И под настороженными взглядами похитителей, понимая, что отвертеться все-таки не получится, я с обреченностью сделала из горлышка бутылки несколько глотков.

Пряно-травянистый вкус и запах алкоголя почему-то напомнил мне о столь же пьянящем и сводящем меня с ума аромате Дэна.

И, кажется, после этого мое сознание все-таки дало сбой.

Несколько часов спустя.

— Евочка, может скорую вызвать?

Пошатываясь, стоя грязными босыми ногами на сверкающем чистотой сером керамограните подъезда Лазаревского дома, я смотрела, как сонная вахтерша Ирина выбежала из-за своего стола, отбросив в сторону сканворд.

Укатившийся карандаш, которым она до этого вписывала нужные буквы в пустые квадратики, свалился на пол с грохотом, почему-то показавшимся мне оглушительным. И с глаз окончательно спала мутная пелена.

— Не надо скорую, — рассеянно пробормотала я, отчего-то охрипшим голосом, не имея ни малейшего представления о том, как вообще здесь оказалась.

Сильно хотелось пить. Казалось, что каждая мышца в теле ноет от напряжения и я с трудом стояла на ногах. Верхние пуговицы испачканной блузки были оторваны, оставив после себя дырки с неаккуратно торчащими нитками, как и половина правого рукава. Цвет юбки, еще позавчера бывшей светло-бежевой, сейчас трудно поддавался определению.

— Точно? — переспросила она неуверенно, ни на секунду не прекращая сочувственно качать головой. — Тогда ключи возьми. Денис оставил. Сказал отдать тебе, когда ты вернешься.

Лазарев верил, что я вернусь. А я не верила. И до сих пор не понимаю, как мне это удалось.

— Точно, — эхом повторила я. — Давайте ключи.

Вахтерша торопливо вернулась к своему столу и, со звоном покопошившись в его верхнем ящике выудила оттуда знакомую связку, которую я сама передала ей только позавчера утром. А кажется, будто с того момента целая вечность прошла.

Ключи приятной прохладой легли в мою протянутую ладонь, оказавшуюся исцарапанной и грязной, и я, благодарно кивнув, поднялась наверх по ступенькам, с трудом переставляя ноги.

Открыла входную дверь квартиры, которую открывала до этого сотни раз за прошедший год, без преувеличения самый счастливый в моей жизни.

Внутри было тихо, темно и пусто. На зажженный в прихожей свет отреагировала выглянувшая из гостиной сонная кошачья морда, проверяющая кто пришел. Заметив меня, Контра подошла поближе, с интересом понюхала пальцы на моей правой ноге. Фыркнула, чихнула, тряхнув белесыми усами, и убежала обратно, недовольно дергая пушистым хвостом.

— Знаю, — согласилась я. — Мне тоже не нравится.

В носу, во рту и вообще где-то глубоко-глубоко в самых легких засел противный и въедливый запах гари и копоти, пропитавший, кажется, всю меня с ног до головы.

Прошагала в ванную, оставляя на светлом ламинате темные следы, скинула грязную одежду на пол и вошла в душевую кабину, встав под струю еще не успевшей согреться воды. Почти не ощущала ее температуры, настолько хотелось смыть с себя следы пребывания в доме, который я каким-то непонятным образом сумела все же покинуть.

Собственная память почему-то не давала мне доступа к тому моменту, как я вышла оттуда, предпочтя утаить его где-то в темной глубине сознания, как и воспоминания о том, каким образом я добралась до дома Лазарева.

Вскоре вода, стекающая по моему телу, стала теплее, но это ничуть не помогло расслабить напряженные мышцы, и я подставила под ее струи лицо и волосы, облепившие темной паутиной шею и плечи.

Отогнала апатию и ощущение странной зияющей пустоты внутри. Жесткой мочалкой терла и без того исцарапанную и саднящую кожу, будто желая стереть отпечатки чужих пальцев, оставившие несмываемые следы-синяки.

Втянула воду носом и ртом, чтобы оттуда, наконец, вымылся горький и удушливый аромат гари и дыма. Выплюнула, закашлявшись. Едкий запах, кажется, вместе с травяным привкусом абсента впечатался прямо в мозг, не желая оттуда выветриваться. Хотя состояния алкогольного опьянения я не чувствовала, координация была нормальной, а сознание, за исключением отсутствия в нем воспоминаний о последней паре часов, казалось донельзя ясным.

За шумом воды не услышала щелчка дверного замка и тихих шагов, а резко открыла глаза лишь тогда, когда Денис оказался в ванной. В темно-синем деловом костюме, белой рубашке с парой расстегнутых верхних пуговиц у воротника и отсутствующим галстуком. Он стоял напротив, глядя на меня внимательно и обеспокоено. Видела, что он подмечает каждый синяк, порез и царапину. И эта вынужденная ревизия моих повреждений приносит ему гораздо больше боли, чем я могла предположить.

«Нет. Вряд ли он смог бы быть бесстрастным и сдержанным на моем опознании» — подумала я и почему-то эта дурацкая мысль мне даже польстила.

Чтобы прекратить моральные терзания Дэна, я хотела выйти из душа к нему, но он шагнул ко мне в душевую первым, прижав к собственной груди в мокнущем от воды пиджаке с такой силой, словно хотел сломать.

И только вдохнув привычный аромат кофе, смешанного с его парфюмом, наконец вытеснивший гарь и копоть из моих легких, я позволила себе утомленно прикрыть глаза и, обняв Дэна за шею, утонуть в его объятьях.

Словно напряженная пружина, что все это время дрожала внутри меня, вдруг распрямилась. И слезы покатились по щекам из-под закрытых век, а через мгновение я уже плакала навзрыд, чувствуя, как он осторожно гладит меня по спине и мокрым волосам.

— Я здесь, — долетал до меня его успокаивающий шепот. — Я с тобой, клубничка. И я люблю тебя, что бы ни случилось.

А я молчала, не в силах выговорить хоть слово. И не понимая, что вообще могу ему сказать.

Неизвестно, сколько времени мы простояли вот так, вдвоем, в душе. Я успела выплакать все слезы и немного успокоиться, а одежда Лазарева — вымокнуть до последней нитки. Теперь дыхание прерывалось и дрожало, вырываясь резкими и неконтролируемыми всхлипами, но плакать мне больше не хотелось.

Дэн скинул с себя мокрый костюм, оставив на полу душевой. Завернув меня в большое мягкое полотенце, унес в спальню и уложил в прохладную чистую постель, где ревизия моих физических повреждений была начата им с самого начала.

Его мягкие губы с нежностью коснулись каждого из моих синяков, поцеловали непонятно откуда взявшуюся длинную царапину на шее, обожгли горячим дыханием ссадины на запястьях. На смену апатии пришло привычное ощущение тепла и безопасности.

— Хватит, — с улыбкой потянула я его за плечи, чтобы лег рядом.

И он послушно лег, но нахмурился.

— Тебе больно? Или неприятно?

Легко коснулась губами его губ и выдохнула тихо:

— Приятно. Даже очень. Просто я вижу, что за каждую мою царапину ты винишь себя. И это не то, чего бы я хотела.

Лазарев приподнялся на локте, пристально глядя в мои глаза своими грозовыми омутами, заставляя на мгновение забыть о сути нашего разговора. И я надеялась, что он спросит о том, чего бы я хотела и наша беседа свернет в то русло, которое мне нравилось гораздо больше. Но вместо этого Дэн спросил:

— А кого мне еще винить?

— Земскова, — ответила я, не раздумывая над этим ни секунды. И неожиданно спросила, не удержавшись: — Это правда, что это ты сломал ему ногу?

Кажется, нахмуриться еще больше было нельзя, но Дэн сумел.

— Правда. А надо было, видимо, шею, чтобы этого всего не произошло.

Бросив взгляд на тумбочку, увидела на ней мои разбитые часы, записку с обещанием вернуться и распечатанное фото с благотворительного вечера, на котором я в красивом вечернем платье позировала фотографам у Дома культуры. Лазарев переживал за меня. И это беспокойство никак не могло его покинуть.

Прильнула к нему, успокаивая. Провела пальцами по гладкой коже на его груди. Дэн резко выдохнул, и приобнял меня одной рукой, прижимая ближе к себе.

— Я жива, относительно здорова и со мной всё в порядке. А сядь ты в тюрьму за убийство Земскова, мы бы с тобой не встретились.