Латунная ручка деревянной двери рядом с моей открывается, и дьякон входит в маленькую каморку слева от меня.

— Только епископ может совершать это таинство, — продолжает она, пытаясь привлечь его внимание, но он не слушает. Он уже внутри.

Давай, Брайони. Признайся в своих грехах, как я и просил.

— Сейчас, — приказывает он с другой стороны кабинки.

В ее молчании чувствуется нерешительность. Она знает, что это неправильно. Осознает надвигающуюся опасность, и все же что-то в ее сознании подсказывает ей, что нужно интуитивно довериться.

Не дьякону.

А мне.

Наконец она открывает скрипучую деревянную дверь в затемненное помещение и медленно закрывает ее за собой, прежде чем сесть на скамейку подо мной.

Она садится ко мне на колени, и прежде чем она успевает издать хоть звук, я закрываю ей рот рукой. Брайони удивленно подпрыгивает, но моя вторая рука тут же притягивает ее тело ко мне.

— Шшш, — шепчу я ей на ухо.

Она паникует, и ее мышцы напрягаются под белой рубашкой, когда она пытается вырваться из моей хватки.

Я не могу сдержать толчок бедер в нее; мой член уже встал от напоминания о грехах, которые мы разделили прошлой ночью.

Моя маленькая куколка была такой нетерпеливой шлюшкой для меня. Я не ожидал этого, но то, как она расцвела, заставило меня задуматься о том, как долго эта бедная женщина сдерживалась, чтобы стать настоящей собой и получить то удовольствие, на которое она имеет право.

Если рай действительно существует, как она считает, то он совсем не похож на то, что мы пережили в том доме. Ад — единственное место, подходящее для того огня, который мы породили.

Я облизываю ее шею, уверенно размазывая черную краску с моего лица по ее светлой коже. Она вздрагивает, откидываясь на мою грудь, ее дыхание наконец успокаивается, а руки медленно скользят по моим бедрам, обхватывающим ее, которые помогают ей ориентироваться в темноте.

Мы стали привыкать друг к другу в темноте. Она знает мой запах, как и я ее.

— Начинай, — властным тоном произносит дьякон.

Моя рука медленно проводит по ее губам, приоткрывая рот и переходя на подбородок. Мои пальцы движутся по линии ее челюсти, пока не доходит до ее шеи. Скользя ладонью вниз, я обхватываю ее шею, а другой рукой прокладываю путь по животу к краю юбки.

Не раздумывая, я откидываю часть юбки и грубо хватаю принадлежащую мне киску, притягивая ее маленькое тело еще плотнее к моему.

Она купила еще нижнего белья. Мои зубы скрипят, когда представляю, как мой нож снова разрезает материал на клочки.

Я головой, призывая ее ответить дьякону, пока ее нервные руки хватаются за темные джинсы, обтягивающие мои колени под ней.

— Б-благослови меня, Отец, ибо я согрешила…, — начинает она, ее голос дрожит от волнения. — Прошла неделя с моей последней исповеди.

— И за эту неделю многое произошло, не так ли? — спрашивает дьякон, его тон уничижительный. — Признайся в своих грехах, Брайони. Расскажи Богу в его собственном доме, что ты натворила.

— Я… — она колеблется, нервно сглатывая. Я снова облизываю ее шею, подталкивая ее голову носом. — У меня снова были скверные мысли.

Мои губы растягиваются в ухмылку, а средний палец давит на ее клитор. Из ее горла вырывается стон, и я нащупываю мокрое пятно, которое, как я знаю, образовалось на ее трусиках. Ее бедра покачиваются, когда она пытается отстраниться от руки, но это только подталкивает ее снова к моему члену, когда он оказывается между ягодицами ее круглой попки.

Если она не уймется, мне придется ее трахнуть. Мне плевать, где мы находимся. Мой член найдет свой дом, вернувшись в нее.

— Расскажи мне об этих скверных мыслях, — говорит дьякон.

— Ммм, — она вздыхает, пока я отодвигаю нижнее белье. Провожу пальцем по ее киске, прежде чем ввести его внутрь, и обнаруживаю, что она мокрая, как я и предполагал. Брайони трясет головой, борясь с этим ощущением, но уже слишком поздно. Мягкие стенки ее киски сжимают мой палец, ее голова запрокидывается на мою грудь, и она вздрагивает. — Я… я снова думала о сексе. О сексе д-до брака.

— Я так и знал, — отвечает он с отвращением. — Ты занималась с собой этими нечистыми и греховными мыслями? Используя посторонние предметы? Своими руками? Как ты обманула своего Господа и Спасителя?

Я вытаскиваю палец из ее тугого влажного влагалища и подношу его к ее рту. Она приоткрывает его, позволяя пальцу прижаться к ее языку. Ее рот обхватывает его, посасывая, как хорошая девочка, и мое терпение начинает сходить на нет.

— Да, — хмыкает она.

— На что? — спрашивает он. — Тебе нужно рассказать о проступках, чтобы они были прощены.

Больной и извращенный мудила хочет подрочить на ее исповедь, пока я трахаю ее.

— Есть один мужчина, о котором я фантазировала, — признается она, и я весь во внимание.

Лучше бы это был я, Брайони.

— Он был моим сокурсником. Моего возраста. Из моего класса. Сейчас я работаю с ним.

Моя хватка на ее шее усиливается.

— Сэйнт Вествуд? — спрашивает он, уточняя.

Только когда понимаю, что она не может дышать, чтобы ответить, я немного ослабляю хватку. Она задыхается, кашляет, чтобы восстановить дыхание.

— Да, — говорит она, задыхаясь. — Сэйнт.

Моя кровь закипает. Ярость и потребность требовать заставляют меня толкнуть ее вперед, расстегнуть брюки и спустить их, чтобы оголить член, который заставит ее полностью забыть его имя.

— Какие мысли посещали твой разум относительно него? — спрашивает он.

Я притягиваю ее к себе и задираю юбку до поясницы. Отодвинув трусы, беру основание моего члена и заставляю ее сесть на головку. Я не облегчаю ей задачу. Вхожу в нее, проникая в тугую дырочку и притягивая ее бедра к себе, используя только ее влагу, когда опускаю Брайони вниз, растягивая ее мокрую пизду моим членом.

Я хочу, чтобы ей было больно за то, что она признала.

Она вскрикивает, боль и удовольствие пульсируют в ее узком маленьком напряженном теле. При мысли о ее мокрых глазах, из-за слез, и размазанном макияже по щекам от боли, мои яйца напрягаются, а член дергается в ее стенках от наслаждения.

— Исповедуйся перед своим Богом, Брайони. Что ты сделала?

Я кусаю ее за плечо, грубо вонзая зубы в ее плоть, удерживая ее неподвижно на коленях, не позволяя ей ни кончить, ни получить от этого удовольствие, а лишь заставляя ее оставаться открытой для меня. Моя киска.

— Я… ах… — она тихо стонет. — Я чувствовала его, поверх его штанов. Его… его пенис. Я думала о его руках, исследующих мое тело. Касающихся моей груди. Играющих с моими сосками. Это сделало меня… — она запинается, явно испытывая трудности с продолжением, будучи наполненной моим членом.

Мне это чертовски нравится. Признаваться в грехах, совершая их.

— Сделало тебя что? — спрашивает он.

— Сделало меня мокрой, — отвечает она, ее слова звучат торопливо.

Я слышу звук, похожий на падение ремня на пол в кабинке рядом с нами.

— Продолжай, — требует дьякон, его голос слышен через затемненное окошко.

Брайони использует ноги, чтобы поднять бедра от меня, но я впиваюсь пальцами в их плоть, крепко прижимая ее к себе. Ее киска снова сжимается вокруг моего члена, и я сдерживаю стон.

— Я использовала предметы домашнего обихода… фаллической формы… — шепчет она.

Он быстро маскирует легкое ворчание, прочистив горло. Больной ублюдок.

— Я представляла, что это он… проникает в меня.

Гнев охватывает меня при мысли о том, что она получает удовольствие от мыслей о нем. Моя рука находит ее волосы, сжимает их в кулак и тянет назад, пока она не оказывается лицом к потолку крошечной кабинки. Она снова пытается встать, но я оттягиваю волосы еще сильнее, а другой рукой надавливаю на мочевой пузырь, оставляя ее беззащитной перед ощущениями.

Из нее вырывается еще один плаксивый стон, но, к счастью для нас, он звучит так, будто она плачет над обнародованием своих признаний, над очищением своих грехов.