Поскольку на карту было поставлено так много, Иоанна заранее попросила и получила разрешение выступить в свою защиту лично, чтобы опровергнуть обвинения венгров, что было весьма необычным явлением. Записей о том, что она говорила, не сохранилось по той веской причине, что Климент, как обычно, хеджируя свои ставки, не захотел афишировать эту встречу перед королем Венгрии, и поэтому ее допрос не был занесен в официальные церковные анналы. Это позволило Папе год спустя написать Людовику Венгерскому письмо, опровергающее слухи о том, что он с чистой совестью дал аудиенцию королеве. Вместо этого, чтобы успокоить короля, Папа сообщил, что Иоанна была принята лишь несколькими кардиналами, а когда ей сказали, что она должна предстать перед дознавателями, она вообще покинула Авиньон, не ответив на предъявленные ей обвинения. Это письмо, конечно, опровергается гораздо более ранними посланиями Климента дофину и Бертрану де Де, в которых прямо говорилось о допросе королевы Папой, но Климент был далеко не первым представителем своей должности, кто почувствовал необходимость принести немного правды в жертву на алтарь дипломатии.

Итак, сообщение о том, что произошло между неаполитанской королевой и Святым престолом в большом зале папского дворца в тот мартовский день 1348 года, принадлежит неаполитанскому анналисту XVI века Анджело да Костанцо и провансальскому историку XVII века Оноре Буше, которые оба пользовались источниками, относящимися к тому периоду и не дошедшими до наших дней. Существует также описание этого события церковным ученым XVII века Луи Мэмбуром. Все три рассказа сходятся во мнении. "Иоанна прибыла в Прованс и поскольку она приехала не столько для защиты от мести короля Венгрии, сколько для защиты перед святым отцом Климентом VI, она немедленно отправилась к нему в Авиньон; ее встретили со всей честью и пышностью, которых заслуживает великая королева в своем городе, и она была публично принята Его Святейшеством в присутствии всех кардиналов, послов и представителей всех государей христианского мира"[166], — пишет Буше.

И вот Иоанна предстала перед своими судьями и ответила на выдвинутые против нее обвинения. Очевидно, что она сумела очаровать собравшихся. Папа был своего рода ценителем красивых женщин — во время его правления в папском дворце проходило множество блестящих пиров, на которых присутствовало множество гламурных аристократок, включая, по словам Маттео Виллани, особую подругу Папы Сесилию, графиню де Тюренн. Сразу после опровержения Иоанны Климент проявил большое сочувствие к тяжелому положению королевы Неаполя. В письме от 20 марта, адресованном дофину Вьеннскому, Папа писал: "Вы знаете о жалком положении… в котором оказалась наша очень дорогая дочь во Христе, королева Сицилии, и мы верим, что Вы проникнетесь благочестивым состраданием к Вашей кузине"[167].

Но одного обаяния королевы было бы недостаточно, чтобы добиться расположения Папы. Иоанна нуждалась не в сочувствии, а в поддержке; не в прощении, а в союзнике, которого можно было получить только путем полного опровержения обвинений. Она должна была заставить допрашивавших поверить не только в ее невиновность, но и в ее фундаментальное право править государством, а главное — в ее способность вернуть себе королевство. Образ величественности и родовитости, который создавала Иоанна, явно повлиял на тех, кто ее судил, — она предстала перед ними как внучка Роберта Мудрого, племянница короля Франции, воплощение наследия, давно признанного законным Церковью и неопровержимым обвинением против венгерского узурпатора. Рядом с ней находились два столпа ее администрации, свидетельство силы, которой она собиралась вернуть свое королевство: ее новый муж, Людовик, принц Тарентский, воин с безупречной репутацией в полном расцвете сил, с родословной, не уступающей ее собственной; и Никколо Аччаюоли, хитрый министр финансов и государственный деятель, имеющий тесные связи с гвельфской Флоренцией.

Королева закончила свое выступление и Папа, посовещавшись с кардиналами, вынес приговор. "Не только невиновна, но и выше всех подозрений в виновности", — сообщает Костанцо[168]. "Она говорила долго, с таким изяществом и красноречием, привела столько веских доводов в свою защиту, что… Его Святейшество был вынужден объявить ее невиновной в преступлении и подозрении в преступлении, в котором ее обвиняли", — замечает Буше[169]. "Что касается убийства ее первого мужа Андрей Венгерского, в котором ее многие обвиняли, она полностью оправдала себя… как тем, что никто из них [уже осужденных и казненных за это преступление] никогда, даже под ужасными пытками, которым они подвергались, не указал на нее, так и красноречивой защитой, перед консисторией, Папой Климентом и послами государей христианского мира, с такой силой и ясностью, что понтифик объявил в официальном акте, что она не только невиновна в этом преступлении, но и не может быть заподозрена в том, что когда-либо принимала в нем участие"[170], — соглашается Мэмбур. Климент был так увлечен королевой Неаполя и ее новым мужем, что 30 марта Папа преподнес золотую розу (ценнейшее украшение, инкрустированное жемчугом и гранатами, с сапфиром в центре золотых лепестков, традиционно вручаемое в четвертое воскресенье Великого поста в знак особой папской благосклонности) не королю Майорки, как предполагалось изначально, а защитнику Иоанны, Людовику Тарентскому.

О масштабах успеха королевы можно судить по тому, как явно и незамедлительно Папа укрепил ее положение после оправдания. 22 апреля Климент издал буллу, узаконивающую брак Иоанны с Людовиком Тарентским. 7 мая Папа отправил Бертрану де Де письмо с резкими формулировками и указаниями отказать Людовику Венгерскому в его требовании короноваться королем Неаполя. Климент писал:

Был ли Людовик Венгерский когда-либо ознакомлен с этим папским письмом, неизвестно, так как к моменту его написания Бертран де Де бежал из Неаполя в Рим. Даже если бы легат остался в столице, он вряд ли захотел бы передать его содержание суровому завоевателю. Не то чтобы укоры понтифика имели для короля большое значение, но Людовик Венгерский был озабочен гораздо более серьезными проблемами, большинство из которых он создал сам. Вскоре после захвата Неаполя король Венгрии развязал террор, чтобы выявить всех возможных соучастников смерти своего брата. Венгерские войска были особенно жестоки в своих преследованиях предполагаемых преступников. По словам Доменико да Гравина, многим невинным людям во время допросов отрезали пальцы и носы. "Захватчики не проявляли никакого милосердия к людям",[172] — сетует хронист, который до этого в своем повествовании о событиях был на стороне Андрея и венгров. Никто не был застрахован от преследований. Представителям высшей знати грозила смерть, если они не укажут на подозреваемых из своей семьи. Методы Людовика Венгерского считались чрезмерными даже среди населения, привыкшего к применению кипящего масла и раскаленных щипцов. Один дворянин "был допрошен в присутствии короля и признался во всем, что от него хотели"[173], — рассказывает Доменико да Гравина. "Людовик [Венгерский] избрал для него особенно изысканное наказание: осужденного поместили над колесом, оснащенным острыми как бритва лезвиями, которое, вращаясь, разрезало его на части… Это дело продолжалось с половины третьей мессы до поздней вечерни… Безусловно, это было неслыханно и безмерно жестоко"[174], — отмечает хронист.