– Но…

Малкольм был в смятении, и ужасно зол, и расстроен куда сильнее, чем случалось за многие годы.

– Правда, он всегда возвращался, и она знала, что рано или поздно он придет, – добавила Аста.

– Может, на этот раз не вернулся, – предположил Малкольм и тут же воскликнул: – Элис! Вот к кому мы сейчас пойдем.

Элис отдыхала после ужина в гостиной у стюарда, за стаканчиком вина.

– Добрый вечер, доктор Полстед, – сказал стюард, вставая. – Выпьете с нами портвейна?

– Как-нибудь в другой раз – с удовольствием, мистер Коусон, – покачал головой Малкольм, – но сейчас у меня срочное дело. Могу я попросить миссис Лонсдейл на пару слов?

Увидев выражение его лица, Элис тут же вскочила. Они вышли во двор и остановились в круге света под фонарем, горевшим на крыльце.

– Что случилось? – тихо спросила Элис.

Малкольм кратко обрисовал ситуацию и показал ей записку.

– Что она с собой взяла?

– Рюкзак, кое-какую одежду… Что еще – понятия не имею. Она вчера к тебе не заходила?

– Нет. А зря. Я бы заставила ее выложить всю правду о том, что у нее творится с ее деймоном.

– Да… я видел, что у них что-то неладно. Но поговорить об этом так и не смог – надо было обсудить более срочные вещи. Значит, ты знала, что у них не все в порядке?

– Не все в порядке? Да они друг друга на дух не выносили! Даже смотреть на это и то было больно. А как она себя вела в «Форели»?

– Родители видели, что с ней творится что-то не то, но она ничего не рассказывала. Слушай, Элис, а ты знала, что они с Пантелеймоном могут разделяться?

Бен, деймон Элис, заворчал и прижался к ее ногам.

– Она никогда об этом не говорила, – ответила Элис. – Но после того как они вернулись с Севера, что-то явно изменилось. Как будто ее все время что-то терзало. Какая-то тяжесть на сердце. А что?

– Не могу утверждать наверняка, но не исключено, что Пан куда-то ушел, а она пошла его искать.

– Тогда, должно быть, он ушел далеко. Если бы он просто побежал прогуляться, то вернулся бы до утра.

– Именно так я и подумал. В общем, если что-то услышишь от нее… или о ней…

– Само собой.

– В колледже есть еще кто-нибудь, с кем она могла бы поговорить по душам?

– Нет, – твердо сказала Элис. – Тем более после того, как новый магистр, этот поганец, едва не выставил ее за дверь.

– Спасибо, Элис. Все, не стой тут на холоде.

– Я скажу Ронни Коусону, что она пропала. Она всегда ему нравилась. И остальным слугам тоже. Ну, то есть тем, которые были здесь с самого начала. Хаммонд нанял несколько новых – так они от всех нос воротят, воображают о себе невесть что. Многое у нас тут изменилось, Мал, и совсем не к лучшему.

Коротко обняв Элис на прощание, он торопливо двинулся дальше и через десять минут уже стучался в дверь Ханны Релф.

– Малкольм! Заходи! Что случилось?

– Лира пропала, – объявил он, закрывая за собой дверь. – Ушла сегодня утром, еще до того, как мои родители проснулись. Должно быть, совсем рано. Оставила вот эту записку – и никто понятия не имеет, куда она могла податься. Я только что был у Элис, но…

– Так, плесни-ка нам шерри, сядь и успокойся. Алетиометр она с собой взяла?

– В ее комнате его не было, так что, думаю, да.

– Если бы она собиралась вернуться, то могла бы оставить его. Если бы думала, что там безопасно.

– Уверен, что она чувствовала себя там в полной безопасности. Я хотел поговорить с ней сегодня вечером, рассказать о собрании в Ботаническом саду… Ох, да я же еще тебе не рассказал!

– Это имеет какое-то отношение к Лире?

– Да.

И он рассказал Ханне о встрече в комнате Линнея и о том, как на собрание вломились люди из суда консистории.

– Да уж, – кивнула она. – В «Оукли-стрит» должны об этом узнать. Ты с ней увидишься?

– С Люси Арнольд? Да. И с остальными. Но послушай, Ханна, я хотел спросить… не могла бы ты попытаться найти Лиру с помощью алетиометра?

– Конечно! Вот только это дело небыстрое. Она ведь теперь может быть вообще где угодно. Когда, ты говоришь, она ушла? Часов двенадцать назад? Я займусь поисками, но поначалу смогу получить только самое общее представление. Возможно, проще будет выяснить не куда она ушла, а почему.

– Ну, спроси так. Надо понять хоть что-то.

– А в полицию заявлять не будем?

– Нет, – твердо возразил Малкольм. – Чем меньше внимания она к себе привлечет, тем лучше.

– Да, пожалуй, ты прав. Слушай, Малкольм, ты в нее влюблен?

Малкольм опешил. Чего-чего, а этого он совершенно не ожидал.

– Да с какой стати… с чего ты взяла?

– Я слышу, как ты о ней говоришь.

Малкольм почувствовал, что краснеет.

– Это так бросается в глаза?

– Только мне.

– Понимаешь, я ведь ничего не могу. Ровным счетом ничего. Это абсолютно невозможно, по всем законам морали и…

– Когда-то так оно и было. Но теперь вы оба взрослые. Я спросила только потому, что хотела предупредить: когда будешь принимать решения, смотри, чтобы чувства на них не повлияли.

Ханна уже жалела, что задала этот вопрос. Малкольм знал ее почти всю свою сознательную жизнь и безоговорочно ей доверял. И все же этот ее последний совет… в нем, подумалось ему, мудрости куда меньше, чем во всем, что она когда-либо говорила.

– Постараюсь, – ответил он.

Вскоре Лира привыкла к жизни на лодке Джорджо Брабандта. В том, что касалось уборки, он явно не усердствовал: Лира так поняла, его последняя подруга все маниакально отскребала и полировала, а сам цыган предпочитал… более непринужденный стиль. Лира мела полы и смотрела, чтобы в кухне все сверкало, а большего от нее никто и не требовал. Относительно готовки она кое-чему успела научиться в Иордане и теперь стряпала сытные пироги и рагу, которые Брабандту очень нравились. Изысканные соусы и затейливые десерты он не жаловал.

– Если кто спросит, кто ты, – сказал он ей как-то, – так ты дочка сына моего, Альберто. Он женился на сухопутной женщине и живет теперь с ней на корнуолльской дороге. Годами уже к воде не подходит. Звать тебя будем… скажем, Энни. Да, сойдет – Энни Брабандт. Славное цыганское имя. А твой деймон… Ну, этот мосток мы перейдем, когда дойдем.

Лире он отвел каюту на носу – тесную и холодную, пока там не поставили печку на горном масле. По ночам Лира забивалась в койку, укутывалась с головой, жгла лампу и задавала вопросы алетиометру.

Новый метод она больше не пробовала, он ее слишком пугал. Вместо этого Лира смотрела на шкалу и отпускала разум на свободу – не столько носиться по волнам бурного моря, сколько витать над тихой заводью. Она старалась не создавать никакого сознательного намерения, ничего не спрашивать, ни о чем специально не думать. В мыслях она плыла над Солнцем и Луной или над Быком, разглядывая их, с равным вниманием вбирая все детали, погружаясь в глубины всего спектра значений, от верхних уровней, уже так хорошо ей знакомых, до самых глубоких, теряющихся во тьме. Долгое время она парила над Огражденным садом, созерцая, как текут мимо ассоциации: природа… порядок… невинность… защита… плодородие… и многие, многие другие – словно прекрасные медузы, шевеля мириадами золотых, коралловых, серебряных щупалец в прозрачной, пронизанной светом воде.

Время от времени гладкое течение ее мысли словно цеплялось за корягу, и тогда она понимала: молодой человек, которого она ошибочно приняла за Уилла, ищет ее. Она заставляла себя расслабиться, не бороться с этим ощущением – даже не игнорировать его… просто плыть дальше. И подводное препятствие исчезало, словно колючка, схватившая за рукав и отцепившаяся, как только путник двинулся дальше своим путем.

Она постоянно думала о Пантелеймоне: как он там? В безопасности? Куда направляется? Что хотел сказать той короткой и презрительной запиской? Не в буквальном же смысле он… Это было так жестоко… Он был жесток, и она тоже – все так перепуталось, так ужасно перепуталось!