«Если ты не выкинешь все эти мысли из головы, Милашечка, то самолет завтра не взлетит под их тяжестью», — сонно ворчит ангелочек, ворочаясь на правом плече.

Отзываюсь, зевая:

— Ну и пусть. Будет повод остаться здесь.

«А тебе нужен повод остаться? Серьезно? Ну и зачем?»

— В том-то и дело, что незачем, — бормочу в ответ. — Спи давай.

В итоге мы оба засыпаем под шум всё еще барабанящих по подоконнику и стеклам дождевых капель, но совсем ненадолго, потому что будильник я ставила на шесть часов. Хотелось напоследок погулять с Маком.

К утру дождь успел закончиться, и я смотрю на просыпающийся Владивосток с высоты сопки, пока пес радостно скачет по лужам, зачем-то пробуя воду из некоторых из них на вкус.

После дождя всё выглядит чистым и свежим. Даже «полтинник» сияет, будто отмытый водой, подставляя рассветным лучам грязно-серые бока. Трава кажется зеленее обычного, а мелькающая на сопке красная шапка онаниста говорит о том, что жизнь его ничему не учит, но всё равно идет своим чередом.

Я улечу, а здесь всё останется прежним. Только сейчас всё это стало мне мило и дорого. Осколки битого стекла, сверкающие на покрытом выбоинами асфальте, словно драгоценные камни. Отражение розоватого рассветного неба в огромных лужах. Даже запах мокрой псины от Мака кажется восхитительно-приятным и, прощаясь, я надолго прижимаю его к себе, пока монстр, названный в честь безвременно погибшего певца, улыбается клыкастой пастью и бьет тяжелым хвостом из стороны в сторону.

В назначенное время у подъезда останавливается Черный Лэнд Крузер. Ключи от квартиры уже сданы владелице, а я, осторожно стаскивая чемодан, спускаюсь вниз по замусоренным ступенькам. На мне женственное белое платье и сандалии без каблука. Как знак, что моя дальнейшая жизнь на новом месте будет светлой и легкой.

В душе теплится слабая надежда на то, что Марк сам приехал за мной, чтобы отвезти в аэропорт, но она не оправдывается — в машине дожидается водитель. Он вежливо здоровается и учтиво помогает поставить в багажник вещи, пока я с тоской оглядываю двор дома, который больше не кажется мне чужим и жутким.

Попытка немного вздремнуть, откинувшись на спинку сиденья ни к чему не приводит, потому что память услужливо подбрасывает картинки меня и Нестерова в этой самой машине, в ту ночь, когда он увез меня из «Лжи». Я помню жадные поцелуи в полумраке, сцепленные пальцы наших ладоней, аромат бергамота, пьянящий и пряный. Интересно, сумею ли я вообще когда-нибудь об этом забыть?

За тонированными стеклами автомобиля мелькают дома и яркие фасады магазинов, пока я лениво пытаюсь угадать играющую по радио песню. Улицы ускользают вдаль одна за другой. Интересно, когда я вернусь сюда снова?

Я ведь обязательно вернусь, теперь я в этом уверена. Теперь Владивосток — часть моей жизни, часть моей памяти, часть меня самой. Я принимаю его с туманами и моросью, с пробками и сопками, со всеми достоинствами и недостатками, как Марк принимал меня.

За городом водитель увеличивает скорость, и я отворачиваюсь от окна, уставившись на собственные сведенные друг с другом кончики пальцев.

«Для той, что мчится навстречу давней мечте, у тебя слишком кислое выражение лица, Милашечка», — заявляет ангелочек, свесивший с правого плеча ножки в черно-белых кедах-конверсах.

Да, кислое. Но я не мчусь. А снова плыву по течению.

«Но в этот раз ты плывешь в сторону Турина, разве это тебя не радует?»

И я понимаю, что нет, не радует. Совершенно не радует. И не уверена, что есть сейчас что-то, способное меня порадовать и заглушить осознание того, что Нестеров меня не любит. И не просто не любит, а еще и, образно говоря, выгнал.

«Ты такая простая, Милашечка! А что Марк должен был делать? — удивляется ангелочек и всплескивает пухлыми ладошками. — Попросить тебя остаться, чтобы весь остаток жизни ты пилила его, что он не дал тебе исполнить желание всей жизни?»

Не сразу замечаю, что ангелочек неожиданно принял сторону Нестерова. Даже защищает его как-то по-своему. Не стала бы я его пилить. Потому что жить в Италии — желание прежней Миланы. Той, что развлекалась, уводя чужих женихов и собирая вокруг себя армию восторженных прихлебателей. А у новой Миланы, оказывается, совсем иное желание.

«И какое же?»

Дурацкое. Засыпать и просыпаться рядом с Марком, завороженно смотреть, как по утрам он готовит завтрак, провожать и встречать поцелуями, таять в его объятиях. Чтобы он снова называл меня «милая», заботился и любил.

«Когда это ты поняла, что Нестеров тебя не любит?»

А когда я должна была понять, что любит? Когда он обозвал меня идиоткой? Или когда сказал улетать?

«Вспомни лучше, сколько раз он спасал и помогал. Правильно говорят: сделай доброе дело — забудут, сделай плохое — будут помнить до конца жизни», — фыркает ангелочек и мне начинает казаться, что любой аргумент против Нестерова он воспринимает на личный счет.

Но если Марк так много для меня сделал и правда любит, разве не должен он был предпринять всё что угодно, чтобы убедить меня остаться? Разве не должен был сказать об этом ещё вчера? Или, как в турецком сериале «Постучись в мою дверь» остановить машину и не дать уехать?

Ангелочек внезапно разражается оглушительным хохотом, и я радуюсь тому, что слышу его исключительно в собственной голове.

«Девушка, куда ты дела мою рациональную и продуманную до мозга костей Милашечку? — отсмеявшись спрашивает он. — Откуда этот экзальтированный романтизм? Сравнивать Нестерова и Серкана Болата? Ты серьезно?»

Обиженно надуваю губы:

— А что не так? Он, между прочим, тоже в строительной компании работал. И, в отличие от некоторых, нашел в себе смелость признаться Эде в любви.

Ангелочек снисходительно качает кудрявой головой и дружески похлопывает меня по плечу, на котором сидит.

«Вот ты вроде умная, Милашечка, а иногда дура-дурой. Любовь Марка — она в поступках, а не в словах. Он любит тебя так сильно, что готов отпустить. Кто, как ты думаешь, вообще организовал для тебя этот шанс, зная о том, как ты мечтала уехать?»

Дубинина. Или не Дубинина вовсе?

И всё вдруг встает на свои места. Его вопрос о том, чего я хочу. То, что Лерка в тот вечер не поздоровалась с Марком, выдав невольно, что они разговаривали до того, как он подошел ко мне. И та безграничная нежность, сквозящая в каждом объятии и поцелуе. Нестеров просто уже тогда знал, что это — в последний раз.

От понимания того, что Марк не просто отпустил меня, но и сам попытался исполнить мою мечту, хочется расплакаться. Он ведь не знал, что мои мечты изменились. Я и сама не сразу сообразила. Как тогда, с Сахаровым, не сумела вовремя осознать, чего хочу.

— Милана, могу я помочь вам донести вещи? — интересуется водитель, когда Лэнд останавливается прямо у входа в сияющее темно-синими стеклами здание аэропорта.

Отзываюсь задумчиво:

— Спасибо, не нужно, я сама справлюсь.

— Марк Анатольевич попросил проводить вас и проследить, чтобы вы благополучно улетели.

Ох уж этот Нестеров с его трогательной заботой. Но сейчас тот факт, что он попросил водителя удостовериться в том, что я улетела, не доставив ему новых проблем, вызывает внезапную волну злости:

— Значит, передайте ему, что проводили, — сверкнув глазами заявляю я и, схватив чемодан, направляюсь в сторону главного входа.

Вот сам бы и проследил, раз так беспокоится! Спасатель, мать его! Благодетель! Вот и улечу теперь назло ему, такому правильному.

Швыряю чемодан на ленту и смотрю на сотрудников досмотра так, что они без вопросов пропускают меня внутрь. Всё же осталось во мне что-то от прежней Миланы. И сейчас это что-то рвется наружу, готовое рвать и метать.

«А чего ты кипятишься-то? — недоумевает ангелочек. — Потому что он в очередной раз тебя обыграл и сделал по-своему? Ну так в твоих же интересах? Успокой свой внутренний хаос и приди в себя».

Хочется закричать, но я сдерживаюсь. При этом думаю так громко, что ангелочек закрывает ладошками уши.