Решаю приготовить ужин. Готовить еду мне не очень нравится, но сейчас мне нужно отвлечься от мыслей, которые тяжёлым прессом давят на мою психику, ведь сегодня должны быть известны результаты теста ДНК на установления отцовства Данила. Волнуюсь ли я в ожидании? Очень. Но уже не так остро моя психика реагирует на происходящее. Слова Данила немного отрезвили, когда он спросил: дала бы я шанс мужчине, у которого есть сын.

Я долго обдумывала наш последний разговор — больно, но надо. С Лерой у Потоцкого были отношения в тот момент, когда мы с мужем были не вместе. Если представить, что мы с Потоцким познакомились лишь недавно, то да — я бы дала шанс мужчине, у которого есть сын. Мне уже давно не двадцать и это априори понятно, что у взрослых людей есть дети. Но… моей истории любви уже двенадцать лет и я знала Данила разным: когда он был холостым и женатым, молодым и зрелым. Я любила его всяким, как оказалось. И сейчас расстаться, наплевав на свои чувства к этому мужчине, пронесённые через года, — мучительно сложно, да и надо ли?

Время за готовкой ужина пролетает незаметно. Я как раз достаю из духового шкафа курицу и картофель, когда в коридоре появляется шум — это Данил вернулся с работы. Волнение выражается в виде дрожи. Сначала трясутся руки, но уже через мгновение, когда я слышу приближающиеся шаги, меня всю начинает трясти.

Реагирую на появление мужа в кухне вздрагиванием. С трудом смотрю на него, заставляю себя улыбнуться.

— Привет, ты как раз к ужину приехал. Голодный? — мой голос на удивление звучит ровно, что не скажешь о внутреннем состоянии.

— Привет, угу.

— Тогда я накрываю стол, — говорю я, а Данил изгибает бровь дугой, но молчит.

Не дождавшись ответа, поворачиваюсь к Потоцкому спиной. Делаю вид очень занятой, не хочу в лишний раз встречаться взглядами — боюсь увидеть в любимых глазах что-то такое, что сделает мне больно.

Через несколько минут мы сидим с Данилом за столом напротив друг друга. Молчим. Последние дни стали для нашей пары настоящим испытанием. Все важные слова уже сказаны друг другу, обиды озвучены, добавить больше нечего.

Но я всё равно не выдерживаю молчания, я должна знать результаты теста ДНК пусть даже будет очень больно.

— Тест ДНК уже готов? — спрашиваю, так и не притронувшись к еде — даже кусок в горло сейчас не лезет.

— Готов. Хочешь узнать?

Глаза в глаза мне смотрит. Данил сейчас такой наряженный, я без слов чувствую его поганое настроение. Выглядит он уставшим, под глазами залегли круги, скулы стали немного острее. Я с трудом подавляю в себе желание подойти к нему со спины, обнять за плечи крепко, прижаться намертво и пообещать шёпотом на ухо, что всё будет хорошо. Клятву, которую я ему сказала в день свадьбы, помню дословно. И в горе и в радости до конца своих дней вместе, а ещё быть верным другом и нежной женой. Он тоже обещал мне почти то же самое, но вышло у нас с ним по-дурацки. Веры в нас почти что не осталось.

— Хочу, — отвечаю запоздало и наблюдаю за тем, как Данил выходит из кухни, а уже через минуту возвращается с небольшим конвертом.

— Держи, — кладёт на стол передо мной конверт.

— Ты его даже не вскрывал, — констатирую факт.

— Как видишь, нет.

— Почему?

Пожимает плечами.

— Подумал, что это решение должно остаться за нами.

— Какое решение?

— Что делать нам дальше, Настя. Я выслушал всё, что ты мне сказала, и сделал выводы. Признавать ребёнка или нет — меня никто не заставляет, поэтому я хочу услышать твоё мнение.

Прищуриваюсь, фокусируя взгляд на «каменном» лице мужа. Эмоций Данил не показывает, мне трудно понять, что он сейчас чувствует.

— То есть, я правильно тебя поняла: если я не захочу, чтобы ты признавал этого ребёнка, то ты его не признаешь?

— Да, наверное, так и будет.

— Почему?

— Я не хочу тебя терять, Настя. Я уже говорил тебе это. Ты моя жизнь и душа, зачем мне всё это, — кивает на конверт, зажатый в моих руках, — если рядом не будет тебя.

Кривовато усмехнувшись, терпеливо ждёт, пока я вскрою конверт.

Кивнув, дрожащими пальцами надрываю уголок на конверте, достаю оттуда лист А4 сложенный пополам.

Сердце стучит быстро, в висках давит. Я жутко волнуюсь, разворачивая лист. Взглядом по печатным строчкам. Снова и снова.

Выдыхаю. Застрявший в горле комок затрудняет дыхание. Тянусь к стакану с соком, залпом выпиваю половину.

— Это твой сын, Данил. Лера была права.

В детском доме я ощущаю себя тревожно. Двоякие чувства бередят душу. С одной стороны, эти милые крохи вызывают улыбку, а с другой — сердце болит за них. Один малыш подбегает ко мне, неожиданно обхватывает меня за ногу обеими руками и, задрав голову, смотрит на меня как на божество.

— Мама? Мама, ты за мной пришла? — спрашивает розовощёкий мальчуган лет четырёх.

Я даже ответить ничего не успеваю, как следом за мальчиком подходят и другие дети. Все как один пытаются прижаться ко мне, спрашивают: я ли их мама. Точнее, они даже не спрашивают, они словно узнали во мне каждый свою маму.

Неловко себя чувствуя, опускаюсь на колени, и каждого ребёнка обнимаю по очереди. Да, я помню, что говорила мне директор — минимум контакта с детьми, ведь я уйду, а они останутся со своей хрупкой надеждой ждать нашей следующей встречи.

Слёзы по щекам катятся против воли. Но это слёзы чистые, без горечи. Я реально хочу их всех обогреть, приласкать. Они такие все маленькие, так нуждаются в банальной ласке.

— Насть, давай поработаем, — одёргивает меня Саша.

С трудом заставляю себя оторваться от обнимашек с малышами и переключиться на работу. Обожаю детей. Детские фотосессии всегда вызывают во мне сильные эмоции, потому что в отличие от взрослых, дети очень искренние. Их улыбки отзываются в даже самом холодном сердце лучиком тепла. Но сегодня другой случай, мне морально тяжело смотреть на малышей через видоискатель своего «Никона».

Одна малышка привлекает моё внимание. Маленькая такая с большими голубыми глазищами и пружинистыми локонами рыжего цвета. Она наблюдает за мной всю дорогу, но подходить боится.

Я смотрю на неё через призму стекла на объективе фотоаппарата и чувствую, как у меня быстро бьётся сердце. Красивая, солнечная девочка трогает до глубины души. Солнечная не только из-за того, что волосы огненного цвета и веснушки россыпью по щекам, девочка с синдромом Дауна.

Убрав фотоаппарат от лица, смотрю на малышку в упор, а она улыбается мне, язычок свой из розового ротика высовывает.

— Это наша Верочка, — звучит женский голос за моей спиной и я оборачиваюсь на сотрудницу детского дома, — родители отказались от неё сразу после рождения. А зря, такая славная девочка. Очень умная, всё понимает, только сказать пока ничего не может. Вот вы, Настенька, вместе с Сашей сделаете репортаж и откроете глаза нашему обществу. Сколько детей без пап и мам ждут, когда их отсюда заберут. Все хотят семью.

Киваю, глотая в горле противный ком.

Да, всё так. Эти детки ждут, когда придёт к ним мама, возьмёт за руку и заберёт из детского дома. Я бы тоже забрала не задумываясь. Верочку бы точно удочерила, но мне по закону нельзя — с моим-то психическим расстройством.

— Сладкие малыши. Надеюсь, всё получится, — только и могу сказать, а сердце рвётся на части.

Ну что за люди такие, что бросают своих детей?! Даже животные не бросают детёнышей, не считая исключительных случаев.

Пребывая под сильными, обуреваемыми эмоциями, с трудом заставляю себя вернуться в работу. Ох… не думала, что будет так сложно, когда согласилась на эту фотосессию. Непростое испытание для меня: видеть детей и не иметь возможности им помочь. От своего бессилия хоть волком вой. Что за несправедливость такая, а?

После фотосессии, когда за спиной остаётся детский дом, я вдыхаю кислород полной грудью и не могу надышаться. Заметив моё состояние, Саша начинает беспокоиться: