— Держи ухо востро! — шепчет он, не разжимая губ. — Гвардия работает спустя рукава, здесь сейчас — проходной двор, можно ожидать чего угодно и от кого угодно!

— Мы же в Кремле⁈ — недоуменно переспрашиваю я. — Разве есть в Империи место безопаснее⁈

— Час назад прислали предупреждение о нападении, но ничего конкретного! — сообщает Великий Князь и стремительно покидает уборную. — Возможно, ложное! В любом случае не геройствуй!

От Большого Кремлевского Дворца до входа в Архангельский собор — усыпальницу российских императоров и членов их семей идти всего ничего. Там тело Алексея положат в белокаменный резной саркофаг, символизирующий собой Свет, закроют тяжелой крышкой и забудут навсегда. По обе стороны от приготовленного для похоронной процессии пути стоят плотно сгрудившиеся люди, лица и одежда которых сливается в разномастный гобелен, который внимательно читает Шувалов следующий за нами в составе небольшой процессии, состоящей из учителей Цесаревича.

Темно-зеленый лакированный гроб так тяжел, как будто сделан из чугуна. По старой русской традиции мы несем покойника ногами вперед. Впереди идут братья Юсуповы, посередине — Трубецкой и Апраксин, а сзади — я и Бестужев. Нарушая все писаные и неписаные табу, парень идет, повернув голову к гробу, и неотрывно смотрит на мертвое лицо Цесаревича.

Из зеленых глаз Бестужева-младшего текут крупные слезы. Кажется, что все камеры нацелены только на него, и я с ужасом представляю, что уже завтра эту картинку будут обсуждать в Телеграфе, Имперском вестнике и бесчисленном количестве блогов, каналов и желтых газетенок. Что в них нафантазируют авторы, известно одному лишь Разделенному!

Отвлекшись на Бестужева, я теряю бдительность и потому замечаю ангельские личики Мангуста и Кота, когда мы оказываемся в нескольких шагах от них. И узнаю мальчишек только благодаря виноватому взгляду приютской гримерши, направленному на меня. Пацаны одеты в форму воспитанников Царскосельского лицея и стоят по бокам от Марии Пантелеевны, которая играет их заботливую мать, расстроенную смертью наследника Престола. В глазах женщины стоят слезы. Слезы прощания.

Слезы прощания⁈ Я окидываю взглядом мозаику лиц, и меня прошибает холодный пот! Приютские здесь, почти всем составом⁈

На моем левом плече гроб с телом покойного, мы находимся в движении, но, крепко удерживая бронзовую скобу, я умудряюсь обернуться и встретиться взглядом с Великим Князем Шуваловым, который следует за нами на некотором отдалении в компании учителей и слуг Цесаревича.

Великий Князь понимает меня с полуслова. Фиолетовые глаза вспыхивают двумя сапфирами, старик прыгает с места, проносится над нашими головами и приземляется между гробом и мальчишками. Кот и Мангуст срывают с тощих шей цепочки с болтающимися на них крупными кулонами, соединяют их, и на месте пацанов врывается Сверхновая.

Время замедляется, звуки тянутся и уходят в низкий диапазон, а картинка перед глазами практически застывает. Великий Князь поднимает руки, и вспыхнувшая фиолетовая полусфера накрывает гроб с телом и нас шестерых. Вторая, гораздо большая по размеру, вбирает в себя толпу скорбящих, а затем сияющее перед нами рукотворное солнце взрывается.

Оно беснуется между фиолетовыми полусферами, выжигая всех, кто находится между ними, а я с ужасом наблюдаю за Великим Князем, угасающим на глазах. Пытаюсь отдать ему крохи Силы, которые есть в моем распоряжении, но он не принимает ее, и фигура Шувалова начинает уменьшаться. Она тает, словно эскимо в жаркий летний день, и через несколько секунд на брусчатку падает иссохшее, похожее на мумию, мертвое тело деда.

Ослепительное пламя гаснет, сферы истончаются и исчезают, а я запрокидываю голову к небу, снова ставшему голубым, и ору что есть мочи, даже не пытаясь сдержать хлынувшие из глаз слезы.

Император всея Руси принимает меня не в тронном зале, а в личном кабинете, достаточно скромном на мой неискушенный взгляд. Хрустальные люстры, мебель из карельской березы, наборные полы из мрамора, привезенного со всех концов страны, и вездесущая позолота — все это стало для меня привычным, но размеры помещения, из которого управляют огромной империей, оказались весьма скромны. Оно всего в два или три раза больше кабинета Главы Рода Фиолетовых, который станет моим, если я выйду от Романова живым.

Николай Александрович Романов суров и молчалив. После взаимных приветствий и соболезнований прошло уже пять минут. Восседая в огромном кресле с высокой резной спинкой за массивным дубовым столом, Император занят правописанием. В его руке старинная перьевая ручка, и он аккуратно выводит ей округлые буквы на пожелтевшем от времени или специальной обработки пергаменте. Самодержец не обращает на меня внимания, даже косых взглядов не бросает.

Я любуюсь резным позолоченным двуглавым орлом, украшающим стену за спиной самодержца, и на ум приходят слова Хранителя Рода. В некоторых легендах говорится о том, что в древности эта хищная птичка была символом союза Света и Тьмы. До тех пор, пока Бог во плоти не разделил Свет на семь частей и не одарил ими своих сыновей.Интересно все же, зачем он это сделал и сделал ли?

С самого утра я стараюсь думать о чем угодно, только не о смерти деда. Именно деда, а не Великого Князя или Главы Великого Рода. Будучи послан убить его, я полюбил старика, и окончательно понял это только сейчас, после его кончины. Понял и дал себе слово, что убью того, кто в ней виновен.

Весь остаток вчерашнего дня я провел у себя в спальне. Выключил телефон, распорядился никого к себе не пускать и, лежа на кровати, вспоминал наши с дедом встречи. Вспоминал и фиксировал в памяти самые незначительные подробности, чтобы с годами они не выцвели и не потускнели. Разговоров случилось немного, но все они были искренними, и это купило меня с потрохами. Агент Симпа, привыкший купаться в неискренности и защищавшийся от нее созданным для детей «Кодексом Агента», исчез окончательно.

А поздним вечером пришел Трубецкой. Приперся без приглашения, и Берестов впустил шельмеца. Андрей принес с собой бутылку коньяка «Шуваловский», и мы пили всю ночь, сначала сидя у панорамного окна в моих апартаментах, а затем переместившись на крышу высотки. Благо, погода была сказочная, и рассыпанные по черному небу звезды были видны даже на фоне фиолетового столба света, излучаемого родовым Кристаллом.

Мы пили коньяк, лежа на нагревшейся за день крыше и говорили. Говорили ни о чем и обо всем. О любви, о власти, о девушках и тайных мечтах, которые лелеяли в детстве. Андрей рассказывал о Великих Князьях и Княгинях, о том, какие они на самом деле, если снять сияющий покров властности. А еще он высказал версию по поводу местонахождения посмертной маски Разделенного Бога.

Уснули мы там же — на теплом гудроне, а проснулись с первыми лучами восходящего солнца в окружении вооруженных до зубов бойцов. Наших, присланных отцом Трубецкого и Князем Бестужевым. Последние должны были срочно доставить меня к Императору. Андрей собрался драться с ними, потому что решил, что меня везут на верную смерть, и сбить благородный порыв мне удалось с превеликим трудом. Разделенный — тот еще шутник: я обрел настоящего друга среди тех, кого должен был уничтожать, не щадя живота своего!

— Готово: теперь ты — Великий Князь Александр Игоревич Шувалов по праву крови и Глава Великого Рода Фиолетовых! — восклицает Император, прерывая мои раздумья и глядя на пергамент в собственных руках, заполненный аккуратным убористым почерком. — Теперь все официально! Грамоту написал собственноручно, как встарь!

Самодержец с гордостью оглядывает бумагу, будто он не сотню слов написал, а положил на поле боя сотню бойцов неприятеля.

— Перед смертью Игорь Всеволодович подал в Императорскую Канцелярию официальный документ о признании тебя сыном и прошение утвердить наследником Рода! — Император поднимает указательный палец и со значением вскидывает брови. — Никогда бы не подумал, что в таком возрасте можно зачать ребенка!