- Доброго вечера, - Ниночка говорила тихим голосочком и тотчас откинулась на подушки. – Мне сказали, что вы спасли мне жизнь… что я здесь благодаря вам… спасибо большое…

- Я сделал то, что сделал бы любой порядочный человек на моём месте.

Не оставляло ощущение, что Бекшеев попал в театр. Только не зрителем, а участником, как оно случается порой. В провинции любят домашние театры.

И представление.

Нынешнее включало бледность Ниночки. И томный взгляд её, направленный на Анатолия… только во взгляде этом помимо любви теперь читалась и жадность.

Злость?

Что ещё?

Сложно понять. Эмоций много и Ниночка не способна удержать их.

Бекшеев поставил стул.

- Кто вас отравил?

- Не знаю…

- Яд попал за часов пять-шесть до того, как начал действовать… стало быть, утром. На рассвете. С кем вы встречались на рассвете?

- Нина?! – возопил Анатолий гневно. – И ты…

- Толенька! – Ниночка всплеснула руками. – Толечка, как ты мог подумать… ты же знаешь, что я встречаюсь на рассвете с твоей матушкой… что мы проводим ритуал… ритуалы… сохранения молодости и красоты! Нет!

Точно театр.

И актеры далеко не профессиональны. Хотя у Ниночки талант имеется. И всё же рука, вскинутая ко лбу, явный перебор. Как и сама эта поза, с запрокинутой головой, выражающая глубокое страдание.

- Это не могла быть она! Не могла… мы ведь так близки… это какая-то ошибка… наверняка, ошибка…

- Мы разберемся, - мягко произнёс Бекшеев.

- Конечно… я уверена, что это какая-то ошибка…

Быстрый взгляд. Слушают ли.

Слушают. И смотрят.

- Расскажите, что вы делали.

- Мы… ничего особенного… мы встречали солнце. Приветствовали его… открывались свету и теплу. Принимали… потом Мария Федоровна разлила отвар…

- Она принесла его с собой?

- Принесла… она… она не могла! – это Ниночка произнесла вроде бы с уверенностью, но в то же время и будто спрашивая. – Зачем ей надо меня травить?

- Может, потому что вы убили Надежду?

- Я?! – возмущение.

И злость.

Такая… старая. Выдержанная. Она слишком сильна, и милое личико Ниночки корёжится, превращаясь в маску.

- Вы… вы ведь так любили, верно?

- Нина?

Отвисшая губа. Дрожание.

- Мне… мне дурно… позовите врача!

- И менталиста, - спокойно ответил Бекшеев. – Знаете, у меня ведь достаточно оснований вызвать менталиста.

Гневный взгляд.

- Нина… я уверен, что ты не желала сестре дурного. Ты… ты просто меня любила. Каждый имеет право на любовь, - Анатолий взял её за руку. – И это я виноват. Я видел в тебе лишь маленькую девочку… я не понимал…

- Не понимал, - она ухватилась за эту мысль. – Никто не понимал!

- Потому что ты особенная…

- Я тебя любила!

- И любишь.

- Люблю! – это Ниночка выкрикнула. – Я тебя люблю! Я никому не позволю помешать нам! Я… я не позволю… разлучить не позволю! Ты должен был выбрать меня!

Её легко получилось зацепить.

Любовь…

Разве она такая, любовь? Нет, это скорее безумие… еще одно. Или всё-таки Бекшеев слишком очерствел и не понимает ничего в любви?

Или он просто старый?

Ниночка ведь юна… но может ли возраст служить оправданием? Да и надо ли ему оправдывать? Его задача – выяснить, что произошло.

А дальше – пусть решает суд.

Если будет суд.

Доказать что-либо сложно… и здесь, сейчас Бекшеев лишь слегка подталкивает Ниночку. То ли остатки яда в её крови, то ли тайны утомили, то ли слишком много всего для одной девочки.

Девушки.

Но она мнётся. Сомневается.

- Должен… но я не могу выбрать ту, кто врёт мне, - Анатолий сделал вид, что встаёт. – Ниночка, я ведь говорил, что ценю честность…

- Нет!

Она хватает за руки.

- Не уходи! Ты не можешь меня бросить! Ты… ты должен… остаться должен!

- А ты должна сказать правду! – жёсткий тон.

Требовательный.

И усилить давление. Менталист… да, пригласить можно, но согласиться ли на это Одинцов? Впрочем, Ниночка меньше всего сейчас думает про менталиста и Одинцова.

- Я… я скажу… я бы не мешала… я бы приняла всё так, как есть… но она сама стала говорить, что поспешила… что не любит тебя… что ты требуешь слишком многого… что ей важна школа… та её школа… а потом вообще… начала с этим вот, с учителем… гулять… я нашла его письмо. Надька его не сожгла! Не ответила ему с гневом, чтобы отстал… не потребовала уволить! Она сохранила это письмо! Его признание в любви! И цветок! И потом ещё ходила… ходила с ним…

Её шёпот стал жарким.

- Я говорила… говорила… рассказывала Марии Федоровне… и что Надька встречалась… и что она беременна.

- Ты знала?

- Да.

- Откуда?

- Я… подслушала, как она говорит… с Ангелиной. Та была против. Говорила, что опасно, что у Надежды с сердцем не понятно, что… что беременность усугубляет… проблемы все усугубляет. Нагрузка большая. И нужно беречься. Ехать в Петербург… - Ниночка облизала губы. – А Мария Федоровна сказала, что надо свадьбу побыстрее устроить… что ребенок должен родиться в браке. Ей, понимаешь, всё равно было! Всё равно, чей это ребенок…

И Бекшеев, как ни странно, понимал.

И даже мог бы объяснить, почему так.

При бесплодии Анатолия…

При соблюдении внешних приличий…

При том, что девица, которую взяли в семью с такими обстоятельствами, будет благодарна по гроб жизни… в теории. Исключительно в той теории, которую нарисовала себе Мария Федоровна. Тем паче, что неугодного ребенка, как и саму девицу, можно отослать, если вдруг найдутся иные варианты…

Скажем, провести анализ крови…

И выставить себя обманутой стороной.

- И ты испугалась, что я соглашусь?

- Ты всегда делал то, что она говорила! – воскликнула Ниночка. – Её нельзя расстраивать… у неё здоровье слабое… маму надо слушать… мама хочет, как лучше.

Она оттолкнула руку и тут же схватила её, потянулась.

- Не уходи… не уходи, пожалуйста… я не думала, что она умрёт… я просто хотела, чтобы она заболела. Чтобы она…

- Когда вы подменили лекарства?

Ниночка обернулась, будто лишь сейчас вспомнив, что не одна в палате.

- Вы ведь их подменили, верно? Зиночку обнаружили…

- Она чудовище! Зиночка! Настоящее чудовище… она убивала женщин… понимаешь? Я испугалась, что она убьет и меня…

- И стали шантажировать?

- Я подумала, что если она поймет, что мы связаны, то не станет убивать… она… принесла травы… обещала, что Надьке станет хуже. Ей и становилась. Надька дура! Всегда дурой была! Не понимала… ничего не понимала…

Настроение Ниночки менялось так быстро, что Бекшеев с трудом успевал отследить эти перемены.

- И не любила тебя… и меня… никого… всё в своих мыслях. И все бегают, бегают… ах, Наденька болеет… ах, Наденька страдает… и надо всё бросить, уехать, чтобы она не страдала. А она притворялась! Дрянь!

Она сжала пальцы.

- Ты бы знал, какая это дрянь… вечно хотела быть в центре внимания! А меня никто не замечал! Никто! Даже ты!

- Что ты… я тебя сразу заметил.

- Но выбрал её! Это из-за тебя мне пришлось… из-за тебя… и не всегда успевала… ей становилось лучше. А Милка, тоже дура… ничего не подозревала…

- Гадюку вы ей подбросили?

- Гадюку? Нет… что вы… нет… гадюку я не подбрасывала. Я змей боюсь.

Ложь.

Не так давно Ниночка говорила совсем иное.

- Там много змей… просто Надька не увидела одну. Пришла рисовать и не увидела… а змея её цап! И всё! – Ниночка рассмеялась и тут же спохватилась. – Я нашла её уже когда было поздно…

Ложь.

Кислая такая…

- Неправда.

- Правда! Она… она умирала! Стало жарко… плохо… она прилегла. А там змея…

Или зелье? Не то ли, которое изготавливала Антонина? Зиночка ничего про это не упомянула, но… Нина могла обратиться к Антонине напрямую. Заплатить… сочинить… или не сочинять?

Антонина не стала бы задавать вопросы.

Но это лишь предположения. И менталист, возможно, заставит её сказать правду, но…