Девушка и пес медленно шли вдоль улицы, она — погруженная в свои думы, он — обследуя дорогу то справа, то слева, принюхиваясь и резко вскидывая голову, так, что звякала цепь.

Наконец, и при том не без явственно разнесшихся в тишине проклятий, извозчик опять взялся за вожжи, и лошадь тронулась с места. Мерное — раз-два-три-четыре — цоканье подков и тарахтение железных ободьев колес еще долго слышались, прежде чем затерялись в общем смешении звуков более шумных соседних улиц.

А девушка продолжала прогулку вокруг площади, держась у кромки тротуара и сделав уже почти полный круг. Мистер Браун еще с вечера незаметно обследовал окрестные дома и улицы между ними, чтобы не колебаться, когда надо будет потом выбираться отсюда. Он знал, что сейчас перед ней узкий проход — вроде аллеи — между двумя высокими домами строгой и красивой старой кирпичной кладки.

Он увидел, что она взглянула в ту сторону и тут же вступила на дорожку. Нет, она туда не пойдет — это было бы уж слишком хорошо, даже лучше, чем темнота под платанами.

Но она все же пошла — поколебавшись немного, пустила огромного пса впереди себя. Вот теперь мистер Браун оставил свое укрытие. Он взял револьвер в левую руку, нож в правую, спрятав их под толстым плащом, бесшумно вышел из-под деревьев и пересек площадь. Даже не оглядевшись, он проскользнул в аллею и прислушался.

Все спокойно… Они его не услышали.

Он видел их перед собой в тусклом свете, проникавшем с дальнего конца аллеи. Аллея была узкая, и собака шла впереди. Отлично.

Сперва нож.

Он отбросил плащ за спину, освободив обе руки. Тут же быстро, прыжком, рванулся вперед — большой палец на лезвии, — и настиг их прежде, чем они успели обернуться.

В последний миг она услышала его и отшатнулась, но он нанес удар и попал в цель. Она задохнулась, словно весь воздух сразу вышел из ее легких, и упала как подкошенная.

Сменить руки! Быстро! Нож застрял у нее в спине!

Перехватив револьвер правой рукой, левой он выдернул нож, и в этот миг пес — яростный рык, челюсти, зубы, извивающееся огромное тело…

Собака вцепилась в него в тот самый момент, когда он выстрелил, они упали вместе, и он вжал дуло в горячий черный бок зверя и выстрелил опять… Выстрелы прозвучали как артиллерийские залпы в узкой аллее.

Зверь вцепился в его левую руку, зубы рвали, крошили кожу, мышцы, кости, — он опять выстрелил, и еще, и еще… но какая невероятная тяжесть… зверь вдавил его в стену, словно крысу. Еще два выстрела, прямо в грудь, в самое сердце… он услышал, как хрустнула его рука, — это чудовище способно убить лошадь, быка, эта дикая силища, этот ужас, безумный страх…

Он отбросил револьвер и выхватил нож из парализованной левой руки.

Но где зверюга, ради всего святого? Вверху? Внизу?

Его швыряло из стороны в сторону — это был ураган, вихрь, — а он все стрелял и стрелял в него, стрелял, стрелял… но тот не отпускал…

Он всаживал в животное нож, снова и снова, нож скрежетал по костям, был липким от крови; псу было все равно, он этого не чувствовал. Его зубы все еще сжимали руку убийцы, казалось, они прокусили ее насквозь и сошлись посредине! Боль… страх… он всаживал нож снова и снова, втыкал, вбивал… это уже не было мастерство, это была паника. Собака рычала все страшнее, метала его словно тряпку, он чувствовал, что силы оставляют его, но все еще сопротивлялся, всаживал нож куда попало — в горло, брюхо, спину, грудь, голову, — и вдруг зверь его отпустил. Кровь… как много крови. В руке вопила боль. Рука висела бесполезная, безвольная.

И тут, вздыбившись, как морская волна, собака впилась ему в горло, стала рвать, терзать его… Что-то хлынуло. Потоком, наружу. Собака вдруг ослабела. Ее челюсти разжались, по телу пробежала дрожь, рычание перешло в мучительный вздох; она стояла чуть поодаль и покачивалась словно в шоке. Из всего ее тела на землю скатывались капли крови. Вдруг задние лапы подкосились, она села и тут же неловко рухнула ничком.

Мистер Браун уронил нож и подтянул полу пропитанного кровью плаща к своему горлу. Он лежал у стены, его ноги придавило тело собаки, жизнь покидала его.

Но он это сделал! Может, собаку он не переживет, но девушка мертва. Уже с затуманенными глазами он потянулся рукой и коснулся ее волос, рассыпавшихся на камне с ним рядом. И тут от начала аллеи донесся голос:

— Чака?

Он дернулся и привстал — это был миг крайне го ужаса.

Там стояла она с фонарем в руке. С непокрытой головой — блондинка — это лицо, это милое испуганное лицо, эти глаза!

Не может быть…

Он опустил глаза на свою жертву и сдернул капюшон, закрывавший лицо мертвой девушки.

Огромное родимое пятно от челюсти до самого лба…

Не та, другая… а он… его мастерство…

Его голова поникла, и он рухнул лицом вниз, в вечный кошмар.

Салли бросилась в темную аллею, упала на колени рядом с девушкой, поставив фонарь на булыжник у ее головы.

— Изабел, — позвала она, — Изабел!

Она приложила руки к щеке девушки, увидела, что веки ее дрогнули и глаза открылись. Она выглядела обезумевшей, словно очнулась от ночного кошмара.

— Салли! — прошептала она.

— Он тебя… — заикнулась Салли.

— Он ударил меня ножом… но только нож… нож попал в корсет… О, как глупо… я потеряла сознание… но Чака…

Салли почувствовала страшный, невыносимый удар в сердце.

Она опять схватила фонарь. Его колеблющийся свет плясал на теле мужчины, на потоках крови, струившихся меж камней, и, наконец, осветил темную голову и тускнеющие глаза собаки.

— Чака! — позвала она громко дрожащим, исполненным любви голосом.

И собака услышала ее, услышала на пороге смерти, и приподняла голову, и успела еще и раз, и два, и три постучать по земле хвостом, прежде чем ее невероятная сила окончательно иссякла. Салли бросилась наземь, вытянулась во весь рост рядом с могучим псом, обняла его голову и целовала, целовала его, горько рыдая, и ее слезы смешивались с его кровью, и она все звала его: «Чака! Чака!..»

Чака хотел ей ответить, но горло оставалось немо. И тут же наступила кромешная тьма. Салли была с ним. Он в безопасности. Он умер.

Обычное течение времени как бы остановилось, и половину ночи оно шло совсем не так, как всегда: фантасмагорический театр теней заполняли фигуры полицейских и зрителей, появился доктор для Изабел (раненой в ребро), а потом возник сердитый человек с тележкой и решительно объявил, что сейчас увезет Чаку. Но Салли не разрешила; она заплатила ему, попросив перевезти труп собаки в сад ее домовладельца, и дала еще полкроны, чтобы он накрыл Чаку брезентом. Чаку похоронят там, где хочет она.

Как только ушел доктор, Изабел легла в постель — она все еще была в шоке, ее била дрожь, рана болела все сильнее. Салли отвечала на вопросы: да, собака принадлежала ей; нет, ей неизвестно, почему напали на мисс Мередит; нет, того человека она не узнала; да, мисс Мередит живет здесь; да, обычно в это время выходит с собакой она сама; нет, ни она, ни мисс Мередит никаких угроз не получали…

В конце концов, полицейским ничего не оставалось, как согласиться с тем, что нападение оказалось случайным, хотя было очевидно, что они озадачены. Для банального уличного грабителя преступник был слишком хорошо вооружен, к тому же наброситься на кого бы то ни было, сопровождаемого такой собакой, когда вокруг сколько угодно объектов полегче… да, тут было что-то странное. Уходя, они недоуменно покачивали головами. Шел уже четвертый час, когда Салли добралась, наконец, до постели, но, сколько ни набросила на себя одеял, они не могли унять дрожь.

На следующее утро она прежде всего пошла в свой офис — и не узнала его.

Все ее папки, аккуратно разложенная корреспонденция, скоросшиватели, где были собраны документы, касавшиеся каждого ее клиента, сведения об их акциях и сбережениях, — все исчезло. Полки опустели, ящики кабинетного шкафа выдернуты и висели, зияя голыми днищами.