— Приятно лицезреть вас воочию! — говорит мне Князь Нарышкин, видимо, оставшись довольным внешностью будущего отца его внуков. — Вживую вы даже симпатичнее, чем на видео!

Сознательная и обидная оговорка, но она меня ничуть не задевает.

— Освещение было не очень! — я нагло улыбаюсь и подмигиваю вместо того, чтобы дать старому желтоглазому козлу в морду.

Замечаю краем глаза, что Юлия дергается, будто от пощечины, и отворачивается в сторону. На ее точеных скулах играют желваки.

— Вы не будете возражать, если мы с Великим Князем уединимся в моем кабинете и кое-что обсудим? — задает риторический вопрос Нарышкин и бросает взгляд на Шувалова. — А вы с Юлией пройдете в музей и ознакомитесь со славной историей нашего Рода?

— Нисколько! — отвечаю я и слегка наклоняю голову в знак согласия.

— Юлия, принимай заботу о дорогом госте в свои руки! — отдает распоряжение Великий Князь и окидывает меня контрольным взглядом. — И имейте в виду, молодые люди: в нашей высотке нет следящих камер!

Щеки Юлии вспыхивают, она бросает отца презрительный взгляд и открывает рот, чтобы ответить на грязный намек, но сдерживается и берет меня под локоть. Смотрины окончены. Желтоглазому светскому льву наплевать на жизнь своей наследницы, она лишь разменная монета в извечной гонке за статусом, положением и деньгами.

— Старый козел! — восклицает она в лифте, когда створки закрываются, и убирает пальцы с моей руки.

Золотые глаза девчонки пылают от ненависти, и я с удивлением наблюдаю за ярким проявлением эмоций на прекрасном лице этой вечно холодной и рассудительной снежной королевы. Она удивляет не меньше, чем Воронцова.

Мы едем в молчании, отвернувшись друг от друга. Она смотрит на алюминиевую панель, а я — в зеркало на совершенную фигуру Нарышкиной, облаченную в обтягивающее золотистое платье. Нужно дать девчонке перебеситься, чтобы ее ненависть к отцу не вылилась на меня разрушительным потоком.

Чувства красавицы читаются даже без помощи Темного начала и хорошо мне знакомы: она бесится оттого, что с ней поступают, как с бездушной вещью.

Когда кабина лифта останавливается на первом этаже высотки, красавица преображается. Она мгновенно успокаивается, на лице появляется отрепетированная улыбка, а мой локоть снова оказывается в тонких, но сильных пальчиках.

Под взглядами снующих по Холлу слуг и одаренных мелкого пошиба мы дефилируем ко входу в музей, у дверей которого нас ожидают двое одаренных безопасников. Высотка Нарышкиных являет собой полную противоположность родовому гнезду Воронцовых: здесь все подчинено его высочеству Стилю.

Безопасники с модельной внешностью открывают тяжелые створки, и мы с Юлией заходим внутрь.

— Ожидайте нас снаружи! — отдает распоряжение девушка и собственноручно захлопывает двери, едва не разбив носы следующим за нами охранникам.

— Следуй за мной! — распоряжается она и направляется в глубину экспозиции быстрым, решительным шагом.

Маска Основателя рода лежит в неизменной стеклянной стойке, похожей на низкую трибуну, на неизменной же бархатной подушечке. Нарышкина открывает стекло, берет в руки древний конструкт и протягивает его мне.

— Воронцова сказала, что тебя интересует только это! — произносит девушка, многозначительно глядя на меня.

— Отвернись, пожалуйста! — прошу я, и Юлия подчиняется, недоуменно пожав плечами.

Прикладываю маску к лицу и ощущаю знакомое покалывание каждой клеточкой кожи. Лицо привычно вспыхивает от боли, боль сменяется наслаждением, но больше не происходит ничего! На меня не обрушивается благодать, Сила не раскрывает передо мной скрытую мощь, а тайное знание остается тайным. Разочарованный и раздосадованный, я отрываю маску от лица.

Нарышкина поворачивается ко мне. Ее взгляд полон презрения и злобы.

— Насколько я успела заметить в Царском Селе, ты довольно умен, хотя и…

Юлия осекается и поджимает губы.

— Бастард⁈ — я заканчиваю фразу за нее и вскидываю брови.

— Да! — она кивает, глядя мне прямо в глаза. — Мой родной отец и твой приемный хотят сочетать нас браком, наверное, для тебя это не новость⁈

Я молча киваю, давая ей знак продолжать.

— Цесаревич еще жив, и это цинично, но я его не люблю! — заявляет Юлия, и полные, идеально очерченные губы кривятся в подобие улыбки. — Тебя я тоже не полюблю, поэтому имей в виду, что рядом с тобой всегда будет красивый, но бездушный манекен!

Тьма меня забери, а это заводит! Меня отвергают на старте без игры и фальши, сразу расставляя все точки над и! Что ж, я в игре!

— Рядом с тобой — тоже! — я саркастически улыбаюсь и развожу руками. — Но я еще не дал согласие на такой брак! Меня ты в деле видела, пусть и на видео, а я тебя — нет! Я, знаешь ли, сибарит и раб удовольствий, и кошку в мешке покупать не намерен!

Юлия щурит веки и впервые смотрит на меня с интересом. Мы стоим всего лишь в метре друг от друга, но между нами — непреодолимая стена. Я чувствую это, глядя в яркое золото ее глаз. Роль партнеров, пусть и страстных — максимум, что нам грозит, ни о какой любви даже речи идти не может.

— Воронцова обманула тебя, меня интересует не только маски! — вкрадчиво говорю я, и вижу, что гордячка понимает меня с полуслова. — Кошка должна продемонстрировать свои умения и сдать экзамен!

Немного помедлив, Нарышкина опускается на колени и начинает расстегивать ремень моих брюк. Я ловлю ее за запястье, поднимаю с колен и притягиваю к себе.

— Я ждал пощечины! — с наигранным сожалением произношу я, почти касаясь губами соблазнительных девичьих губ. — Экзамен ты провалила!

Смерть Алексея Романова была ожидаемой, поэтому новость о ней я воспринял спокойно. Церемония прощания проходит в Екатерининском зале Большого Кремлевского Дворца, который утопает в цветах. Венки с траурными лентами стоят повсюду, кроме возвышения, на котором установлен гроб с телом Цесаревича, и неширокого прохода для желающих проститься с Наследником Престола. Золото, хрусталь, приторный запах увядающих цветов и черные ленты с начертанными на них неискренними словами.

По традиции первыми к гробу подходят Главы Великих Родов с женами. Сначала Великий Князь Юсупов, затем — Апраксин, и так далее. Император с Императрицей задерживаются у гроба на несколько минут, но все терпеливо ждут, затаив дыхание. Последним дань уважения усопшему отдает Шувалов. Я замечаю искреннюю скорбь лишь на его лице, остальные как будто высечены из камня и напрочь лишены эмпатии.

Организаторы похорон делают знак, и к гробу гуськом подходим мы: наследники и наследницы Великих Родов. Нарушая церемониал, к телу бросается заливающаяся слезами Наталья Романова. Мы тактично отводим взгляды, а Трубецкой, презрев устоявшиеся правила, поднимается на возвышение и нежно обнимает Наталью за плечи. Через некоторое время Андрей уводит плачущую Романову, и к гробу по очереди подходят остальные, в том числе и я.

Цесаревич умер. Сам он отошел в мир иной, или ему помогли — я не ведаю, но факт остается фактом. Забальзамированное тело Алексея выставлено на всеобщее обозрение, и мы, его преданные друзья и соратники, с раннего утра несем почетную вахту у гроба вместо Императорских гвардейцев. Теперь никто не узнает, как и почему он стал Темным, и что хотел изменить в нашем мире. А я не узнаю, зачем был нужен Наследнику Престола, и почему перед самой смертью его отношение ко мне изменилось на противоположное.

Время, отведенное для прощания родственникам и друзьям, заканчивается, и устроители церемонии приглашают нас в небольшой зал, в котором накрыт поминальный стол, уставленный разносолами. Поминать Цесаревича, вкушая яства, приготовленные лучшими кремлевскими поварами, мне не суждено: Андрей Трубецкой, Олег Апраксин, братья Юсуповы, князь Бестужев-младший и я будем нести вахту у гроба покойного.

Для каждого из нас приготовлена небольшая комната, в которой мы должны переодеться в парадные офицерские мундиры в цветах наших Великих Родов. Я отказываюсь от услуг помощников, захожу в помещение, и с удовольствием сбрасываю с себя фиолетовый костюм. Мне кажется, что он навсегда пропитался сладковатым ароматом цветов и таким же сладковатым запахом умирающей плоти.