Вдоль дорожки цвели незабудки, над которыми то тут, то там поднимались кусты водосбора. Дальше виднелась полоса астр, что уже начали зацветать. У стены дома стояли огромные кусты пионов.

- Стало быть, картошку и морковку она покупала. Как и лук, и огурцы с помидорами, и прочее… причем и летом, и зимой. Закатки-то делать не из чего, - Зима осматривала дом. – Богатый.

Старый довольно, но при всем том дом разительно отличался от виденных ранее. Окна его прикрыты резными ставнями. Крылечко крашено и недавно, как, впрочем, и ставни, и наличники, и стены.

Дверь на удивление железная.

И снова амбарный замок.

За дверью – тесные темные сенцы, в которых остро пахнет травами. Они и висят на протянутых по стене веревках. Пучки маленькие и большие, пышные, тощие, иные вовсе похожие на связки мышиных хвостов.

- А она явно не доверяла людям. Смотри, - Зима указала на массивный засов, приваренный к двери. Открыть и закрыть его можно было лишь изнутри.

И подтверждением слов Зимы стала вторая дверь, пусть не железная, но из дерева толстого, надежного. И сразу с двумя замками.

- Вот даже интересно, чего она там прячет…

Дом.

Запах трав отступает, хотя здесь их не меньше. Дверь вела в кухню. Бекшеев отметил печь, не просто беленую, но выложенную изразцами. Половички на полу. Шкаф со стеклянной витриной. Банки и склянки. Травы на стенах. Иконы, которые меж пучками перемежались. Сразу два стола. На одном, со скатертью, прикрытый полотенцем, хлеб. Тут же – солонка и блюдо с вареными куриными яйцами. А вот второй расположился у самой печи. Он узкий и длинный, с толстыми подпорками-ногами. На нем нет скатерти, зато лежат какие-то тарелки, белые и черные. Связка свечей, потрепанная книжица-молитвенник, колода старых карт, и тут же – пара иконок, перевернутых изображением вниз. Серебряный крест. Чаша…

- Посеребренная, - чашу Зима подняла и подкинула на ладони. – Но впечатление производить должна была…

- А это… - Бекшеев поднял банку с чем-то непонятным, то ли кусками какой-то коры…

- Шкуры змеиные, - Зима чашу вернула на место. – Точно… и не выползки, те тонкие совсем, а эти снятые.

Еще банка с чем-то плотным и желтоватым. Жир?

Какие-то склянки, содержимое которых заставляет морщиться, потому что в голову лезут всяко-разные детские сказки-страшилки о том, из чего ведьмы варят свои зелья.

Вороньи перья и мышиные кости уже не удивляют.

А вот коробочка от печенья курабье, жестяная и красивая, спрятанная на дальней полке, вполне удивила, не столько видом, сколько содержимым.

- Документы, - Зима вытащила паспорт, затем какие-то бумаги, которые и сунула Бекшееву.

Документы на дом.

И на землю.

Диплом…

- Она была врачом, - тихо произнес Бекшеев. – Выходит, что она была врачом…

Медсестрой. Этот диплом был самым старым, даже не диплом еще – зеленоватая бумажная книжица с истрепанными краями. Свидетельство об окончании женских медицинских курсов с правом работать сестрой милосердия.

И второе, о повышении квалификации.

Третье, о прослушивании курсов…

- Она была упорной, - выразила мнение Зима. – Она… хотела лечить, а стала ведьмой? Почему?

- Может, потому что дара у нее не было? – предположил Бекшеев. – Хотя… она и раньше об этом знала.

Он вернул бумаги в коробку.

Диплом врача покойная получила незадолго до начала войны. И лет ей было уже прилично. И диплом этот, аккуратно обернутый промасленной бумагой, был для нее ценен. Но вот…

Почему? Почему она не работала в госпитале, хотя имела право? А устроила это вот все…

Люди все еще продолжали удивлять своей нелогичностью.

- Хотя… - Зима огляделась. – Ведьмам платят больше.

В жилой комнате уже привычные чистота и порядок. Кровать у стены. Узорчатое покрывало. Гора из подушек, прикрытая тончайшей вуалью кружева. И недешевого. У второй стены – письменный стол, причем вида солидного. Кипа бумаг…

Шкаф.

И тонкие папочки.

Бекшеев вытащил одну наугад. Имя. Фамилия. Дата рождения. Краткая информация…

- Она вела здесь свой прием, - он вернул папку на место и вытащил другу. Третью. Все то же самое. Имена. Фамилии. Даты…

Имелись и разделители по алфавиту.

А судя по количеству папок, недостатка в клиентах ведьма не испытывала. Записи она вела аккуратно, отмечая и жалобы, и предположительный диагноз, и назначенное лечение.

Свои пометки…

- Госпиталь, - Зима тоже пробежалась по папкам. – Тут направляет, указывает, что операция нужна… значит, брала не всех.

- Ей все не нужны, - Бекшеев закрыл шкаф. С его содержимым он разберется, но немного позже. Здесь надо просматривать все аккуратно, чтобы не упустить важное. И главное, поискать среди карт для начала Северцеву, а потом и остальных жертв. Если, конечно, Антонина Павловна хранила старые бумаги.

Что-то подсказывало, что хранила.

Но где?

- С чем-то сложным она бы не стала связываться. Зачем рисковать? Пациент умрет. Родственники нажалуются… жандармерия вынуждена будет начать проверку. Нет… она брала что-то такое… вот… ревматизм. Или хронический тонзиллит… целитель справился бы с ним куда лучше, чем настой из календулы…

- Но настой – вернее, - хмыкнула Зима. – И привычнее. А жила она неплохо. Вон, поглянь…

Полочки на стене.

И на них уже не медицинские карты, а фарфоровые голубки, причем из мастерской Кузнецова, а Бекшеев знает, сколько они стоят. В огромном шкафу прячутся не только платья, но и тяжелая, огромная шуба. Во второй его части – стопки белья, причем перевязанного лентами, а стало быть, не тут шитого, но купленного в фирменных магазинах. Ниже – характерного вида коробки, в которых хранят столовый фарфор.

Он и был.

И столовое серебро тоже.

- Знаешь, - задумчиво произнесла Зима. – Кажется, быть ведьмой – выгодное занятие.

Под стопками с бельем обнаружилась еще одна коробка из-под курабье, на сей раз с золотом. Пяток монет старой чеканки, но полного веса. Клубок из цепочек, перепутавшихся намертво. Какие-то колечки, причем разных размеров. Серьги. Даже пара зубов нашлась, что заставило Бекшеева поморщиться. Зима молча вытряхнула содержимое коробочки на стол и наклонилась, впрочем, тут же разогнулась со вздохом.

- Она порошок сыпала, от моли. И еще какую-то пакость… напрочь все перебило.

Кольца в одну сторону.

Пара кулонов – в другую. Цепочки тряхнула, но те свились змеиным комом, поэтому Зима и отложила его в сторону.

Бекшеев вернулся к шкафу. А вот серебро хранилось в коробке из-под обуви, и было его куда больше. Снова кольца. Пара браслетов и весьма массивных, монеты, причем не только имперской чеканки, две сотни серебряных марок встали ровными башенками. Еще пяток рублей, но старых, если не сказать, древних.

- Знаешь, - Зима отодвинула в сторону зубы. – Что-то сомневаюсь я, чтобы за мазь от спины платили этим…

Бекшеев кивнул.

Шкаф…

Он вытащил стопку белья, переложив на кровать. Зима молча принялась перебирать простыни, и из очередной связки вынула характерного вида зеленоватую книжицу. Накопительная. И судя по отметке на последней странице, накопить Антонине Павловне удалось весьма нескромную сумму.

- Интересно…

Пара мятых векселей.

И серая папочка на самом низу, под сизоватыми от возраста наволочками. В папке – долговые расписки.

Бекшеев быстро пересчитал.

Семь.

Не так и много. А вот содержание весьма любопытно. И многое объясняет. Зима тоже заглянула в папку.

- Стало быть, ростовщичеством занималась… если только им, - сказала она, к чему-то принюхиваясь. – Погоди… воняет, но…

Она оттеснила Бекшеева от папки, и тот вернулся к шкафу, чтобы добросовестно проверить содержимое. Впрочем, ничего-то больше, не считая стопочки купюр, аккуратно завернутых в газетку, не нашел.

Семьсот сорок пять рублей. И та же сумма выведена на газетке.

Это ж…

- Вы тут как? – в дом заглянул Тихоня и, увидав драгоценные россыпи на столе, добавил: - Ого… ничего так ведьмы живут.