Зеваю во весь рот, выдавливая зубную пасту на электрическую щетку. Взъерошенное и сонное отражение в зеркале намекает, что для того, чтобы выглядеть совершенством, нужно причесаться, умыться, сделать маску и макияж.

— Же можу, — громко отвечаю я, заглушая мерное жужжание щетки во рту. — Межя же шам Шахаров жжет.

«Чего-чего?» — тоже зевая переспрашивает чертенок.

— Сахаров, говорю, меня там ждет, — повторяю для непонятливых, когда вытаскиваю щетку и, прополоскав рот, выплевываю воду с пастой в раковину. — И я не могу не поехать.

Приклеиваю под глаза ярко-розовые гидрогелевые патчи, наскоро делаю вакуум и планку. Пока пью кофе, делаю несколько асан йоги и на ходу бросаю в спортивную сумку Луи Виттон три комплекта белья, полотенце, купальник, кроссовки, пару футболок, спортивный костюм, бейсболку и рваные джинсы-багги. Добавляю шорты, на случай хорошей погоды и толстовку на случай плохой.

Сумка уже застегивается с трудом, но я с упорством, достойным лучшего применения, впихиваю туда огромную косметичку и внешний аккумулятор для того, чтобы заряжать телефон в отсутствии электричества.

«Ничего не забыла? — интересуется чертенок, нацепивший на себя соломенную шляпу с огромными полями, солнечные очки, походный рюкзак вдвое больше его самого, и высокие резиновые сапоги в белый горошек.

— Нет. Но насчет шляпы, классная идея.

Лера уже сообщила, что ждет меня в машине, когда я, не торопясь, облачаюсь в женственное нежно-розовое платье-миди с запахом и белые сандалии на массивной подошве. Дополняю образ солнечными очками цвета хрустальной розы и соломенной шляпкой с ленточкой.

«Не торопись ты так, — ворчит запыхавшийся чертенок. — Подождет твоя Дубинина, ничего у нее от этого не треснет. И таблетки возьми, иначе три ночи бессонницы нам с тобой гарантированы».

— Никита вообще-то тоже ждет. Так что могу в кои то веки побыть пунктуальной, — беспечно отзываюсь я и, запихиваю бутылек с таблетками в боковой карман сумки, отчего он топорщится и едва не рвет молнию замка.

Перевесив тяжелую сумку через согнутый локоть, спускаюсь вниз в лифте, напевая мысленно одну из веселых песенок Ланы Дель Рей.

Завидев меня, Лерка выходит из белого Гелендвагена, тепло обнимает и помогает закинуть неподъемную сумку на заднее сиденье, в то время как я устраиваюсь на переднем.

Дубинина одета по-походному в велюровый серый спортивный костюм, на футболке которого виднеются следы от пота в районе подмышек. Видимо, она выехала раньше, когда было прохладно, а сейчас, к обеду, распогодилось и солнце жарит по-летнему.

— Ну, как настрой? — жизнерадостно интересуется она, включая кондиционер в машине на минимум.

«Отличный у Милашечки настрой, — отвечает за меня чертенок, деловито спустив на нос-рыльце солнечные очки. — Настрой отбить у тебя Сахарова».

Радуясь, что его не слышит никто, кроме меня, отзываюсь лаконично:

— Боевой.

— Это здорово, — улыбается Лера, выруливая на главную дорогу. — Ник и Марк уже закупили всё необходимое и ждут нас на причале.

Хорошо, что сборами занимаются они, а не я. Из меня в хозяйственных вопросах такая себе помощница. С тех пор, как я живу одна, все бытовые проблемы решает за меня приходящая домработница, оплачиваемая Тошей.

Дубинина ведет машину осторожно и медленно. Постоянно проверяет зеркала, заблаговременно показывает поворотники, держит дистанцию от других машин. Она всегда такая была: обстоятельная, опрятная и степенная, даже в детстве. Такой и осталась. Лера нарушает молчание новым вопросом:

— Мы так давно не виделись с тобой, расскажи, пока едем, как у тебя сложилась жизнь с тех пор, как твоя семья переехала?

Вздыхаю, понимая, что не в том положении, чтобы доверять ей собственные тайны, но и не в том, чтобы демонстративно скрытничать. Ищу золотую середину:

— Мы ведь переехали, потому, что родители развелись, — без большого энтузиазма признаюсь я. — Тоша остался с отцом, а я с мамой. Пришлось перейти в другую школу, потому что каждый день возить меня в гимназию она не захотела. Полтора года я жила с ней, а потом переехала.

— Подожди, — хмурится Лера. — Тебе сколько было? Шестнадцать? И ты стала жить одна? Почему?

Мой переезд от матери и раньше вызывал у большинства знакомых ступор и непонимание, поэтому я не удивляюсь такой реакции. У меня готов отличный уклончивый ответ:

— Разошлись во мнениях. Переходный возраст, знаешь, как это бывает.

— Догадываюсь, конечно. Я тоже ругалась с родителями в старших классах, и даже один раз сбежала из дома, но вернулась тем же вечером. А чтобы жить одной… такое мне даже в голову прийти не могло. Но ты всегда была отчаянной.

Усмехаюсь, признавая ее правоту. Да, я всегда была отчаянной. Даже в те времена, когда мир вокруг казался мне чистым и светлым, я была полна сюрпризов.

— А на что ты жила? Неужели работала? — интересуется Дубинина.

— Брат помог мне снять квартиру и подкидывал денег время от времени.

— Я помню Антона. Он как раз заканчивал школу, когда ты ушла из гимназии. Красивый у тебя брат. По нему все девчонки с ума сходили, помнишь?

Как всегда, при упоминании о нем, да ещё и в контексте беззаботного прошлого, я улыбаюсь:

— Тоша и сейчас такой. Но женился четыре года назад.

Лерку, кажется, удивляет мой ответ:

— Правда? И на ком? Деток уже завел?

Улыбка сползает с моего лица. Не планировала, чтобы наш разговор сворачивал в это русло, но ничего не поделаешь. Нехотя отвечаю:

— Нет ещё. А с его женой у меня отношения не очень.

— Почему?

«Потому что Милашечка всего-то вскрыла себе вены в день их свадьбы, делов-то», — фыркает чертенок, когда я, заглушая его голос в своей голове, бормочу:

— Да как-то характерами не сошлись.

В тот день мне казалось, что невеста Антона — Женя забирает у меня единственного в мире человека, которому я могу доверять, вот я и решилась на суицид. Сейчас, вспоминая произошедшее и уровень поднятой моим глупым поступком шумихи, понимаю, что, наверное, не стоило. Но сделанного не воротишь.

«Ох, нашла из-за чего переживать, — отмахивается чертенок. — Это было давно и неправда».

Спрашиваю у Дубининой, умело сдвигая фокус нашего разговора с меня на нее.

— А как сложилась твоя жизнь?

— Моя — не в пример твоей скучно, — делится Лерка, когда Гелендваген останавливается на светофоре. — Окончила школу и институт, стала заместителем отца в «Азиатско-Тихоокеанском Альянсе», а там встретила Никиту. Не ждала, что он сделает предложение. До сих пор иногда не могу поверить и задаюсь вопросом, что такой шикарный мужчина как он, нашел в такой, как я?

Я, честно говоря, тоже этим вопросом задаюсь, но не спешу признаваться собеседнице. Сдерживаю ухмылку и многозначительно выдаю заезженную фразу:

— Любят не за что-то, а вопреки всему.

«Ага, вопреки старомодной прическе, носу-картошке и нелепому телосложению», — злорадно добавляет чертенок, а я отворачиваюсь к окну, пряча улыбку, которая все же расцветает на моих губах от его глупого, но точного заявления.

Мы въезжаем в ворота, где Лера опускает стекло и сообщает охране, что нас уже ждут.

Служащие контрольно-пропускного пункта указывают дорогу к нужному причалу.

— Может, и правда, вопреки, — задумчиво произносит Дубинина, приходя к каким-то своим выводам, но тут же оживляется: — Вон они.

Она указывает куда-то вперед, но я пока вижу лишь причал, машины и яхты вдалеке, потому что солнце ярко светит в лицо и ни тонировка стекол, ни солнечные очки не помогают разглядеть впереди что-то определенное.

Какое-то время мы едем мимо аллеи невысоких ёлочек, аккуратно высаженных в один ряд, а потом останавливаемся рядом с черным трехсотым Лэнд Крузером, у самого берега и выходим, достав с заднего сиденья сумки с вещами.

А от яхты, пришвартованной у дальнего края причала, к нам уже направляются два мужских силуэта.

Обоих я узнаю по походке. Мужчины выглядят настолько контрастно и непохоже друг на друга, что я невольно засматриваюсь на обоих, и сравниваю.