Но через полчаса ситуация повторилась. Бечеву перегрызли в момент. Хозяин выскочил с ружьем, но вокруг никого. Зайцы осторожные. Что делать? Нести все тесто в палатку?

Пропадет же закваска. Что теперь по милости ушастых не печь больше хлеб? Не будешь же сидеть на морозе и караулить их всю ночь. Хотя геодезист попробовал и насчитал следы аж целых десяти «ворюг».

Но зайцы при нем попрятались и не появились.

Тогда кто-то из геологов научил ловить зайца на петлю, поставив проволочную ловушку на тропе у палатки.

В итоге у геодезистов сохранилось не только тесто и возможность выпекать вкусный и ароматный хлеб, но появился приличный запас зайчатины.

В тундре сложно выживать, но если у тебя есть укрытие от ветра, тепло, а также какое-никакое ружьишко с патронами, то можно всегда обеспечить себе пропитание.

При этом незаменимой вещью является проволока и пассатижи. Из нее можно делать силки, при помощи не очень длинного куска проволоки можно поправить прорех на ткани палатки, починить расколовшееся топорище, сделать крючок для удочки, примотать что-нибудь к древку или рукояти.

— Нет, на оленя или сохатого, — ответил наконец Василий.

— Как понял?

— По вою понял. Они гонят его на каменистый берег. Там ему от них не уйти.

— Почему?

— Волку все равно, где бежать, а олень или лось, на камнях не может бежать быстро, поэтому падет и очень часто ломает ноги.

— Ты это по вою определил? — я с интересом посмотрел на его ружье.

Он заметил мой взгляд, убрал ружье на плечо и кивнул.

— Так воет молодой волк, пугает оленя, чтобы перекрыть путь и задать ему нужное направление. Вожак с остальной стаей ждет на берегу под ветром, чтобы не спугнуть добычу своим запахом.

Мы мало общались с неразговорчивыми братьями, и это было первое длинное предложение, которое я услышал от одного из них, за все время в партии, проведенное в одной команде с ними.

Василий не был похож на человека, который убил Петровича и теперь тщательно это скрывал.

Скорее его лицо выражало безразличие и спокойствие. Но это не значило ровным счетом ничего.

Я помню рассказ одного ветерана про то, что солдаты — выходцы из деревни не испытывали особых эмоций, если им приходилось лишать жизни противника. В отличии от городских.

Дело не в жестокости деревенских. Суть в другом, в отношении к смерти. Любой селянин и охотник умел забивать домашний скот без лишних размышлений.

Так устроена жизнь. Вот и браться представляли ту часть советских граждан, которые могут без особого волнения резать скотину.

Я не проводил параллелей между скотиной и людьми, но боюсь со смертью человека у братьев та же история.

— Спать пойду. Ты не ложишься? — спросил я эвенка

— Я еще постою, послушаю ушли ли волки, — ответил Василий

На утро выпало много снега. На этот раз береговая линия и само озеро были словно укрыты одним белым ковром. Высунув утром голову из палатки, я увидел только следы дежурного Бондаренко, готовящего завтрак.

То что Семягин переселил его к себе, не снимало с него обязанностей в лагере, поэтому он дежурил так же, как и все остальные.

Бело повсюду. Значит снег шел всю ночь. Он и сейчас продолжал идти, но уже не такими плотными хлопьями. Я посмотрел на сани, стоявшие тут же, которые смастерил Петрович.

Они находились под снегом у высоких куч кедрового стланика и другого собранного топлива. Очертания саней напоминали пышную снежную скамью.

— Ах, черт побери, да. Я тоже все время думаю о старике, — поймав мой взгляд на сани, сообщил мне дежурный, который, судя по запаху, готовил гречневую кашу с рыбой.

— Доброго утра, поделись, что ты о нем думаешь. — Я не ожидал, что Бондаренко захочет говорить об этом. Он к моему изумлению продолжил беседу.

— Пойдем, помоги мне прорубить лед и набрать воду для чая.

Он снял кашу с огня, взял топор и ведро и направился к озеру. Прорубь покрылась довольно толстой коркой льда.

— Думаю, что кое-кого была причина расправиться со стариком.

— Что ты имеешь ввиду?

Мне подумалось, что он сейчас расскажет про Козака и карточный долг, но ошибся.

— Да, вот мне кажется, что я знаю, кто украл у старика золотой самородок. Видимо, Петрович вычислил вора и тот его кокнул.

— Зачем же убивать старика?

— Чтобы не раскрылось воровство. Это же крысятничество — воровать у своих. Волчий билет навсегда. Такого потом никто и никогда не захочет брать с собой. Да и мало ли как Семягин отреагировал бы, если бы узнал о воровстве. Вон видишь, что он убийце предложил — убираться одному восвояси. А кто пойдет? Никто не пойдет. Это верная смерть одному в зиму в тундру уходить. Хоть бы и с ружьем.

— Ты о ком говоришь, не пойму?

— О ком-то, — Бондаренко не торопился делиться своими подозрениями, — время придет, тогда скажу.

— Тогда зачем мне об этом говоришь?

— Чтобы ты знал. Если меня вдруг здесь тоже порешат, то будешь знать, что угрохали меня не без причины.

— Тебе кто-то угрожал?

— Нет, нет. Что ты… Мне думается, что убийца догадывается, что я знаю больше, чем надо ему.

— Почему ты об этом рассказываешь мне?

— Потому что я тебе доверяю. Ты не мог отправить старика на тот свет. Ты с ним дружил. И кроме того, здесь все знают, что именно ты нашел месторождение в конце весны. Если бы тебе нужно было золотишко, ты бы себе уже килограммы спрятал, — он хитро улыбнулся, — ну, или нет. Да шучу я, шучу. Тебе этот мелкий самородок ни к чему.

— А когда ты узнал, что у старика украли самородок?

— Тогда же когда и все, когда Семягин разбор устроил.

— Я так понимаю, уже после его смерти?

— Верно. В тот день, когда ты блины готовил.

— Ты видел у кого-то самородок после того, как Петрович исчез?

Он задумчиво посмотрел на меня. Захотел, но не решился ответить. Будто что-то его остановило. Скорее всего он не думал о важности этого вопроса раньше.

Если он видел у кого-то самородок после смерти старика, то это значит, что того убили, а потом вложили золото в руки уже трупу. Значит возвращали из страха, что самородок будет обнаружено, тогда вору обвинений в убийстве не избежать.

Надо помнить, что при досмотре вещей мы с Семягиным ничего не нашли.

В ином случае самородок вернули Петровичу при жизни, а потом расправились с ним.

Пока это не вносило ясности в то, кто это сделал. Но если я буду знать у кого Бондаренко видел, если видел, самородок, то дело пойдет намного легче.

— Раз уж если ты мне доверяешь, если захочешь, то можешь в любое время поговорить со мной. Только имей ввиду, я буду вынужден рассказать об этом Семягину. И если мы найдем убийцу раньше, чем ты расскажешь у кого видел самородок, то получается, что ты, вроде как, покрываешь его.

— Это почему?

— Самородок — улика. Ты знаешь, кто мог украсть. Желание скрыть преступление тоже мотив.

— Но я-то, тут при чем? Скажи еще, что я чуть ли не подельник. Ты что не понимаешь, меня самого могут того… — он показал жест означающий веревку на шее, присвистнул и продолжил — фьють, и на тот свет отправить?

— Давай, так я тебе назову несколько имен, если среди них есть тот, у кого ты видел самородок, просто кивни. Если нет, значит нет.

Я перечислил всех кроме нас двоих. Но Бондаренко так и не кивнул

— А что, ты считаешь, что Семягин тоже мог?

— Ты, дружище не обессудь, но каждый из нас мог. Каждый под подозрением. И я, и ты тоже. Понимаешь?

— Я-я-я? — он вытаращил на меня глаза, — мне-то это зачем? Я же тебе говорю, что видел самородок, который принадлежал Петровичу.

— Чтобы не обвинять тебя голословно, я тебе так скажу, Бондаренко, любой из нас под подозрением, и любой может оговорить другого, чтобы отвести от себя подозрение.

— Это как?

— Ну вот я, к примеру, украл золото, а скажу что видел у тебя. Ты же сразу под удар попадаешь?

Бондаренко кивнул.

— Кстати, тут еще такое дело, тот, кто украл золото, не обязательно убийцей является. Вором — да.