Дверь за моей спиной открывается, и я оборачиваюсь на звук. В комнату заходит Ольга Трубецкая. Ей очень идет черный кринолин и вуаль, прикрывающая верхнюю часть лица. Синие глаза смотрят на меня сквозь черную сеточку, и я отчетливо вижу заполонившее их чувство утраты. И горюет она не по Романову, а по мне.

— Я не планировала говорить с тобой сегодня, но вдруг поняла, что мы не хозяева собственной судьбы, и каждый наш миг может стать последним, — тихо произносит она и отбрасывает с лица вуаль.

— Спасибо, что пришла! — отвечаю я и понимаю, что выгляжу как идиот, потому что стою перед Ольгой в трусах и носках.

— Спасибо, что случился в моей жизни! — неожиданно экспрессивно заявляет она и делает шаг навстречу. — Я ушла не потому, что не люблю тебя…

— Твой поступок — очень странное проявление любви, не находишь? — с горечью вопрошаю я.

— Ты меня поймешь, — отвечает Ольга и делает паузу, глядя на меня с улыбкой опытной и мудрой женщины на устах. — Поймешь потом. Ты не такой как все мы, и жизнь аристо, со всеми ее условностями, правилами и табу не для тебя. Как и женщины, выросшие в этом искореженном мире…

— Почему Апраксин? — я задаю вопрос, который терзает меня неотступно. — Почему этот жирный похотливый боров, а не один из Юсуповых, например?

— Похотливый⁈ — на губах Трубецкой возникает саркастическая улыбка. — А ты другой? Если найдешь видео, запечатлевшее наши любовные утехи, не высылай его никому и не выкладывай в сеть, ладно⁈

Прежде чем продать запись моих подвигов с красноглазыми нимфами, Апраксин наверняка показал его Ольге. И, возможно, решение о замужестве она приняла в том числе поэтому. Я мог бы сказать, что я действовал по расчету, что мне было наплевать и на красноглазых девчонок, и на Воронцову, но молчу. Мог бы сказать, что ни одного видео с Ольгой не записано, о чем я очень жалею, но…

— Олег — выбор отца, не мой, я лишь ему подчиняюсь, — запоздало отвечает Трубецкая. — Интересы Рода, в том числе финансовые, превыше всего. Ты же хотел, чтобы я в Род вернулась? Сам же меня к брату привез, забыл уже?

— Я хотел, чтобы ты от меня не зависела, — нехотя признаюсь я.

— И ты своего добился!

— Хотя бы поговорить ты со мной могла? — спрашиваю я, с трудом удерживаясь от крика.

— Нет! — отвечает она. — Ты вызываешь слишком сильное привыкание, и мне нужно было время, чтобы твои глаза стерлись из памяти!

Трубецкая говорит искренне, я чувствую это, и она сейчас на грани. Помани я ее, и девчонка не устоит, бросится в мои объятия, и мы займемся любовью прямо здесь, забыв, что за стеной лежит в гробу покойник с золотой короной на челе.

— Не поддавайся самообману, это была не любовь! — призываю я ледяным голосом. — Мы просто оказались рядом и скрасили одиночество друг друга! Помнишь нашу договоренность о свободных отношениях?

Ольга дергается, будто от пощечины и щурит глаза. Я совершаю очередную ошибку. Отшиваю любимую девчонку, как сделал это когда-то с Миной. Окатываю ее ушатом холодной воды, потому что не хочу причинять долгоиграющую боль и рубить хвост по частям, как пресловутой кошке, которую Ольга так напоминает.

— И это все, что ты чувствовал? — тихо спрашивает она, словно не веря собственным ушам.

— Мне было хорошо с тобой, — как будто нехотя признаю я и отворачиваюсь.

Трубецкая делает шаг ко мне, и я отступаю назад. Еще шаг. И еще. И еще. Мы движемся в этом угловатом сюрреалистичном танце до тех пор, пока я не упираюсь спиной в стену. Ольга нежно обнимает меня за шею, притягивает к себе и целует. Целует страстно, как она это умеет.

Я поддаюсь, но не отвечаю страстью на страсть, хотя внутри меня все клокочет от возбуждения. Трубецкая отстраняется от меня, кладет ладонь на пах, опускает глаза и насмешливо улыбается.

— Прощай, Александр! — говорит она, стремительно разворачивается на каблуках и идет к выходу.

Она даже не представляет, чего мне стоит не броситься следом, не остановить, не зацеловать и не взять ее прямо здесь, на кушетке, под вешалками, на которых развешаны тщательно выглаженные части парадного офицерского мундира, который я ничем не заслужил. Открыв дверь, она сталкивается с Трубецким, который сначала удивленно смотрит на полураздетого меня, а затем оборачивается и провожает взглядом удаляющуюся фигурку сестры.

— Тьма меня забери, вы место получше найти не смогли? — недовольно интересуется он, глядя на мои вздыбленные трусы. — Мы же на поминках⁈

— Ничего не было! — отвечаю я и пожимаю плечами. — Ничего, кроме несостоявшегося прощального поцелуя!

— Я вижу! — с усмешкой говорит Андрей. — Одевайся скорее, мы опаздываем!

— Как Наталья? — спрашиваю я, снимая с вешалки форменные фиолетовые брюки.

— Ты же сам видел! — Трубецкой тяжело вздыхает.

— Я не об этом…

— Скоро объявят помолвку, ты не зря принес себя в жертву похоти Воронцовой, — произносит Андрей с иронией в голосе.

— Мог бы и спасибо сказать, — недовольно ворчу я, надевая китель. — Но я не об этом…

— Спасибо! — искренне благодарит Андрей. — И о чем же тогда?

— Как у тебя с Романовой?

— Все отлично, но настоящие гусары о таком не спрашивают, — на лице Андрея появляется довольная улыбка. — Кстати, в твоем плане есть что-нибудь, кроме любовных интриг?

— Есть, и мне будет нужна твоя помощь — желтая маска не сработала так, как я ожидал…

— Ты хочешь опробовать мою? — брови Трубецкого взмывают вверх. — Надеюсь, не посмертную?

— Мне будут нужны твои знания, твоя библиотека и, возможно, помощь Хранителя твоего Рода, — поясняю я, подходя к зеркалу и оправляя мундир. — Нужно найти маску самого Разделенного! Наш старый Хранитель поведал мне легенду, согласно которой она не только существовала, но и несколько столетий была выставлена на всеобщее обозрение в Храме!

— Может, сразу на Светлый Кристалл замахнешься? — язвительно произносит Андрей.

— Думаю, что он нам не понадобится — хватит и семи цветных!

Мы выходим из раздевалки, присоединяемся к остальным и возвращаемся в Екатерининский зал. Нас расставляют на возвышении чуть позади гроба и вручают бутафорские ружья. Прощание будет длиться четыре часа, смена караула не предусмотрена, разрешено лишь каждые полчаса менять руку с поднятым на плечо ружьем.

Наши спины выпрямлены, подбородки высоко подняты, а взгляды направлены поверх голов посетителей. Бестужев стоит по левую руку от меня, и я отчетливо ощущаю его неуемную скорбь: он единственный среди нас шестерых, кто искренне переживает смерть друга. Я не чувствую тяжести утраты, потому что знал Цесаревича без году неделю, но остальные…

Великие Князья во главе с Императором, а также члены правительства и высшие чиновники государства после прощания сразу укатили в рабочие кабинеты, их жены и родственники собрались в Императорских покоях, и Великий Князь Игорь Всеволодович Шувалов — единственный из высших одаренных, оставшихся в Екатерининском зале. Он стоит на небольшом возвышении позади нас и внимательно наблюдает за лицами посетителей.

На лицах бездарей печаль, а в глаза некоторых из них стоят слезы. Стараниями Министерства печати и информации Империи Алексей был популярен в народе, его пиарщики не зря ели свой хлеб. Любые новости о наследнике подавались исключительно в положительном ключе, исключение составляло лишь видео об измене его нареченной — княгини Воронцовой, но даже оно сыграло в плюс и повысило рейтинг будущего самодержца.

Время, отведенное для прощания, подходит к концу, мои мышцы затекли, во рту пересохло, а мочевой пузырь буквально лопается от переполняющей его жидкости. Когда стрелки висящих на стене часов показывают полдень, я, наконец, вздыхаю с облегчением. Церемония окончена. Двери, ведущие в зал закрываются, толпа покидает дворец, и я опрометью несусь в туалет. Уже через три минуты мы вшестером должны выйти из Екатерининского зала с гробом Цесаревича на плечах.

Шувалов ловит меня в коридоре, сомкнув на плече железную хватку.