Когда к концу дня король Франции, с горсткой своих баронов, был вынужден бежать с поля боя, победа англичан отозвалась во всей Европе. Эдуард потерял всего 50 рыцарей, в то время как Филипп, по словам Фруассара, насчитал среди своих погибших "11 принцев, 1.200 рыцарей и около 30.000 простых людей"[147]. "Это была не просто победа, а одна из немногих классических битв в истории. Непомерная мощь Франции, лидера Запада, была унижена армией… более чем на треть меньшей"[148]. Хуже того, Эдуард сразу же решил воспользоваться своим успехом, направив армию на север, во Фландрию, чтобы осадить важный прибрежный город Кале. Внезапно англичане приобрели репутацию непобедимых воинов.

Исход битвы при Креси вызвал серьезное беспокойство в Авиньоне. Священная коллегия, в которой преобладали французские кардиналы, даже не претендовала на нейтралитет, а сам Папа после катастрофы одолжил Филиппу VI 592.000 золотых флоринов. Английский хронист того времени Джон Эргом писал, что Климент "всегда, насколько это было в его силах, был на стороне французов против англичан"[149]. Папство понимало, что баланс сил, который благоприятствовал Франции и так хорошо служил Авиньону в прошлом, неуклонно меняется. Теперь ситуация складывалась в пользу англичан и их союзников, среди которых были и венгры. "В это время Папа Климент и король Франции… находились в сговоре; на другой стороне были король Англии, Людовик Баварский [император Священной Римской империи] и король Венгрии", — сообщает итальянский хронист[150]. Еще в марте Эдуард III отправил эмиссара к Людовику Венгерскому с письмом, в котором поощрял короля к вторжению в Неаполь, написав: "Мы охотно дадим совет и окажем помощь, чтобы отомстить за такое преступление"[151], имея в виду убийство Андрея. Франция, которая уже не контролировала большую часть своего западного побережья и внезапно оказалась перед угрозой утраты города-порта Кале а, возможно, и всей Фландрии, не могла позволить себе потерять своего самого близкого союзника, Неаполитанское королевство. К тому же междоусобная война между Робертом и Людовиком Тарентскими расколола королевство, а это означало, что победа венграм почти гарантирована, если король Людовик решится на вторжение.

Отчаянно пытаясь предотвратить новую войну, Климент удвоил свои усилия по предотвращению венгерского вторжения, проводя политику умиротворения. Первые казни предполагаемых заговорщиков и убийц, какими бы дикими и жестокими они ни были, не удовлетворили родственников Андрея, поэтому были необходимы новые, более жесткие меры. Папа потребовал исполнения смертного приговора для остальных придворных, обвиненных верховным судьей, и пригрозил константинопольской императрице отлучением от Церкви, если она не выдаст Карла и Бертрана д'Артуа. В это время Климент также начал выдвигать идею о том, что младенца Карла Мартела следует забрать у его матери Иоанны и отвезти не в Венгрию, как требовала вдовствующая королева Елизавета, а в Авиньон. Если это было компромиссом, то в другом Папа полностью подчинился требованиям венгерской королевы. 28 августа, а затем еще раз 31-го, Климент прямо ответил на скептицизм Елизаветы в отношении готовности папства осудить членов неаполитанской королевской семьи за убийство ее сына, предоставив своему легату кардиналу Бертрану де Де, который наконец достаточно оправился от болезни, чтобы покинуть Авиньон и отправиться в Неаполь, полномочия вести судебное преследование, выносить приговор и, наконец, казнить Иоанну или любого члена королевской семьи, признанного виновным в заговоре с целью убийства Андрея.

В XIV веке государи не вели дневников, не публиковали мемуаров, не открывали приближенному хронисту свои сокровенные переживания и планы, чтобы те донесли их до потомков. Их мотивы нужно выводить из поступков, а это способ довольно неточный. Но даже по этим весьма недостоверным догадкам, похоже, что именно осенью 1346 года Иоанна пережила переломный момент.

Ей было двадцать лет, она была матерью и вдовой, ей противостояли могущественные противники, а ее королевство раздирали горькие раздоры. Ее лишили самых близких советников и заставили беспомощно наблюдать со стороны, как ее бывшие доверенные лица терпели мучения. Женщина, которую она называла матерью, окровавленная и несчастная, томилась в промозглой тьме подземелья вместе со своей внучкой, близкой подругой Иоанны, Санцией ди Катанья. Хотя королеве до сих пор удавалось оградить этих женщин от мучительного конца, она должна была понимать, что речь идет скорее об отсрочке, чем о смягчении наказания. Дальнейшая судьба самой Иоанны также была предельно ясна: без постороннего вмешательства она потеряет сначала ребенка, затем королевство (ведь она понимала, что, если Папа не сделает этого, ничто, кроме ее низложения в их пользу, не предотвратит вторжения венгров) и, в конце концов, свою жизнь. В сложившихся обстоятельствах парализующее волю отчаяние было бы естественной реакцией на предстоящие испытания.

Но Иоанна была государыней в тот период истории, когда это понятие еще что-то значило, и она черпала в нем силы. Королева воплощала собой мужество, настойчивость и, прежде всего, непоколебимую веру в свои права, способности и предназначение. Как правительнице, ей были доступны правовые инструменты, и она их использовала. Похоже, она наконец поняла, что не может позволить папству, или венграм, или Роберту Тарентскому, или Карлу Дураццо, или даже Людовику Тарентскому диктовать или навязывать ей политическую линию. Чтобы сохранить свои прерогативы, она должна была взять инициативу в свои руки.

Поскольку рядом не осталось никого, кому бы она могла доверять, Иоанна вспомнила то чему ее учили, чтобы разработать собственный план. Безопасность ее ребенка и страны требовала объединить раздробленное королевство и представить венгров интервентами. В сентябре Иоанна сделала первый шаг к этой цели, установив официальную линию преемственности на церемонии, где наследник трона, Карл Мартел, получил оммаж от баронства и был официально возведен в герцоги Калабрийские, как ранее поступил Роберт Мудрый узаконив ее притязания на трон, когда она была еще ребенком. В письме Клименту от 18 сентября королева предложила заключить помолвку своего сына с одной из принцесс Франции, чтобы обеспечить интересы этого королевства в Неаполе и тем самым получить более значимого союзника против венгров, обещая прислать со специальным гонцом "определенное количество серебра в качестве компенсации за эти многочисленные послабления"[152].

Эти меры, естественно, вызвали противодействие со стороны противников королевы, среди которых Карл, герцог Дураццо, теперь стал одним из самых опасных. Сотрудничество герцога с Робертом Тарентским было для него выгодным, так как это был способ подорвать авторитет Иоанны в надежде, что она будет смещена в пользу своей сестры. Когда же этого не произошло, и Карл начал понимать, что Иоанна может выйти замуж за одного из его кузенов из дома Таранто и обойти интересы Дураццо, он решился на предательство. Доменико да Гравина утверждает, что герцог написал своему венгерскому кузену королю Людовику еще в июне, обещая свою поддержку и поддержку союзных ему неаполитанских баронов, если король решит напасть, но представляется вероятным, что Карл действительно стал побуждать венгров к вторжению только после того, как Карл Мартел стал герцогом Калабрийским, чего Карл Дураццо требовал от королевы для себя. В любом случае, можно с уверенностью сказать, что к сентябрю Карл Дураццо поддерживал тайные контакты с королем Венгрии, пытаясь улучшить перспективы своей семьи в случае вторжения. Герцог уже заслужил глубокую враждебность Иоанны за свою роль в задержании и пытках Филиппы и Санции и теперь королева считала, что он ставит под угрозу не только ее собственное благополучие, но и благополучие королевства.