- Да чего там…

- А как с войны вернулся, так и вовсе… Ванька тоже попал…

- В последний год только, да и то вон… мало чего…

- Поранили, - с гордостью произнесла Любка.

- Случайно то… - Иван отмахнулся. – Дело ж не в этом…

- Ага, нормальный мужиков побило, а всякие иродищи живые… ну, не могу я иначе! Он и жену свою вусьмерть забил. И Ваньку поколачивал. И вовсе… Ванька тогда попросил, мол, пусть Анька у своих поживет-то. Ну куда её-то к этому? А Ванька, стало быть, на контракту поедет. Предлагали ему, охранником в лагерь. Всего-то на годков пару. Деньгу давали хорошую… только ехать далеко. И опять же ж, куда брюхатую тянуть. А тут у ней и родня, и мамка… ну вот…

- Не получилось? – Зима озиралась и с немалым интересом.

- Ага… там-то родня уперлась, что раз Анька сама такая умная и в замуж полетела поперед иных, то пусть себе живет с мужем и своим розумом. И пришлось Ваньке её к папане весть. Хата-то одна А тот-то сперва вроде притих. Мол, повидал жизню, осознал… тоже пораненый был. Головою, - Любка постучала по себе по лбу. – Чтой-то его шандарахнуло. Вот… так и пожили месяцок. Тот-то тихий, смиренный. Молиться стал. В церкву пошел, певчим, значится. Ванька и поверил, что все как-никак да обустроилось… и уехал. Деньги-то, небось, в доме не лишние. Хозяйство разоренное, подымать как-то надобно.

- Корову купить думал, овечек… была бы шерсть и молоко…

- Ну а Анька осталась деда доглядывать… пока брюхатая ходила, то и ничего. Вроде даже ладили. Она в хате порядок навела. Привезла опять же ж с собою, там половичков, скатертей. Прочего, что за бабой положено. Не думайте, Анька не была бесприданницею.

- Уверен, - ответил Бекшеев. – А вы её хорошо знали?

- Так… тут все друг друга как-то да знают, - Любка перехватила грабли. – От и мы познакомилися. Сперва даже дружили. Она вроде неплохая так-то. Не сказать, чтоб сильно красивая… тощая, от прям как вы…

И на Зиму указала.

- Потому за Ваньку и ухватилась. Оно-то, когда родила, то раздобрела чутка… поначалу. А дальше уж началося веселье…

- Мне она ничего не говорила. Я писал. Звонить… пробовал, но куда.

- Туточки телефону нету, - согласилась Любка. – А письма…

- Она тоже писала. Фотокарточку Пашкину прислала… и все-то. И мол, не волнуйся, работай. Денег я присылал, конечно. Она докладывала, что счету в банке открыла. Что на них ещё и процента будет, прибыток, значит. Я и порадовался, что, мол, она разумная, бережение знает и прочие. Пашкины снимки слала. И так писала, всякого, чтоб не думал возвертаться, чтоб служил и работал… про коров узнавала, про овец и всякое от такое. На отца не жаловалась никогда-то… хоть бы словечком или чего… а потом вдруг запрос приходит. От жандармерии… меня начальство дергает. Мол, что такого? А я откудова знаю, что такого, если дома уж больше года не был!

А вот Людочка об этом не упоминала.

Не знала?

Вполне возможно. Она не может знать все и обо всех.

- Отправили разбираться, все одно же ж отпуск положенный. Я и прибыл. Анька сперва отнекивалась, мол, упала неудачно. Все дохторку ругала и крепко, жаловаться хотела… после признала, что это батя мой, - Иван привстал на цыпочки, вглядываясь куда-то. – Люб, глянь, никак на стога полезли? От же ж…

- Иди, - велела Любка. – Погони, пока беды не натворили. А я тут… поговорю.

- Любка-то побольше меня знает… извините. Пашка! Пашка, ирод, я тебе чего говорил…

Бекшеев смотрел в спину человека, который вскоре перешел на бег, направляясь куда-то к туманной дымке горизонта.

- Ваня хороший, - Любка смахнула со лба крупные капли пота. – Добрый… он, как понял, чего, так сразу Аньке сказал, что, мол, съезжать надо. Жить одной. Что с Ванькой можно тоже по месту службы, хотя… куда… там же ж север, а у ней – дитё малое.

- Почему она не уехала?

- Да потому что дура! – рявкнула Любка. – Влюбилась она…

- В кого?

- Да в папашку Ванькиного, чтоб его… так и заявила, что его, мол, люблю. Он настоящий мужик, а ты – сопля и вовсе… и денег, как выяснилось, у ней не было. Ни счета, ничего… все ему отдавала. Любимому, стало быть. Ванька тогда топиться пошёл… и я топиться…

- Вы-то чего? – этаких страстей Бекшеев, признаться, не ожидал.

- Ну… дурой была. Любила одного… ну, мне так думалось, что любила. А он меня попользовал и все… и растрезвонил на всю деревню…

С точки зрения Бекшеева, деревня была не слишком большой, да и сам грех по нынешним временам не великим. Но… это с его точки зрения.

- Я в омут и решила. А Ваня меня спас… разговорилися. И поняли, что неправильное это дело, жизни себя лишать. Грех.

И дурость.

Но Бекшеев снова промолчал.

- А дальше-то что?

- Дальше… Ванька назад поехал. Ну… у него ж контракт. Договор… решил, что дослужит. А там, может, разведется, раз такое дело… он бы и тут, но Анька встала намертво, заявила, что в жизни такого позора не попустит.

Вот теперь Бекшеев окончательно понял, что женская логика выше его разумения.

- Так она ж его отца любила.

На Бекшеева глянули преснисходительно.

- Любила… но если б развелась с Ванькой, то позор бы был.

- А так не было б?

- Ну… если б кто прознал, то, может, и поговорили б… но всяко меньше, чем если б она развелась. Да и как потом? Разведенке в мужнином доме оставаться нельзя. А назад родня бы её не приняла. Срам-то какой…

- А…

- А Ванькин папаша на ней мог бы и не жениться, потому как еще больший срам…

Безумие.

Сплошное. Главное, что она ведь это все серьезно, и про позор, и про остальное.

- Ванька мне писал. Он же ж тихий… и батьку своего боялся. Просил за Пашкой приглядывать, потому как Аньке сын совсем не нужный. Я и приглядывала. Живу ж недалече… и так писала, как да чего. А потом Анька и померла… тоже приезжали из полиции, допытвались. Сказали, что брюхатая была. Тут-то и заговорил народец. Оно ж понятно, как она брюхатая, когда мужа-то нету? Ванька прибыл… тут уже с концами, контракту решил не продлять. Вот… он сразу ко мне. И Пашка у меня был.

- А родня…

- Анькина? Тут же ж заговорили… люди такие… она сама из Бердановки, это недалече от нас, ну и… на чужой роток не накинешь платок, - поделилась женщина чужой мудростью. – От и стали шептаться, что за дочка такая, что гулящая… то и это… и иное всякое. Ванькин папаша тоже молчать не стал. Дерьмовый был человек… Господь его и наказал. Удар с ним случился. На похоронах. С перепою… от руки с ногами и отнялись.

Люба перекрестилась.

- Ванька тогда сам не свой был. На руках дитё малое. В хате – разорение одно… деньги все, что жене слал, потрачены и ничегошеньки нету. Батька мается после удара, мычит и не шевелится, хоть кругом виноватый, но свой же ж… ну и как Ваньке?

- Вижу, вы справились.

- Так… хата была, земля тоже. А Ванька, он хороший, рукастый… и денег чуть… он, когда про Аньку прознал, перестал ей все отсылать. На Пашку отправлял, но и сам откладывал. Вот с тех хату и поправил. На новую-то маловато было, а старую в порядок привесть хватило. Отцу опять же, пока живой, пенсия ходила… Ванька брать не хотел. А я ему так и сказала, что добре этот папашка у него крови попил и жизни поломал. Теперь еще и доглядывать. Так что брал… пенсия-то хорошая была. Да… но и прожил он немного. Не подумайте, глядела я за ним нормально, не обижала хворого, хоть и дерьмо, но все ж человек…

Сказала и смутилась.

- Про меня… тоже ж вышло. По селу слух пошел, что я порченая… мамка плакала, батя… думали отослать вовсе куда, в город… а я не поехала. Тут Пашка. И Ванька письма писал… ну и как-то оно сладилось… приданого справили. Теперь вона, вместе… они помогают. Мы им. А слухи… тьфу на них. О, идут…

Иван возвращался, и на спине его, обхвативши шею руками, а поясницу ногами, висел Пашка. Висел и смеялся во весь голос. Под ногами крутилась мелкая собачонка.

И сам Иван улыбался, щербатый, невзрачный, но теперь – счастливый. Как ни странно, счастья его хватило, чтобы заулыбалась, разом позабыв про былые горести, Люба.