– Ай!

– Замолчи. Все эти царапины выглядят жутко. К тому же, в них могли попасть микробы. А ну, не ерзай!

Малкольм примирился с щипучей тряпкой и прикусил язык. Потом Элис нанесла на раны какую-то антисептическую мазь.

– Прекрати вертеться! Не так уж это и больно.

Больно было о-го-го как, хотя Малкольму и в голову не пришло бы в этом признаться. Он только заскрипел зубами.

– Ну, вот, – сказала Элис наконец. – Не знаю, может тебе еще и пластырь наклеить… или два…

– Все равно отвалятся.

– Ну, как хочешь. А теперь брысь с табуретки, мне нужно покормить Лиру.

Она проверила температуру воды, совсем как сестра Фенелла, потом насыпала в нее сухого молока и размешала.

– Дай-ка нам вон ту бутылочку, – скомандовала она.

Малкольм передал ей бутылочку и резиновую пустышку.

– Надо бы все простерилизовать сначала, – сказала она.

Малкольм взял у нее малышку. Пан сейчас был воробушком, совсем птенцом, так что Аста тоже стала птичкой, на сей раз – зеленушкой.

– Ты, я смотрю, уже почти доела печенье? Небось никакого молока и не захочешь. Дай-ка я подержу остаток.

Как сказала бы мама, Лира уже совсем раздухарилась. Он передал ее Элис, а сам отвернулся к окну: при мысли о маме у него на глаза вдруг навернулись слезы бессилия.

– В чем дело? – подозрительно спросила Элис.

– Да щиплется всё.

Он высунулся в окно, пытаясь разглядеть, нет ли кого в соседних домах, но нигде не было ни души. Где-то окна были задернуты шторами, где-то нет, но ни в одном не теплилось ни огонька. С улицы не доносилось ни звука, кроме шума бегущей воды.

И вдруг он заметил какое-то движение. То есть, первой это заметила Аста. Она ахнула и, превратившись в котенка, поспешила спрятаться у него на груди. Потом увидел и Малкольм. Это плыло к ним по улице, натыкаясь на фасады домов, безвольное, вялое и наполовину под водой – обращенное лицом вниз тело женщины. Утонувшей и мертвой женщины.

– Что с этим надо делать? – прошептала Аста.

– А что тут поделаешь?

– Я сказала «надо» – это другое.

– Ну… надо вытащить ее из воды и положить в доме. Оказать ей уважение… не знаю. Но если лавочник вернется и обнаружит у себя мертвую женщину…

Несколько секунд утонувшая бедняжка словно раздумывала, не остановиться ли ей между стеной и каноэ. Малкольм с ужасом подумал, что ему придется взять весло и оттолкнуть ее, но тут вмешалось течение и понесло ее дальше по улице. Малкольм и Аста отвернулись. Смотреть дальше почему-то казалось им неуважением.

– Что случается с деймонами, когда люди умирают? – тихо спросила Аста.

– Не знаю… Может, ее деймон был совсем маленький, вроде птички, и сейчас он у нее в кармане…

– А может, потерялся где-то по дороге.

Но думать об этом было слишком страшно. Они еще раз взглянули на мертвую женщину, которую уже довольно далеко отнесло течением, и постарались подумать о чем-нибудь другом.

– Кладовка! – сказал Малкольм. – Надо загрузить в лодку как можно больше припасов.

– Это еще зачем? – спросила Элис.

Она стояла у них за спиной; Малкольм не слышал, как она подошла.

– На тот случай, если мы не сумеем вернуться, – спокойно ответил он. – Ты сама видела, какое сильное сейчас течение. Нас может унести дальше по реке, где не будет ни домов, ни лавок.

– Мы можем остаться здесь, – возразила она.

– Тогда нас очень быстро найдет Боннвиль.

Элис как следует обдумала это.

– Да, – сказала она. – Может, ты и прав.

Она похлопала Лиру по спинке, и малышка громко срыгнула.

– Зачем она ему, скажи на милость?

– Наверное, хочет убить. Чтобы отомстить.

– Кому?

– Ее родителям. Не знаю. Все равно…

– Все равно что?

– Думаю, мы бы не смогли ее в убежище… В Иордан-колледже, даже если бы добрались до него. Там надо что-то такое на латыни сказать, а я не умею. Так что, возможно…

Элис, прищурившись, посмотрела на него. Что-то в ней изменилось.

– Ты ведь и не собирался останавливаться в Иордане, так?

– Конечно, собирался…

– А вот и нет. Я тебя как книжку читаю, мелкий ты мерзавец.

Она внезапно наклонилась и выхватила белую карточку у него из кармана рубашки. Элис прочла ее с обеих сторон, побагровела и швырнула карточку на пол, а потом что было сил пнула Малкольма ногой. Ничего другого с ребенком на руках она сделать не могла, но малышке передался ее гнев, и она испугалась. Малкольм на всякий случай отодвинулся.

– Да ты невесть что себе вообра…

– Ничего я не вообразила! Значит, собирался, да? Я видела, как ты пялился на эту штуку в каноэ, когда думал, что я сплю. А меня ты собирался взять, чтобы я за младенцем присматривала. Ах ты свинья! А я, дура, и повелась.

Она пнула его еще раз, и еще. Ее деймон зарычал и попытался схватить Асту, которая мгновенно превратилась в птицу и отлетела подальше. Элис побледнела от ярости, а ее бледные голубые глаза стали огромными, в пол-лица. Малкольм еще отступил, подобрал табуретку и выставил перед собой.

– И что ты собираешься с этим делать? По голове меня стукнешь? Давай-давай, а я погляжу. Да я тебя на обе лопатки положу, если только попробуешь. Я вот сейчас Лиру пристрою и переломаю тебе руки – посмотрим, как ты тогда будешь грести в своем чертовом каноэ! Тихо, тихо, малышка, не надо плакать! Элис просто немножко вышла из себя из-за этого вот куска дерьма – и совсем не из-за тебя, моя радость! Поставь уже эту треклятую табуретку, где она стояла, крыса ты помоечная! Я еще не закончила кормить ребенка. И дров в огонь подбрось. А потом держись от меня подальше.

Малкольм сделал, как было сказано. Когда Элис уселась и снова сунула соску в рот Лире, он сказал:

– А теперь сама подумай, что произошло прошлой ночью. У нас не было никакого выбора. Мы просто не могли поступить иначе. Нам пришлось прийти в «Форель», но они заперли все двери, потому что думали, что я у себя, наверху, в безопасности. И не слышали, как мы колотим в дверь. Идти нам было больше некуда, и спастись – негде. Оставалось только каноэ. Нам оставалось только забраться в него и…

– Заткнись и прекрати трепаться. Я должна подумать, что делать дальше.

– Мы не можем оставаться тут, он нас найдет…

– Я сказала, умолкни!

Что-то побежало струйкой у него по лбу и дальше, в правый глаз. Это оказалась кровь: царапины снова открылись. Он промокнул кровь носовым платком, все еще мокрым, как и все остальное, и ушел в кладовку.

– В конце концов она бы все равно догадалась, – прошептала Аста.

– Да, но…

– И мы знали, что она взорвется.

– Гм-м.

На самом деле их обоих это потрясло. Гнев Элис был страшнее мертвой женщины в воде… Страшнее даже, чем мысль о Боннвиле.

Малкольм повернулся к полкам, но сосредоточиться так и не смог. Мысли его бурлили, будто паводок, думать о том, что отнести в каноэ не получалось.

– Мы должны ей объяснить, – тихонько сказал он Асте.

– Думаешь, она станет слушать?

– Ну, пока у нее Лира на руках…

Он нашел бутылку апельсинового сока и открутил крышечку.

– Это еще зачем? – рявкнула Элис, когда он протянул ей сок.

– Завтрак.

– Засунь это себе в задницу.

– Просто послушай. Дай мне объяснить.

Она свирепо зыркнула на него, но ничего не сказала.

– Лира в опасности, где бы она ни была, – продолжал Малкольм. – В Оксфорде уж точно. Даже если монастырь уцелел и монахини живы, есть, как минимум, две стороны, которые попробуют добраться до нее. Во-первых, Боннвиль. Я не знаю, чего именно он хочет, но он стремится заполучить Лиру. Он жестокий и сумасшедший. Он бьет своего деймона, гиену. Наверняка это он сломал ей ногу, так что она теперь хромает. Мы не можем позволить ему схватить ребенка. А еще есть…

– Служба защиты детства, – подсказала Аста.

– Да, Служба защиты детства. Ты сама слышала, когда я рассказывал о них маме. И твой деймон…

– Да, – сказала Элис. – Эти сволочи…