Я видела неподдельный страх в его глазах и столь же подлинное сумасшествие — в своих собственных. Мотя боялся. От страха расширились его зрачки, стучала кровь в жилах на шее, судорожно поднимался и опускался острый кадык, а лицо стало пепельно-бледным. Хотя я бы и сама на его месте, наверное, испугалась. Та девушка, что он видел перед собой, абсолютно не контролировала ни себя, ни собственные поступки.

На короткое мгновение Соколову удалось схватить меня за шею обеими руками и сопротивляясь я резко дернулась, рванув ухваченный им ворот.

И с новой силой замахнулась бутылкой, на этот раз попав в цель. Стекло с хрустом раскололось при ударе о голову, заливая темные волосы приторно пахнущей зеленой жидкостью. Матвей схватился за мигом закровившую рану, оседая на пол, а я смотрела на свои дрожащие пальцы, продолжавшие крепко сжимать стеклянное горлышко с острыми, словно кинжалы, краями.

Но вместо того, чтобы, получив долгожданную свободу, сбежать, я со звериным рыком, пнула коробку, стоящую в основании пирамиды таких же, с грохотом обрушивая верхние ящики на пол. Бутылки, находившийся внутри, бились друг о друга, трескались и наполняли гостиную крепким запахом алкоголя. Виски смешивалось с абсентом и лужами растекалось по грязному полу, стекая мутными реками.

А потом, прежде, чем уйти и с оглушительным лязгом захлопнуть за собой дверную решетку, я чиркнула обнаруженной на столе возле полной окурков пепельницы, зажигалкой. И алкогольные водопады, что продолжали вытекать из обрушенных коробок, моментально занялись ярким синим пламенем. И я нынешняя, почему-то оставшаяся внутри, задыхающаяся от дыма, клубившегося вокруг, смотрела в спину себе прошлой.

Пламя продолжало сиять, когда она звонила в службу спасения с обнаруженного в прихожей, телефона. И разгоралось еще сильнее, когда она столкнулась на выходе из дома с незнакомым худощавым, словно длинная жердь, парнем. Они смотрели друг на друга почти с минуту, а потом она сказала ему всего одно слово: «уходи».

На этом видение из забытого прошлого оборвалось, а настоящее снова обрушилось на меня давящим жжением в груди, пятнами в глазах и учащенным пульсом. Картинка перед глазами прояснялась медленно и неохотно. Мое тело, не поддающееся контролю, конвульсивно билось в чьих-то сильных руках. И когда я сумела, наконец, сфокусировать взгляд, из дыма и тумана, окутавшего меня, проступило обеспокоенное лицо Лазарева.

От его присутствия мне стало легче. Сердцебиение из ритма автоматной очереди медленно превратилось в тяжелый барабанный бой и постепенно стихло. Успокоилось рваное и хриплое дыхание.

— Дэн, это и правда я, — выдохнула, посчитав новость о своей вине в пожаре важнее выяснения того факта, как он вообще сумел оказаться здесь.

В легких до сих пор оставалось ощущение того, что они заполнены дымом и копотью.

Адвокат осторожно сжал мои плечи, приводя в чувство и отрывисто пробормотал лишь одно слово:

— Потом.

— Денис, вам лучше переместиться в комнату для следственных действий, — посторонний голос напомнил о том, что в холодном и полутемном коридоре изолятора мы не одни.

— Понял, — отозвался Дэн и, видя, что мне уже лучше, помог подняться и поднялся сам.

Голос принадлежал незнакомому мужчине в форме сотрудника полиции. Его выражение лица тоже было серьезным и полным беспокойства, но в отличие от Дэна он вряд ли переживал за меня. Скорее его волновала возможность навлечь на себя проблемы нарушением местного распорядка.

— Я не стал вызывать скорую, понимая, чем ей это грозит, — произнес сотрудник изолятора, обращаясь к Лазареву, когда мы вместе шли за ним к кабинетам, в которых обычно производили допросы. — Но, если нужно, могу зафиксировать факт ухудшения самочувствия.

— Нет, — коротко бросил Дэн, найдя мою руку и сжав ее в своей. И тепло его ладони расползлось внутри приятным ощущением комфорта и безопасности, абсолютно чуждым окружающей обстановке. — И даже в случае, если это повторится, будет лучше, если ни одного рапорта об этом в ее личном деле не будет.

Постепенно возвращаясь к действительности, поняла, о чем они говорят. Любые сомнения в моем психическом здоровье вызовут необходимость назначения психолого-психиатрической экспертизы и, как следствие, возможность назначения принудительного лечения в качестве наказания.

Иногда обыватели ошибочно считают это лучшей участью, нежели грозящее тюремное заключение. Я же, тут же живо представив себя накачанной седативными препаратами пациенткой психиатрической больницы, испуганно поежилась. Дэн перевел на меня внимательный взгляд, но вряд ли понял причину моего страха.

— Хорошо, скажу ребятам, — согласно кивнул сотрудник, открывая перед нами дверь свободного следственного кабинета. — Наручники надевать не буду, но все остальное по протоколу, не обессудь.

Квадрат три на три метра вмещал в себя клетку с выкрашенными в серый металлическими решетками, стул со столом за ее пределами и еще один стул внутри. Одной лампы под потолком было достаточно, чтобы осветить все это сомнительное великолепие, а в малюсеньком окошке под потолком проглядывало беззвездное вечернее небо.

— Спасибо, Сань, — устало поблагодарил Дэн.

Когда я оказалась внутри клетки, заставившей меня посочувствовать животным из зоопарка, и без сил опустилась на деревянный стул внутри нее, Саша, кем бы он ни был, наконец, оставил нас вдвоем.

— Я был на допросе в полиции, когда мне позвонил начальник изолятора и попросил срочно прийти. Мы с ним учились вместе, — ответил Дэн на мой невысказанный вопрос. — Как ты?

Он тоже сел, привычным жестом одернув брюки и пристально уставился на меня, пытаясь оценить степень паршивости моего состояния по внешнему виду.

— Это по моей вине начался пожар, — слабым голосом повторила я, поскольку именно этот факт сейчас казался самым важным. — Когда за моей спиной захлопнулась решетка, я все вспомнила. Я и правда виновата, Дэн.

— Для меня это не имеет значения, клубничка, — ободряюще усмехнулся он. — Мне гораздо важнее то, как ты себя чувствуешь.

И я уже хотела признаться ему в том, что чувствую себя скверно, нажаловаться на все «пятьдесят оттенков дискомфорта», которые успела испытать в изоляторе временного содержания за несколько часов, но почему-то слова застряли у меня в горле.

Во взгляде Лазарева, в его напряженно застывшей позе, в широких бровях, сведенных на переносице, было столько вины, что я не смогла усугубить его боль. Он и без того грыз себя изнутри самобичеванием по поводу моего нахождения здесь и собственной невозможности что-либо изменить.

Поэтому, произнесла, стараясь быть максимально убедительной:

— Лучше, чем могло бы быть. А тебе разве не нужно на продолжение допроса, который ты прервал, сбежав ко мне?

— Подождут, — отмахнулся он. — Скажи лучше, что тебе привезти?

— Еще один спортивный костюм, пару комплектов белья. Ну и предметы первой необходимости по разрешенному списку.

— Может хочется чего-то не из списка?

Даже сейчас Дэн привычно окружал меня заботой и комфортом, но в данный момент мне не хотелось абсолютно ничего. Нельзя сделать этот суррогат существования нормальной жизнью. Даже приблизительно. Даже с наличием рядом предметов, хоть как-то способных его скрасить. Но озвучить это вслух тоже не осмелилась, пробормотав то, что первым пришло на ум:

— Общую тетрадку и ручки. Сгущенку. И зеленые осетинские яблоки.

— Хорошо, — он поднялся со стула и, прежде, чем уйти, подошел к клетке сбоку, прислонившись к железным решеткам всем телом и я, поняв его без слов, повторила этот жест.

Наши пальцы соприкоснулись и сплелись крепко-крепко. Холод железных прутьев, уколовший кожу через тонкую ткань, быстро сменился теплом. Я ощущала горячее участившееся дыхание Дэна на своих волосах, чувствовала стук его сердца в груди совсем рядом.

Его рука сквозь прутья скользнула по моей спине и прижала с силой, почти до боли. Дэн глубоко прерывисто вдохнул, словно отпечатывал мой запах в собственной памяти. Вычленял его из душного воздуха. И я интуитивно чувствовала, что ему сейчас это нужно. Что Лазарев и сам сейчас далеко не в порядке.