то до ночи возиться будем.

— Еще ж тренировка, — вспомнила Лихолетова.

— Да! Скажите хоть, что писать, — настаивал Борис.

Памфилов сострил:

— Долой Джусь К. М.! Да здравствует демократия! Свободу безвинно осужденному директору Маркушину Г. К.!

— Я серьезно! — возмутился Борис. — Ватман-то один!

— Джусь бьет детей… — Кабанов почесал в затылке. — Прекратите насилие?

— Не-е-е, — помотал головой Илья.

Поначалу и я думал о таких лозунгах, но представил себя сотрудником отдела образования или случайным прохожим, увидевшем их, и сказал:

— Нужно по-другому, чтобы сразу стало понятно, кто мы и что хотим. То есть должно быть написано: номер школы, класс — самыми крупными буквами. Такие плакаты надо приклеить к фанере или картону, а тот — прикрепить к палке. Пойдут бамбуковые удочки, за неимением — древки лопат, рейки. Их нужно найти уже сейчас, чтобы потом не носиться в зад ужаленными. Наташа, сгоняй на дачу там все это есть. Фанера и рейки так точно. Ден, Саня, помогите ей.

Наташка хотела было возмутиться, но подумала немного и не стала

Я взял паузу, чтобы высказались, кто этого хотел.

— Да, толково, — поддержал меня Илья и развил мысль: — Значит, нужна надпись: Школа №17, а под ней — классы. — Он принялся загибать пальцы: 11 класс, 10 класс, 9 «Б», 9 «В», 8-е классы.

— И седьмые! — добавил Борис, записывая текст на листке.

— И седьмые, — кивнул я. — Так, себя мы обозначили. — Нужно шесть табличек, каждому классу по одной. Дальше надо показать, чего мы хотим и против чего протестуем.

— Остановите избиение школьников, — скреативила Гаечка. — И вообще здорово было бы нарисовать ребенка и как его бьют.

— Лицо и ладонь тушью, крупным планом, — подхватил ее мысль Борис. — Лицо черно-белое, ладонь красная.

— Годится, — одобрил задумку я. — Только лучше попроще: «Хватит нас бить!» Борис, начинай это рисовать на ватмане. Еще предлагаю написать «Мы хотим учиться!» Лозунг вызовет вопросы, и это хорошо.

— Маркушин Г. К. — лучший директор? — предложила Инна.

— Да. Это тоже, — согласился я. — Еще какие задумки?

— «Джусь» крупными буквами, перечеркнутое крест-накрест, — поделился соображениями Минаев.

— Отлично! — поддержала его Гаечка, и он расцвел, аж в плечах раздался.

— Фиксируешь, секретарь? — спросил я у Бориса, он кивнул. — Пока достаточно. Это бы успеть написать.

Наташка с парнями убежала, я и Илья нарезали обои, Боря принялся писать карандашом лозунги, чтобы остальные раскрашивали ровные красивые буквы. Сделав наброски, Борис занялся основным плакатом, где рука неведомого бьет мальчика по щеке. Пока это были лишь едва различимые линии, нанесенные карандашом. Борис так увлекся, что аж вспотел.

В шесть пришел Рамиль и принес новость:

— У меня, прикиньте, первый бой в понедельник!

— Круто! — порадовалась за него Рая. — Школу закосишь?

Рам погрустнел.

— Фиг там! В пять в ДЮСШ, типа приходите за меня болеть.

— Придем, — пообещала Рая.

— Обязательно, — сказал я.

Во-первых, парню и правда нужна была поддержка, ведь недаром футбольные матчи, проходящие на своем поле при поддержке болельщиков, считаются более простыми. Группа поддержки заряжает позитивом и мотивирует.

Заговорщицки прищурившись, Рам прошептал:

— Я подговорил сестер прийти к нам в пятницу после уроков. Чем больше народу, тем лучше, так?

— Правильно, спасибо. Теперь — тренировка, — объявил я. — Освобождается Борис, а еще…

— Мы! — как в школе, подняла руку Лихолетова.

— Инна и Рая, — подвел итог я.

Творцы переместились за стол. Только мы начали разминку, как вернулась делегация под предводительством Наташки. Парни несли уже готовые фанерные таблички, приколоченные к палкам. Раз, два, три… шесть штук.

— Я завтра картон припру, — похрипел стоящий в планке Рам. — У отца в гараже его много. Мы ж после школы — сюда?

— Наш класс — после второго урока, — сориентировал его я…

Ветер сомнений принес мне в голову еще одно «если». Если завтра хлынет ливень, все наши художества расползутся и станут нечитабельными, да и другие дети вряд ли придут — мокнуть никому не хочется. Мысль я отогнал. Не стоит концентрироваться на неудаче, но невеселые мысли все лезли и лезли. А еще подумалось, что у нас на базе становится тесно. Сейчас заниматься еще нормально, но, когда на матах все, уже не разгуляешься.

Поставив Рама в пару с Ильей, с остальными я занимался в партере — учил народ закрывать «треугольник». Получалось не очень. Впрочем, очень редко что-либо получается хорошо с первого раза.

Закончили, как всегда, в семь вечера. Снимая перчатки, Илья сказал:

— Пойдем. Отец уже дома. Он хотел с тобой переговорить.

Я собирался делать революцию, пусть локальную, но все же… И не то чтобы боялся — скорее сомневался. Одна мысль о предстоящем разговоре с Леонидом Эдуардовичем заставляла меня цепенеть, потому что Каретников-старший — самый авторитетный взрослый для меня и образец адекватности. Если он не одобрит мою задумку, а скорее всего, так и будет, то это намек, что я делаю что-то не то, и повод взглянуть на ситуацию с другой стороны.

По лестнице я поднимался, как на эшафот, готовился к интеллигентной выволочке, а она гораздо страшнее, чем побои отца, потому что тогда правда была за мной. А сейчас?

И сейчас за мной, я просто пасовал перед сильным противником.

Родители Ильи пили чай на кухне. Тетя Лора выглянула, увидела наши сосредоточенные лица и улыбнулась:

— Проходите, мальчики. Чаю попейте с печеньем. Вымотались небось?

Я поздоровался, мы с Ильей переглянулись, не зная, чего ожидать, и воспользовались ее приглашением, уселись за стол. Тетя Лора вышла, и остались мы втроем. Илья налил чаю себе и мне, поставил чашки на стол. Я решил сделать первый ход и спросил у Леонида Эдуардовича, не сводившего с меня глаз:

— Вы нас осуждаете?

Каретников шевельнул бровями — удивился.

— Отнюдь. С чего ты взял? Наоборот, я всей душой с вами, потому что таким учителям, как Людмила Кировна, не место в школе. Меня волнует другое. Ты понимаешь, что затеял не просто баловство? Это сложно организованное мероприятие, которое не каждому взрослому под силу. Ты уверен, что дети тебя поддержат?

— Нас, — сказал Илья. — Ведь это мы вместе…

Каретников-старший вскинул руку, веля ему молчать.

— Я отлично вижу, где тут «нас». — Он снова обратился ко мне: — Если тебя не поддержат, придется менять школу, и не помогут журналисты, которые завтра придут за скандалом.

— Во сколько? — не сдержал улыбку я. — И будет ли диктофон?

— Диктофона не будет, — отрезал Леонид Эдуардович. — Даже если тебя поддержат, и у тебя все получится, тот же директор, которого ты выгораживаешь, будет обязан вычислить организатора и доложить куда следует.

— Он и так знает.

— Более того, трясти в первую очередь станут его. И, даже если он укажет на тебя, повесят все на него. Потому что, если все, что рассказал Илья, у вас получится… Я не знаю, как тебе это удалось и, уж прости, не очень верю, что пройдет, как надо. Я нисколько вас не осуждаю, но считаю своим долгом предупредить.