— В чем вопрос?

Его брови опускаются, а глаза сужаются, размышляя.

— Кого ты представляла, когда замешкалась с последним ударом во время сегодняшней тренировки?

Я на мгновение замираю, глядя вниз, прежде чем набраться смелости и снова встретить его взгляд.

— Сэйнта.

Он смотрит на меня с минуту, выражая праведный гнев.

— Не знаю, сколько еще раз тебе нужно объяснять. Это он неправильно посчитал книги для урока, Брайони. Он знал, что тебе придется посетить ту кладовку, где его друг ждал, чтобы покончить с тобой. Следи за его лицом, помнишь? Они тебя подставили. — Он почесывает макушку, заметно расстроившись, когда его ноздри раздуваются от воспоминаний. — Кирпич. Он когда-нибудь говорил тебе, что было на том кирпиче, который я бросил в лобовое стекло?

Я качаю головой, вспоминая, как Сэйнт смотрел на него. Он был в ужасе, как будто прочитал что-то страшное.

— Он сказал мне, что на нем ничего не было. Что это были просто какие-то дети, которые дурачились…

— Именно. Это все была гребаная ложь, — заявляет он. — Сэйнт никогда не был на твоей стороне.

Это до сих пор преследует меня: то, как я впустила его. Сэйнт — самый манипулятивный лжец на свете. В то время как остальные демонстрировали свою ненависть, Сэйнт приблизил меня к себе. Он держал меня под наблюдением, симулируя свой интерес ко мне. Мы никогда не собирались заключать союз. Он просто хотел получить шанс показать себя верным членом презренного общества, которое держит своих на вершине.

— Дело не в этом, — отвечаю я, пока Эроу снова перебирает пальцами мои волосы, внимательно слушая. — Теперь я знаю, что он был не тем человеком, за которого я его принимала. Но…

Я не знаю, как сказать то, о чем я думаю, не показывая отсутствия раскаяния, которое я чувствую. Делает ли это меня чудовищем? Нет. Просто женщиной, жаждущей самой страшной мести.

— В чем дело, Брайони? — прямо спрашивает Эроу, требуя, чтобы я продолжала.

— Я чувствую, что смерть — это не то, чего он заслуживает.

Его лицо ожесточается, когда я продолжаю.

— Я хочу, чтобы он страдал. Чтобы горел. Изнутри.

Эроу внимательно слушает, его выражение лица меняется на то, которое делает меня слабой и заставляет мое маленькое сердце трепетать, как мотылек на умирающем свете. Взгляд восхищения. Взгляд гордого защитника, стоящего на коленях перед королевой, обращающейся к своему королевству. Он наблюдает за моим ростом. Моим развитием силы перед ним. Бутон раскрылся, и я наконец готова расцвести.

— Я хочу погубить его, пока он жив.

Он наклоняется вперед, его язык скользит по губам, слизывая слова с моих губ.

— Расскажи мне больше, — хмыкает он, прежде чем снова провести языком по моим губам.

— Я хочу забрать единственное, что может разрушить институт, уничтожив его тем же пятном, которое они нанесли на нас.

Эроу утыкается мне в шею, и я чувствую, как его теплый влажный язык пробирается по моему горлу, облизывая и призывая к большему.

— Я хочу лишить его девственности.

Он замирает на моей шее, его рот приоткрыт, а язык не отходит от моей плоти. Подняв голову, он смотрит на меня с нечитаемым выражением лица. Я вижу войну в его глазах, когда он представляет себе такую возможность, с толчком и тягой в сердце, которого у него, как он притворяется, нет.

Месть. Владение. Отмщение. Заявление своих прав.

— Убить его — слишком простое искусство, — заявляю я, вздернув подбородок.

Эроу хочет владеть мной, но не может, если жаждет настоящего возмездия. Доверяет ли он мне настолько, чтобы позволить разрушить будущее другого человека с помощью моего тела? Сможет ли он понять, что для меня это будет бессмысленная сделка, но только я могу ее совершить? У меня есть рычаги влияния на Сэйнта. Я видела, как могу заставить его реагировать на меня. На той кухне, во время нашего поцелуя, он хотел большего. Он нуждался в этом, как в наркотике, в котором ему тоже было отказано. Смогу ли я подтолкнуть его к этому?

Подставить и разоблачить человека, претендующего на пост епископа, было бы верхом гибели для всей церкви, общины и общества, и Эроу это знает. Этот институт рухнет, если один из его членов будет разоблачен в истинном свете.

Его челюсть сжимается, а зубы скрежещут, когда он сжимает в кулаке горсть моих волос. Я чувствую боль в его хватке; демоны шепчут ему на ухо. Выпустив глубокий вздох через нос, он ослабляет хватку, его глаза находят мои, и он уверенно заявляет.

— Какой бы ни была твоя месть. Она будет твоей.

40. Глаза выставки

Моя.

Она здесь. Она тренируется. Она превращается во все, что я себе представлял.

Брайони уже неделю живет на моей земле, в моем уединенном домике вместе со мной, эффективно перенимая все доступные трюки и инструменты, которым я ее обучил. Она феноменальный убийца для своего возраста и того короткого времени, что она тренировалась, используя свои сильные стороны, чтобы наносить чистые удары и всегда попадать в цель. Кто бы мог подумать, что у моей маленькой церковной девочки будет такая умелая и твердая рука?

Я ждал, что ее истины сломят ее. Я гадал, не приведут ли они к тому, что она рассыплется. После нескольких дней слез и еще большего количества выпотрошенных деревьев в лесу она, как я и надеялся, избавилась от печали, вызванной тем, что она осиротела, доверив всю свою веру мне и только мне. Человеку, который все еще хранил ее самый большой секрет.

Можно сказать, я манипулировал ею, чтобы она стала такой, какой я хотел ее видеть. Так все и началось. Но на самом деле она сама показывала мне, кто она такая.

Мысль о том, что можно сбить Сэйнта с толку, трахнув его и разрушив безбрачие, которое требуется от священника, не оставляла меня равнодушным. Она — мой цветок. Моя кукла. Моя цель в жизни. Мое существование. И все же, если я хочу, чтобы она стала всем, чем ей положено стать, я должен найти способ позволить ей самой диктовать свою месть. Как она уже говорила мне, она — король своей собственной игры.

Убийство — это слишком простое искусство.

Брайони произнесла эти слова своими ангельскими губами, как будто моя работа была создана не для того, чтобы убивать. Это высказывание наполнило мою грудь гордостью за то, каким маленьким демоном она была. Она мыслила как человек, потерявший разум и мораль, стремясь причинить им ту же боль и пытки, которые ей пришлось пережить. Она хотела, чтобы они страдали. И ничто не заставляло мой готовый член набухать сильнее.

Я пытался успокоить себя во время наших тренировок. Я пытался обуздать свой хаос, свою жажду боли, но надежды не было. Потребность строить ее, разрывая на части, захлестнула мое существо. Я хотел, чтобы она почувствовала каждую пытку; хотел, чтобы она приняла ее. Я хотел, чтобы она слышала отвратительные, мерзкие и презрительные слова, срывающиеся с моих губ, чтобы она владела ими как своими собственными, черпая силу из их смысла и возвышаясь над ним. Знала, что она действительно ценна в мире, который постоянно принимает количество за качество.

Она — моя богиня. Мой свет. Моя жизнь. И после каждой тренировки я стараюсь доказать ей это. Прикоснуться к ней легко. Это было моей мечтой на протяжении многих лет. Залечивать ее раны, очищать каждую часть моей куклы, которую я испачкал; моя любимая часть. Я мог бы сделать карьеру, заботясь о ее нуждах и укрепляя ее. Я продолжаю бороться с тем, что позволяю ее прикосновениям исцелять меня.

Раскрыть мое насилие было несложно. Я заставил ее случайно встретиться, чтобы она воочию увидела, как епископ обращается со своими самыми желанными учениками. С теми, кого он обхаживает. С теми, кому нужны дополнительные уроки, чтобы принять и осознать то, что он определяет как Святой Дух.

Он поймал меня в ловушку. Я был молод и наивен. Идеальный сломленный мальчик, которого некому было назвать родным, который искал поддержки в лице отца в своей жизни. Он убедил меня, что все, что мы делали за дверями церкви, было только для моего блага. Для моего спасения.