— Какая любовь? — не растерялся он, косясь на Инну, надувшую губки.

Хотелось подозвать Бориса с Яном и уступить свою очередь им, но это могло породить конфликт. Пришлось играть пятнадцать минут, хоть удовольствия я от этого не испытывал. Потом очередь перешла Гаечке. Она молча уселась, подвинула Инну бедром.

Испытание огнем, водой, медными трубами и самое сложное — женщинами. От себя-взрослого я унаследовал одно простое правило: спать с женщинами своих приятелей — хуже, чем воровать у своих. Ну и вставать между влюбленными, даже если одна сторона использует другую — проигрышная позиция, как ни повернется, останешься виноватым.

Потому правильнее подождать и провести голосование. Очень надеюсь, что большинство проголосует за то, чтобы Инну с Раисой не брать в клуб. Против Лихолетовой я ничего не имел, но Инна была человеком, созданным для другого, скорее она развалит нашу команду, чем получится сделать из нее нормальную девчонку, уж больно ее методы скользкие. Понятное дело, на тренировках она будет сачковать, ей бы на стрип-пластику или танцы.

Я расфокусировал зрение, чтобы подтвердить свои догадки и найти в ней гниль, но нет, она была обычным человеком, просто — человеком другого круга, из тех, что для красоты, а не для дела, как декоративные собачки.

После меня играть пошел Тим, я уселся с нашими девочками и мелкими играть в дурака, к нам примкнул Каюк. Парни же не отходили от Инны, которая таяла и млела, одному улыбнется, другому глазками стрельнет, третьего коснется. И так у нее это естественно получается, будто она не играет, а такова ее суть.

Обычно мы расходились в полдесятого. Сегодня за нами зашел Леонид Эдуардович и сказал, что пора бы и честь знать. Остановил взгляд на Инне, посмотрел на сына.

— Пора! — развел руками Илья.

— Инна, тебя проводить? — вскочил Памфилов.

— Да, темно уже, — сказал Кабанов. — А нам по пути.

— Спасибо, мальчики! — расплылась в улыбке Инна.

— Да мы ващет рядом, — возразила Лихолетова, но ее никто не послушал.

Вчетвером они направились к выходу.

— Хотите анекдот? — спросил Памфилов уже на ходу. — Слушайте! Прикольный! Значит, экзамен в вузе. Препод спрашивает: «Что сдаем?» Молчание. «Какой сегодня день?» Молчание…

— Во валит гад! — перебила его Лихолетова.

Компания начала подниматься по лестнице, и голоса стихли. Я услышал только вопрос Инны:

— Ух ты! А это чей мопед? Да⁈ Павла? Ух ты!

Клацнула дверь. Илья разочарованно уставился вслед ушедшим. Леонид Эдуардович принялся отключать приставку.

— Будем голосовать за Инну? — спросил я.

Илья кивнул. Гаечка воскликнула:

— Нет!

— Будем, — припечатал я. — Санек и Ден — полноправные члены нашего клуба, уверен, два их голоса «за». Остальные?

— За! — поднял руку Илья.

— Три голоса — за. Еще?

— Против! — подняла руку Гаечка и опустила большой палец вниз.

Так же сделала Алиса, подошла к Рамилю и требовательно на него уставилась, уперев руки в боки.

— Против, — без энтузиазма уронил он.

— Против! — воскликнул Борис. — Она наглая! Ведет себя, как хозяйка.

— Против, — поддержал его Ян.

Леонид Эдуардович не спешил уходить, с интересом за нами наблюдал. Юрка подумал-подумал и сказал:

— Воздержался.

— Воздержался, — вздохнул Тим. — Я не имею права что-то решать.

— И мы воздержались, — прогудел Чабанов.

О, сколько надежды было в обращенном на меня взгляде Ильи! Ссориться с ним я не собирался и радовался, что не мне пришлось решать судьбу Инны.

— Мой голос уже ничего не решит. Большинство против.

Гаечка с Алисой хлопнули друг друга по ладони. Как объяснить Илье, что Инна вносит в наши ряды раздор? Все равно не поймет, вон, как злобно смотрит на девчонок. Но против большинства не попрешь, потому он развел руками с таким несчастным видом, словно только что похоронил надежду.

Леонид Эдуардович нас поторопил:

— Ребята, был же уговор: до полдесятого!

— Можно мне позвонить? — попросил я его. — Срочно надо — бабушке.

Было поздно, но мы договаривались, что я позвоню в районе десяти, и Каналья должен быть на связи. Однако бабушка сбегала к нему и сказала, что он уехал. Я напомнил, что завтра в восемь приеду к ним, и мы отправимся продавать кофе.

На улице вместе с Тимом и Борисом я отправился домой. Простился с приятелем из Санска и обещал ему писать. В начале одиннадцатого мы с Борисом поднялись по лестнице и услышали голоса в своей квартире: мужской и женский.

Отец решил нас проведать? Но почему так поздно? Или мама все-таки решила ему нажаловаться на Наташку? Только этого не хватало!

Каково же было мое удивление, когда я увидел в кухне Каналью, поглощающего пончики.

— Здравствуйте, — растерянно пробормотал Борис и скользнул в спальню, я отвесил челюсть, и Алексей объяснил:

— Я нашел адвоката. Они с твоей мамой переговорили, все будет в порядке.

— Спасибо огромное, Алексей! — Мама поднялась, Каналья тоже.

К выходу они направились вдвоем, и про деньги для адвоката я спросить не успел. Завтра. Все завтра.

Встав в шесть утра и приняв душ, я заварил себе кофе из разрезанной Андрюшей пачки и только сейчас осознал, что задача мне предстоит необычная: избавиться от неликвидного товара. Ясное дело, потенциальным новым клиентам его не предложишь, вся надежда на хозяев кафе и ресторанов, а они у нас в основном завтра, в курортном городке. Но кое-что можно попытаться сбыть и сегодня.

Ну и следовало расплатиться с Канальей за адвоката. Это я планировал сделать после торговли — не стоило доллары менять. Ну и вечером — переселение сирот и Лидии. Если она захочет, конечно. Как было бы здорово, если бы захотела!

К счастью, дождь прекратился еще вчера, и я доехал к бабушке чистым, не придется переодеваться в сменку, что лежала в рюкзаке. Всю дорогу думалось о том, во сколько обошелся Каналье адвокат: десять тысяч? Двадцать? Или, может, больше? Последнее вряд ли: Каналья с мозгами, он слышит, когда говорят, а я четко озвучил, что готов дать не больше двадцати.

Меня встретил Боцман, извещая бабушку о моем прибытии радостным лаем, а потом пёс положил передние лапы на перекладину забора, высунув голову на улицу. Чуть ниже меня эта машина убийства, когда вот так на задних лапах стоит.

На лай из летней кухни вышел Каналья с ящиком в руках. Я загнал мопед во двор, открыл перед ним калитку, и он поставил инжир возле припаркованной у гаража «Победы», объяснив:

— Вчера, вот, привезли из Армении, но смотри, — от убрал газету, открывая инжир. — Весь помятый!

— Да-а, до Москвы не доедет. — Я не удержался, взял примятый плод, огромный, с кулак размером, переспевший, чернильно-фиолетовый, и отгрыз кусок. — М-м-м, божественно! Давно заметил, что самые вкусные плоды — самые страшные: или мелкие и косые, или вот такие, деформированные от переспевания.

— Это да.

Каналья последовал моему примеру и тоже съел инжир, зажмурился от удовольствия.

— По двести рублей армянка продала, представляешь? Эльза Марковна хочет, пока мы колесим по центру, встать на рынке и хотя бы по четыреста продать, там-то инжир не растет. Да и этот, наверное, последний… Прощальный, так сказать…

— Алексей, — перебил я его, — сколько я должен за адвоката?

— Нисколько, отмахнулся Каналья.

— Нет уж, скажи! Не надо геройствовать! Проблемы — у меня в семье, они не твои, тебе протез гораздо необходимее, чем маме — работать на своей дурацкой работе. — Я пропел: — Нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована.

Каналья прищурился, посмотрел с неодобрением.

— Каждый сверчок должен знать свой шесток, слышал? Что будет, если все врачи и учителя на рынок пойдут? Она святое дело делает!

Как бы ему объяснить, что ковырять бумажки — вряд ли святое дело, вот на «скорой» работать или в реанимации жизни спасать… Но не хочет ведь! Потому что там тяжело. Я уже рот открыл, чтобы это сказать, но тут же его захлопнул, пораженный догадкой. Вспомнилось, каким тоном Каналья сказал, что мама хрупкая, потом все бросил и помчался спасать принцессу… Марио, блин! Он ведь на нее запал, а тут вдруг представилась возможность помочь!