Глубоко посаженные глаза дрэка полезли из орбит. Если я не прав, и его не сняли, а лишь выкатили выговор… ничего страшного. Дрэк приосанился и грустно улыбнулся:

— Спасибо, Павел. Иди на урок. Поддержку он собрался выказывать. Это, Паша, не выборы, это — решение свыше, городского отдела народного образования.

— На решение можно как-то повлиять? — не сдавался я. — Директор теперь Людмила Кировна?

Он пожал плечами.

— Пока неясно.

— Мы хотим вас! — стоял на своем я. — И мы вам поможем.

Я развернулся и вышел, зашагал к нашим, столпившимся под расписанием. Все повернули головы ко мне, вытянули шеи.

— Дрэка сняли, — резюмировал я. — Кто новый дрэк, он не говорит. Скорее всего, Джусиха, уж очень она радовалась.

— Не факт, — не согласилась Подберезная. — Иногда вообще непонятных людей назначают, присылают откуда-то.

И как им объяснить, что раз в той реальности поставили Джусь, то и в этой с большой вероятностью тоже будет она.

— Почти уверен, что это Джусь.

— Ну а план-то у тебя какой? — серьезно поинтересовался Илья.

Я глянул на проходящую мимо секретаршу.

— Идем в столовую. Все расскажу там, чтобы без лишних ушей.

Одноклассники — и члены клуба, и те, кто пока не с нами: Ниженко, Желткова, Карась, Барик и Плям — дисциплинированно, не задавая вопросов, вошли в столовую, взяли себе компот или чай. Пока кексы с изюмом не разобрали, я угостил ими девчонок — кексы тут были офигенно вкусными и быстро заканчивались — и подумал, что пока могу себе позволить потратить пару сотен, но неизвестно, как все будет потом. Может, придется вообще уехать в Москву, потому что мастерскую с прицелом на магазин мы с Канальей открыли, но не исключено, что снабжать запчастями нас будет некому.

Но может, все и обойдется. Однако опыт взрослого учил надеяться на хорошее, но готовиться к плохому.

Расположились мы не за привычным нашим столиком, похожим на стойку вокруг колонны, а за самым дальним, обычным.

— Излагай, — выдохнул Карась, опершись о белую столешницу локтями и дохнув сигаретами.

— Фу, вонючка! — громогласно объявила Лихолетова, помахав ладонью перед лицом.

— Напрячься придется всем, — сказал я. — Так что, если кто сольется, отнесусь с пониманием.

— Ты скажи, что делать, а там уж мы решим, — с неким осуждением произнес Кабанов.

— Первое: сегодня каждый должен поговорить с родителями, убедить их написать жалобу в гороно с просьбой вернуть Геннадия Константиновича и свергнуть Джусиху, потому что она избивает учеников, угрожает, издевается и занижает оценки.

Минаев поскреб в затылке, вытянул губы трубочкой.

— Ну-у-у… А что и кому писать?

И тут до меня дошло, что у многих родители — простые работяги, которые если что и писали, то буквы в кроссворде и — заявление на отпуск по шаблону. Я и сам не очень представляю, на чье имя писать такие письма и что это: жалоба, заявление?

— Так… — Я затарабанил пальцами по столу, мысленно перебирая людей, которые могли бы помочь или хотя бы подсказали, кому адресовать жалобу и в какой кабинет ее заносить. — Ладно, подумаю и к концу урока набросаю образец. Вы его перепишете, родители заполнят. В идеале надо, чтобы они после обеда пошли в отдел народного образования с этими письмами и лично вручили кому надо. Или через секретаря.

— Мои не пойдут, — мотнул головой Рамиль. — И писать ничего не будут.

— Так мой отец в родительском комитете, — обрадовал меня Илья. — Можно ему сдать, он от имени всех и понесет, тем более знает кому их сдавать, и человека того знает. Наверное.

От радости Гаечка аж подпрыгнула, вскинув кулак, готовая взлететь, как Супермен.

— Е-е-е!

Лихолетова и Подберезная обнялись. Желткова захотела обняться с Аней Ниженко, но та от нее шарахнулась. Гаечка попятилась на всякий случай, почесала голову — наверное, они боятся подхватить вшей. А может, Желткова в девичьем обществе что-то типа опущенного, к которому прикасаться — зашквар. Уж сколько ее обсмеивали и отталкивали раньше, и все равно Любка не привыкла к такому обращению: ссутулилась, поникла, как щенок, который пришел ласкаться, а его пнули непонятно за что.

Уже и учиться она пытается, и я внушил, чтобы за собой следила, но, видимо, из-за недалекости Любка не знает как: в семье это не принято. И жалко ее чисто по-человечески, и сделать ничего нельзя. Или можно? Но тогда, ощутив заботу и поддержку, этот недолюбленый ребенок еще, упаси господи, влюбится в меня, как она в прошлом году пыталась, повиснет мертвым грузом, а когда я не отвечу взаимностью, может и с моста сигануть.

— Но есть кое-что, — проговорил Илья виновато. — На заявление могут не отреагировать. Ну, если Джусиха подмазала кому надо. Отпишутся, что примут меры, и спустят на тормозах. Скорее всего, так и будет.

— И что, нет на нее управы? — сверкнула глазами Гаечка. — Не может такого быть! Она ж не президент и не шишка видная.

Инна сказала:

— Время такое: кто на лапу дал, тот и прав.

Карась стукнул кулаком по столу — аж стаканы подпрыгнули.

— Да пошла она! Да пошли они все!

— Инна права. И Саша права, — резюмировал я. — Время сложное, взятки, коррупция, разборки и прочая дикая свобода. Но если не захотят слушать нормальную речь, будут слушать крик.

Вспомнилось, как мы поднимали шумиху, чтобы отца не уволили по статье, когда он, рискуя погонами, спас меня и девочек. Сработало тогда, сейчас тем более сработает.

— Что ты предлагаешь? — спросил Кабанов, подперев щеку рукой.

— Срывать уроки! — радостно оскалился до того молчавший Барик.

Плям закивал:

— Ага, тупо вставать и орать. Или петь. И пусть гоняется за нами по классу!

Карась и Желткова засмеялись, Памфилов тоже. Я покачал головой.

— Не вздумайте! Надо действовать в рамках закона, тогда он, закон то есть, будет на нашей стороне. Жертвы — мы, угнетатель и злодей — Джусиха. Никаких диверсий, слышите меня?

— Но почему? — разочарованно уронил Барик.

— Потому что, если не подействуют жалобы и Джусиха останется, мы пойдем туда, под гороно, всем классом, устроим им там революцию и пригласим журналистов, типа спасите нас от тирана, бедненьких. Да, Илья?

Друг закивал.

— Революцию? — расплылся в улыбке Плям. — Прям настоящую, как в телеке? С флагами и этими… надписями и карикатурами?

— Долой учителя-угнетателя! — вставая, родил лозунг Памфилов, приложил руку к груди и отчеканил: — Учителю-садисту не место в школе! Непедагогичное поведение учителя породило волну протестов, в результате школа была сожжена протестующими.

— Да! — потрясая руками над головой, воскликнул Барик.

Вспомнилось, что еще в прошлом году я мечтал, чтобы школа сгорела, и я был бы избавлен от неудовольствия туда ходить. Мне так не нравилось учиться, что я выходил в майке на мороз, желая заболеть, но только закалился, и к шестнадцати годам вообще перестал болеть. А теперь вот оно как — того самого всеми ненавидимого дрэка, поборника кровавого режима, спасать собираемся, потому что он хотя бы не гнилой.

— Свободу безвинно осужденным! — сыпал лозунгами Памфилов. — Долой тираниху… Или тираншу? В общем, долой Джусь-тирана!

— Школьникам — булочки! — крикнул Карась, поймал взгляд поварихи и притих.

— Так че тянуть-то, давайте, как предки заявления принесут туда, — предложил Барик, воодушевившийся идеей, — так мы и придем, и устроим им революцию!

— Да, послезавтра! — поддержал его Плям. — Если послезавтра ее не снимут, то прям с русского — и туда. А транспаранты подготовим. — Его взгляд стал жалобным. — Слышь, брат, слышал, вы тусуетесь в подвале, и у вас там офигеть круто, и телек, и приставка… А можно к вам?

— У нас закрытый клуб, — сказал я. — Есть свод правил: не бухать, не курить, хорошо учиться не бспредельничать. Если будешь соблюдать его — можно.

— Тю-ю-ю, — разочарованно протянул Барик, — я думал, вы там тусите, а вы… Не, мы так не хотим. Ну так и че, будем рисовать эти… как их?..