— Марк, — понимая, что это последний шанс объясниться перед тем, как мы расстанемся, я хватаю его пальцы снова. — Выслушай меня, пожалуйста. Возможно, я и правда виновата, но очень сожалею о том, что все так получилось! Я понимаю и признаю свою ошибку. Если бы только я могла вернуть все назад…

Но Нестеров не собирается дожидаться окончания моего повинного монолога. Он уверенно идет дальше, широкими шагами меряя просоленные морской водой доски пирса. Его рука выскальзывает из моих пальцев, когда он безэмоционально и холодно бросает, не оборачиваясь:

— Я тоже хотел бы вернуть все назад. И в тот день, когда Лера попросила меня подъехать к тебе, чтобы помочь, сказаться занятым.

Эта фраза заставляет меня сбиться с шага. Хочется зажмуриться от той боли, которую она причиняет, хоть я и понимаю, почему он это говорит. Марк хочет ранить меня так же, как я ранила его самого. Только от этого не легче.

— Мы договорились, что Ник возьмет машину Леры, чтобы поехать первым и собрать свои вещи. По пути он закинет тебя домой. А ее я отвезу сам, — холодно продолжает Нестеров, шагая впереди.

— Лучше такси вызову, — бурчу я, пока плетусь следом

— Не советовал бы, иначе придется идти пешком на контрольно-пропускной пункт, потому что такси сюда не пропустят.

Его будто бы совершенно не трогают мои проблемы, и я понимаю, что Марк помог мне не потому, что простил или остыл, а из дежурной вежливости. Для него такое поведение — просто норма, что бы он ко мне ни чувствовал. Он сопровождает меня до Леркиного Гелендвагена и из той же вежливости открывает дверь, вручает мою сумку. Молча сажусь на переднее пассажирское сиденье, хотя, зная, что придется ехать с Никитой, предпочла бы ехать сзади, бросаю вещи в ноги и поднимаю на Нестерова глаза.

Еще сегодня утром мы могли понимать друг друга без слов, по касаниям, улыбкам, взглядам. Я могла бы многое ему сказать, если бы Марк готов был выслушать, но вместо этого просто смотрю и молчу, потому что он, кажется, умышленно потерял этот полезный навык. И все же, перед тем как захлопнуть дверцу, Нестеров замирает всего на мгновение, словно хочет что-то сказать, но тоже не говорит ни слова. В груди печет до боли, а в глазах щиплет, когда провожаю его удаляющийся силуэт, но я стискиваю кулаки — нельзя позволить себе расплакаться.

Отворачиваюсь, пытаясь отвлечься на телефон, мотая ленту соцсетей туда-сюда. Она пестрит чужими, вылизанными до блеска фото, но ни одно из них не привлекает внимания, потому что мое внимание не там. Оно здесь, где совсем рядом Нестеров грузит в машину вещи, а мне ни в коем случае нельзя на него смотреть, чтобы не позволить невыплаканным слезам политься из глаз.

Минут через пятнадцать Сахаров садится за руль Гелендвагена. Настраивает под себя водительское кресло. Вижу, что он подавлен, но мне совсем не жаль его. Из-за его глупости разрушены не только его собственные отношения с Дубининой, но и мои с Марком.

— Лера меня бросила, — сообщает он, заводя машину и регулируя кондиционер.

Машина трогается с места и черный Лэнд Крузер Нестерова выезжает вперед. Чтобы на него не смотреть, отворачиваюсь к окну, глядя как за ним мелькают невысокие ёлочки, высаженные в аккуратный ряд.

— Ты заслужил, — отвечаю Сахарову, не удержавшись, но он тут же колет ответной шпилькой:

— Мы оба заслужили.

И всё же, я прекрасно помню его лишенную благородства попытку свалить всё на меня. В голову тут же приходит мысль, что Марк никогда бы так не поступил. Черт, да он бы вообще в подобной ситуации не оказался.

«Это ты теперь, Милашечка, на все события собственной жизни через призму восприятия Нестерова смотреть будешь? — с сарказмом интересуется чертенок, который уселся на моем левом плече, положив ногу на ногу. — Если так, то у меня для тебя плохие новости».

Его плохие новости я и так прекрасно знаю. Предпочитая ни в кого не влюбляться, я жила спокойно и почти счастливо, а теперь, абсолютно против моей воли, сердце занято тем, кто даже видеть меня не желает. Не хочу это обсуждать и угрюмо отвечаю Сахарову:

— Наверное, так работает карма, Ник.

После короткой остановки на светофоре, Лэнд Нестерова едет в противоположную от нас сторону, и я с трудом сдерживаю полный печали вздох, готовый вырваться из моей груди по этому поводу. Когда мы теперь увидимся? И увидимся ли вообще? Смогу ли я теперь жить как раньше, когда и не подозревала о существовании Марка?

— Знаешь, я тут подумал, Лана. Мы с тобой могли бы рассматривать произошедшее как шанс, чтобы…

— Заткнись, — мрачно обрываю я. — Заткнись, пожалуйста, и не продолжай эту идиотскую мысль. Рассмотри произошедшее как что-нибудь другое.

«Дожили, Милашечка, на тебя смотрят, как на вариант «сойдет за неимением Дубининой», — хихикает чертенок, но мне почему-то не до смеха.

Остаток пути мы молчим, и когда белый Гелендваген, наконец, останавливается у моего дома, я молча выхожу из машины. Ухожу не оглядываясь. В то время, как Нестеров с радостью предпочел забыть обо мне, я сама мечтаю забыть о Сахарове. Он — напоминание о моей собственной глупости и безрассудстве.

— О, блогерша! — почти радостно встречает меня у подъезда мерзкая рыжеволосая соседка. — А я-то думаю, куда ты, падла такая, делась? Колымага твоя на моем месте стоит, а тебя всё нет и нет. Думала уже, что тебя после той пьяной драки в вытрезвителе закрыли!

Ворчу, волоча тяжелую сумку:

— Лучше бы закрыли. Я уже на все готова, чтобы не видеть твою отвратительную рожу.

С силой хлопаю дверью, понимая, что привычное препирательство с рыжей больше не доставляет мне удовольствия. Поднимаюсь к себе.

Квартира встречает пустотой и тишиной. Бросаю сумку на пол в прихожей, разуваюсь. Зачем-то плетусь в гостиную, потом на кухню. Здесь всё также же, как прежде. Точно так же, как было три дня назад, когда я, торопливо собираясь, уехала. Но теперь, по возвращении, всё воспринимается как-то иначе. Светлый интерьер, что раньше так нравился мне, видится безжизненным и невыразительным. Кажется пустым и поблёкшим. Как я.

А войдя в процессе этого бессмысленного скитания по комнатам в спальню, обнаруживаю, что букет сирени, стоящий на прикроватной тумбочке, завял. В воздухе всё еще стоит густой и сладкий аромат, но цветы потускнели и осыпались, а листья свернулись сухими трубочками. Сирень выпила в вазе всю воду и погибла. Это нормально, она и не должна была жить вечно, но, чтобы погибнуть так быстро?

«Прямо, как твои отношения с Нестеровым, — комментирует чертенок, а я сажусь на кровать и опускаю голову на руки. — И, так же, как и цветы, ваши отношения мертвы окончательно и бесповоротно. Не стоит реанимировать то, что не подлежит восстановлению».

Снова хочется расплакаться, но я не решаюсь. Большие девочки не плачут. Они грустят немного, потом встают, оттряхиваются и идут дальше, что бы ни случилось. Подумаешь, сердце разбито. Оно все равно внутри, и, если улыбаться пошире, никто ничего не заметит.

Когда вытряхиваю из сумки вещи в корзину для белья, на пол выкатывается потерянный флакончик с таблетками. Поднимаю его с пола и какое-то время сжимаю в руке, понимая, что это Нестеров вернул мне его. Когда он был рядом, снотворное впервые было не нужно.

Как и планировала, наполняю ванну, добавляю ароматическую соль, зажигаю свечи. Командую умной колонке включить альбом Билли Эйлиш. Погружаюсь в воду и кисну там целый час, бездумно копаясь в соцсетях.

Завра придет домработница и отправит букет сирени в мусорное ведро, а тот день, когда мы познакомились с Нестеровым, останется лишь воспоминанием, которое я постараюсь спрятать в памяти подальше, чтобы не причиняло боль.

Пальцы сами собой вбивают его имя в окошко поиска в соцсетях, но Марк не соврал — у него нет профиля ни в одной из них.

У нас даже ни одного совместного фото не осталось. Между тем, о нем много пишут различные интернет-издания, освещающие работу «Строй-Инвеста». Рассказывают об удачных сделках, новых проектах, мероприятиях.