Я поражался, как такой взрослый человек, может ходить с санями, быстрее меня свободного. При том, что он шел по глубокому мокрому снегу, а я двигался по его следам.

— Петрович, ты что легкоатлет?

— Я — старатель! — гордо проговорил он, мой напарник продолжал идти, подняв указательный палец вверх, — я когда сюда после зоны попал — словно полностью переродился, каждая клетка тела стала как новая. Вот что свобода с человеком делает.

— Это как? Что значит переродился?

— Там ты ходишь строем, как прикажут. Не можешь выбирать. Ни медленно, ни быстро. Бежать не можешь, стоять не можешь, а иногда это так тошно. А ростом я, как видишь невысок, меня все время в конец ставили. Я дал себе слово, что как выйду, буду мухой везде летать.

— А прогулки?

— Нет там прогулок, только строем. В брак строем, в пищеблок строем. Даже на точок строем. Но быстро ходить я здесь научился, когда в старатели пошел.Настоящий старатель умеет быстро ходить. Иначе все козырные места раньше тебя займут.

Меня брал азарт. Мне не хотелось отставать от старика, но его худощавое жилистое тело, все еще полное жизненных сил оказалось в лучшей форме, чем кто-нибудь мог предположить.

Несмотря на то, что Петрович курил, как паровоз, он умел каким-то чудным образом распаковывать скрытые резервы организма и пользоваться ими.

Резервами, которыми обладает любой человек, но у большинства они будут спать всю жизнь и ими так и не воспользуются.

Мне почему-то пришел на ум Брахман и его увлечение йогой. Ведь многие йоги упражняются всю жизнь, чтобы раскрыть в себе подобную энергичность.

У Петровича же это получилось естественным путем, сама жизнь удивительно светилась в нем подобным образом.

Мы наконец достигли самой крайней точки за поворотом, где вчера до встречи с медведем Петрович лазил в ледяной воде и доставал из нее плывуны и коряги.

Они образовали снежную гору, будучи сваленными друг на друга на берегу.

— Петрович, дай-ка, — я начал извлекать сухие ветки с корнями из белого холма.

Сани, казавшиеся поначалу вместительными, могли принять четыре подобных плывуна. После того, как я увязал и закрепил их, саней под ветками стало совсем не видно.

— Может еще сверху? — спросил я Петровича.

— Нет перевернется. Да и тяжелые они. Салазки могут на камнях проломиться и не выдержать. Сделаем так. Еще две вязанки на спину мне взвалишь. Ты тащи сани впереди, а я пойду сзади. На полпути поменяемся.

— А ты осилишь?

Он промолчал и смерил меня таким взглядом, будто смотрит на несмышленыша — первоклашку.

— Всё. Понял, давай грузится, — я улыбнулся.

Мы связали еще две вязанки и закинули ему на плечи. Они оказались довольно увесистыми. Всего пять.

Двинувшись в обратный путь, я почувствовал насколько хорошо Петрович придумал, как облегчить нам «логистику».

Сани часто вязли в мокром снеге, и если бы не медвежий жир, то нам пришлось бы каждый раз снимать вязанки с его спины, чтобы вытолкнуть их.

— Ничего, сейчас колею раскатаем, дальше легче пойдет, — приговаривал Петрович, помогая мне в таких случаях одной рукой.

Пройдя примерно пол пути мы сделали небольшой привал и поменялись местами.

— Обожди, перекурим, — Петрович достал красную пачку «Примы» извлек из нее сигаретку и предложил ее мне. Он прекрасно знал, что я не курю, но делал предложение воспользоваться его «табачком» каждый раз, словно какой-то сакральный ритуал.

Это действие, как бы подтверждало, что я не просто не являюсь его врагом, а он готов делить со мной последнее.

Петрович предлагал сигаретку не каждому в нашей группе.

Я с улыбкой вежливо отказался от предложенного курева. Тогда старик ловко спрятал пачку в нагрудный карман чиркнул спичкой, и выпустив дымное облачко, закурил.

Инженеры, из тех что были курящими, предпочитали сигареты с фильтром. Рабочие курили папиросы «Беломор» или «Казбек» и только старик выделялся на общем фоне своей «Примой».

Он как бы подчеркивал свой особый пролетарский вкус. Куря «Приму» Петрович,демонстрировал миру, что несмотря на все свои жизненные перипетии, боль и судьбоносные ошибки и страдания, но не станет курить черти что.

«Прима» была подороже «Беломора» и «Казбека» поэтому не каждый курильщик из рабочих, готов был тратить на эти сигареты лишние деньги. курево запасали на весь срок экспедиции.

Она была так же крепка и пахуча, именно пахуча, потому что ее специфический запах нельзя было назвать ароматом, как и «Беломор», но курившие ее считались пролетарскими «пижонами» и даже эстетами.

Его предложение было особо ценно тем, что курево запасали на весь срок экспедиции. Но никто не предполагал, что оно может затянуться на всю зиму. Поэтому запасы табака так или иначе скоро у всех должны были подойти к концу.

Я спокойно дождался, когда он докурит, разглядывая тающий снег на берегу озера. Вчерашний сырой туман, сменился прохладным штилем. Небо было затянуто серыми тучами, по которым невозможно определить будет ли сегодня еще идти снег.

Когда Петрович помог взвалить мне на плечи вязанку, я почувствовал неимоверное неудобство.

Ветки больно упирались в спину и плечи, казалось что их неровные сучкообразные изгибы и концы были придуманы для пыток, как во времена европейской инквизиции.

Центр тяжести был перемещен ближе к массивным корням. и хоть мы разместили два плывуна «вальтом», вязанки все время смещались то на одну то на другую сторону.

Мне постоянно приходилось балансировать вес на спине чтобы не завалится на бок, поднимая то правое, то левое плечо. От этого ёрзанья сводило шею, плечи и спину.

Но вспоминая, что Петрович был намного легче и мельче меня и ему тоже приходилось совсем несладко, я сжал зубы и продолжал путь. Я проникся к старику еще большим человеческим уважением.

Такова настоящая мужская доля. Молча превозмогать себя и идти вперед, глядя на других таких, как и ты. Глядя на самых сильных и достойных и повторяя их путь мы сами становимся сильными.

Если на дорогу к импровизированному складу мы затратили примерно полчаса, то обратно мы добирались час.

Лагерь уже проснулся и готовился к завтраку, нас позвали, но мы не стали ждать, а сразу отправились в обратный путь.

Семягин поздоровался, поблагодарил, попросил быть осторожными и внимательными, и пообещал сразу после завтрака прислать подмогу.

Нетрудно было посчитать, что нам понадобиться не менее двух дней чтобы перетащить все запасы топлива, которые мы набрали с Петровичем на берегу.

Вторая ходка далась легче первой, мы уже раскатали дорогу и шли по утоптанному снегу. Полозья саней все еще застревали, но уже не так часто. Образовалась лыжня. Ноги хлюпали в жидкой снежной каше, но из-за общей физической нагрузки не замерзали.

Тащить вязанку на спине тоже стало легче, потому что я вытащил из рюкзака свой дополнительный ватник цвета хаки.

Мне выдали его на складе в самом начале моей карьеры геолога, но одевать его мне приходилось не особо часто.

Видимо эти ватники были еще из запасов созданных во Время Великой Отечественной войны и благополучно доживших до семидесятых.

Ватник легко скатывался в небольшой валик, который при случае можно было использовать как подушку или дополнительное одеяло.

— Вещь! Что-то я сам не подумал, — потряс удовлетворенно головой Петрович, когда я сложил вдвое и постелил ему на плечи ватик перед тем, как взвалить вторую партию плывуна.

Когда мы подходили к лагерю, что увидели, что ребята выкапывают и тащат в лагерь те одиночные плывуны, которые были найдены нами первыми.

Их было довольно много и они перетаскивались волоком, чем вызвали недовольство Петровича.

— Вы нам всю колею затоптали, бесовы дети! Лучше бы и не трогали, на горбу надо таскать, на горбу! — ворчал старик, когда улыбающийся Брахман подошел снял перехватил поводья саней.

Двое других ребят пошли ко мне и помогли снять со спины тяжелую вязанку.