Человек из дома лежал на траве рядом с яликом Боннвиля, его голова и руки были в воде, и он не шевелился. Самого Боннвиля нигде не было видно. Как и ружья.

Испуганный Малкольм приник к окну и вгляделся в сумерки. Никакого движения, только ялик подскакивает на волнах, привязанный к палке, которую Боннвиль воткнул в мягкую почву лужайки… да тело мужчины колышется на воде. Света было слишком мало, чтобы что-то разглядеть, но Малкольму показалось, что он видит алую струйку, бегущую от его горла. Мальчик не мог оторваться от стекла, стараясь различить кусты, где была спрятана «Прекрасная дикарка». Кажется, кусты пока никто не потревожил.

Из какого шкафа хозяин доставал ружье? Скорее, в ту комнату на другой стороне холла!

Впрочем, Малкольм все равно не знал, как заряжать и стрелять. А, может…

Он стремглав помчался на кухню. Элис как раз переливала молоко в бутылочку для Лиры.

– Тихо! Боннвиль убил того человека и забрал его ружье. И я его теперь нигде не вижу.

– Какое еще ружье?

– У него был дробовик. Я тебе говорил, он собирался защищать дом. Теперь ружье у Боннвиля, а хозяин дома убит. Он там, лежит в воде…

Малкольм озирался, чуть не задыхаясь от страха. На полу он увидал железное кольцо – крышка люка! – и в панике одним махом поднял ее. Крутой лестничный пролет вел вниз, во тьму.

– Свечи! Вон там, на полке! – бросила Элис, хватая Лиру и бутылочку и быстро оглядываясь по сторонам: что еще может их выдать?

Увы, вещей было слишком много. Малкольм кинулся к полке – там нашелся еще и коробок спичек.

– Иди первой, я закрою за нами люк, – сказал он.

Элис стала осторожно спускаться во мрак. Лира вертелась у нее на руках, Пантелеймон верещал, как перепуганная птичка. Аста подлетела к нему, села на одеяло и нежно заворковала, чтобы их успокоить.

Малкольм сражался с крышкой люка. Внутри была веревочная ручка, но петли заржавели, да и весила крышка немало. Наконец, ему удалось сдвинуть ее и опустить – как можно тише.

Напряжение от разлуки с деймоном, пусть даже между ними было всего несколько футов, давало о себе знать: руки дрожали, а сердце болезненно бухало в груди.

– Не уходите так далеко вперед, – едва дыша, прошептал он.

– Почему?

– Деймон…

Элис мгновенно поняла его и вернулась на шаг назад, слегка на него навалившись. Малкольм чиркнул спичкой и сумел зажечь свечу. Аста перелетела обратно к нему: маленького огонька уже хватало, чтобы отвлечь Лиру. При его свете Элис осторожно ступила на земляной пол.

– Тихо, Лира, тихо, девочка, все хорошо, – прошептала она и сползла вниз по стене. Послышались чмокающие звуки.

Ее деймон превратился в ворону и угнездился рядом с цыпленком-Паном. Встревоженное чириканье тут же смолкло.

Малкольм сел на нижнюю ступеньку лестницы и огляделся. Они оказались в кладовке: кругом громоздились какие-то овощи, мешки с рисом и прочие припасы. Тут было сухо, но ужасно холодно. Низкая арка вела дальше, в следующий подвал.

– Если он как следует возьмется за крышку, и… – дрожа, выдохнула Элис.

– Просто не думай об этом. Дай мне минутку отдышаться, а потом я пойду посмотрю, что там, за этой аркой. Там должен быть еще один выход.

– Это еще почему?

– Потому что в таких подвалах хранят вино. А когда дворецкого посылают вниз принести пару бутылок кларета к столу, он не станет каждый раз вот так воевать с крышкой люка и ковылять вниз по крутой лестнице. Где-то есть еще один, нормальный спуск…

– Тс-с-с!

Малкольм напрягся, вздрагивая от страха, но стараясь ничем его не выдать. Кто-то неторопливо прошел по полу над ними, остановился в конце кухни, помедлил и двинулся обратно. Потом снова остановился – совсем рядом с люком.

С минуту ничего не происходило. Потом от стола, кажется, отодвинули деревянный стул… Совершенно непонятно, то ли Боннвиль поставил его на люк, то ли просто переставил куда-то и ушел.

Прошла еще минута, потом еще одна.

Малкольм осторожно встал и сошел вниз, на земляной пол. Он поставил свечу рядом с Элис, чуть-чуть вкопав в землю, чтобы не упала, и на цыпочках прокрался через арку в следующий подвал. Там он зажег новую свечу. Во второй кладовке хранили в основном ненужную мебель, он быстро огляделся и пошел дальше.

В конце третьей комнаты оказалась массивная деревянная дверь с тяжелыми железными петлями и замком размером с книгу. Никакого ключа поблизости не висело. Даже после внимательного осмотра не удалось понять, заперта она или нет.

А потом с другой стороны донесся негромкий голос. Аста, в облике лемура сидевшая у Малкольма на плече, чуть не лишилась чувств и не шлепнулась вниз: он едва успел поймать ее и прижать к груди.

– Что ж, Малкольм, – произнес Боннвиль тихим и приятным голосом, – вот они мы, по обе стороны запертой двери, и ключа ни у кого из нас нет. У меня, по крайней мере, точно, но, думаю, и у тебя тоже. Потому что иначе ты бы уже отпер ее и вышел, правда, мальчик? На свою беду.

Малкольм чуть не выронил свечу. Его сердце колотилось, словно крылья пойманной птицы. Аста стремительно превратилась в бабочку, потом в ворону, потом опять стала лемуром и сжалась у него на плече, не отрывая огромных глаз от замка.

– Только молчи, – прошептала она. – Не говори ни слова.

– Я знаю, что ты там, – продолжал Боннвиль. – Я вижу свет твоей свечи. Я видел, как ты беседовал с нашим покойным хозяином на террасе, – кстати, тебе известно, что мы на острове? Если с твоим каноэ что-то случится, ты окажешься здесь в ловушке. Как тебе это понравится?

Малкольм снова прикусил язык.

– Я знаю, что это ты, потому что больше некому.

Боннвиль говорил спокойно и уверенно – достаточно громко, чтобы его было слышно по ту сторону двери, но не более.

– Никого другого здесь просто не может быть. Девочка сейчас кормит младенца, не станет же она рыскать кругом со свечой! И я знаю, что ты меня слушаешь. Скоро мы встретимся лицом к лицу, Малкольм. Ты от меня больше не скроешься. Кстати, ты их видишь?

– Кого вижу? – Малкольм проклял себя, не успев договорить. – Тут нет никого кроме меня.

– О нет, Малкольм, ты заблуждаешься. Ты никогда не бываешь один.

– Ну, тут есть мой деймон…

– Я сейчас не про нее. Вы с ней – одно существо, такова ваша природа. Я о тех, кто рядом с тобой.

– О ком это?

– Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что существуют духи воздуха и земли. Как только научишься их видеть, тут же понимаешь, что мир так и кишит ими. А в дурных местах вроде этого водятся еще и всякие ночные твари. Тебе известно, что тут было раньше?

– Нет, – ответил Малкольм. Ему совершенно не хотелось этого знать.

– Лорд Дашстоун приводил сюда своих жертв, – сказал Боннвиль, придвигаясь к двери и заговорив совсем уж доверительным тоном. – Ты когда-нибудь слышал это имя? Его еще звали Лорд Душегуб. Не так уж и давно это было.

Сердце у Малкольма колотилось так, что в груди было больно.

– Это ему… – его голос звучал невнятно. – Это ему принадлежал дом?

– О, он мог делать здесь все, что захочет, – просочился сквозь дверь неторопливый темный голос. – Некому было его остановить. Так что он приводил сюда детей… и расчленял их.

– Он их… что? – Малкольм мог лишь шептать.

– Отрезал от них кусочек за кусочком, пока они были еще живы. Так он развлекался. И страшные мучения детей были слишком ужасны, чтобы бесследно исчезнуть, когда они все умерли. Их муками пропитаны эти стены, Малкольм. Они висят в воздухе, как влага. Никогда еще чистый ветер не продувал эти подземелья, так что самый воздух, которым ты дышишь, прошел сквозь легкие замученных малышей.

– Я не собираюсь больше это слушать, – сказал Малкольм.

– И я тебя не виню. Я бы тоже не стал. Я бы заткнул уши и взмолился, чтобы все это исчезло, забылось… Но спасения нет, Малкольм. Они повсюду вокруг тебя – духи этой агонии. Они чуют твой страх и толпятся рядом, чтобы вкусить его. Вскоре ты начнешь их слышать: тихий, отчаянный шепот… а потом и видеть.