– Биться будем на рассвете, – в ее словах звучал лед. Вековечный лед, в который неминуемо обращается всякая влага, рискнувшая пробиться слишком глубоко в подгорные пещеры. – В моих чертогах.

С этими словами она покинула небесный дворец. А на следующее утро в жестокой схватке Нергал обезоружил Эрешкигаль и приставил лезвие своего длинного обоюдоострого клинка к ее обнаженной шее. В том смертельном танце, когда парные мечи Эрешкигаль несколько раз едва не обрывали жизнь ее дерзкого противника, многие из свидетелей поединка улавливали в движениях Хозяина Лабиринта до боли знакомые финты и пируэты. Но никто так и не понял их природу.

Нергал бился так, как не бился никогда прежде. Против коротких мечей Эрешкигаль он вышел с полуторником, что было довольно необычным решением. Тем не менее, скорость клинка при двуручном хвате в сочетании с невероятной силой ударов и удивительным мастерством Нергала позволили ему не только успешно парировать все встречные выпады, но и атаковать самому.

В итоге, он удачно заблокировал один из клинков Эрешкигаль, затем высвободил левую руку и нанес богине жестокий удар в подбородок. Та пошатнулась и этого мгновения Нергалу хватило, чтобы перехватить ее левое запястье и ударить его о каменную стену. Меч покинул руку богини, она с рычанием высвободилась из захвата, нанесла несколько рубящих ударов вторым клинком, но Нергал вновь оказался быстрее. На его груди вспухли кровавые полосы, но бог не обратил на них никакого внимания – он ринулся вперед, отвел выброшенное навстречу лезвие вниз, а затем вновь ударил богиню в подбородок, но уже яблоком клинка. Та рухнула на пол, Нергал встал над ней и коснулся лезвием меча ее шеи.

Эрешкигаль стала женой Нергала, и никто никогда так и не узнал, что перед боем Эрра передал другу часть своей силы. Этот древний ритуал не был известен ни одному богу, Эрра нашел его, путешествуя на восток, в пустыню, где возле Ура он посетил древний зиккурат. Эрра давно заприметил эти необычные строения, которые местные народы использовали как храмы. Но оказалось, что не они строители зиккуратов, это наследие иной цивилизации, давно сгинувшей и не оставившей после себя ничего, кроме монументальных комплексов непонятного назначения.

Эрра каким-то шестым чувством улавливал, что зиккураты не были задуманы как места для поклонения. Скорее это были некие накопители энергии, которые по неизвестной причине оказались «обесточены». Сначала бог войны не слишком старался вникнуть в их суть, но в зиккурате Ура он нашел железные скрижали, на которых был изображен тот самый ритуал.

Так или иначе, Нергал был счастлив. Эрешкигаль, казалось, смирилась с ролью примерной (или не очень) супруги, а главное – она забыла об Эрре. Сам же Эрра… он никому не признался бы в этом, но в какой-то момент понял, что Эрешкигаль была единственной богиней, которую он не хотел покидать. Почему же ушел? Возможно – по инерции. А возможно – зов войны в нем всегда был сильнее зова страсти.

А потом Хаммурапи пошел войной на Ларсу и у Эрры было много работы. Он вновь пробуждал в войнах отвагу и всепоглощающую ярость, сходился в бою с чужими богами и побеждал их, одного за другим. Он вновь воплощался в телах смертных воинов и упивался кровью врагов, разрушая все, чего мог коснуться. Он стал втрое неистовее и впятеро безжалостнее. Но войны Хаммурапи все равно любили своего бога. Они не переставали славить его, наносили на свои тела кровавые раны в его честь, называли его именем своих сыновей.

Эрра, бог войны и разрушения, воплощение ярости Кадингирры. Порой его называли богом чумы и мора, о нем слагали такие легенды, которые иному богу могли бы показаться оскорбительными. Но Эрра лишь раскатисто смеялся над этими историями, видя в них страх. Страх смертных перед войной, перед стихией, которую невозможно остановить или обуздать. Эрра знал, что так будет всегда. Действительно знал, ибо после штурма Ларсы, когда он пребывал в пьяном экстазе, объятый перепончатыми крылами стонущих духов-богинь воздуха, его разума коснулось видение грядущего. И он захохотал, узрев, что даже в зловещем мраке далекого будущего есть лишь война…

И кто знает, чем закончилась бы история возвышения Кадингирры, если бы однажды Эрра не услышал зов. Он пировал с другими богами в одном из небесных дворцов, когда ощутил, что кто-то из смертных обращается к нему. Воины часто просили у Эрры благословения и он щедро делился своим вниманием с каждым из них, даруя силу, храбрость и мужество. Но то был совсем иной зов.

Эрра сразу же понял, что к нему взывает Ниску, лучший воин Хаммурапи. Сильный и доблестный ветеран, прошедший ни один десяток войн, раньше он никогда не обращался к богу войны. Не потому, что не уважал или не любил своего покровителя. Просто Ниску считал, что сам в состоянии справиться с любыми трудностями. И он с ними успешно справлялся.

Однако в этот раз что-то изменилось. Ниску просил у Эрры помощи. И столько боли и отчаяния было в его зове, что бог войны, мгновенно протрезвев, сбросил с себя пышнобедрую Мамме и ринулся вниз, в мир смертных. Он предстал перед Ниску в пламене жертвенного огня меняющимся трепещущим образом с алыми как ограненные рубины глазами.

– Я пришел к тебе, мой верный воин, – пророкотал Эрра. Его глубокий голос раскатился под сводами пещеры. – Что за нужда заставила тебя обратиться ко мне?

– Повелитель! – жарко выдохнул Ниску, его била мелкая дрожь. – Я прошу тебя, лишь тебя, ибо никто боле не в силах помочь мне! Моя жена, Икшель, она рожает, но… что-то не так, повелитель, ребенок лежит неправильно и повитуха не знает, что делать. Она говорит, что не может спасти ни мать, ни дитя!

Пещера, в которой Ниску взывал к Эрре, находилась на берегу рукотворного озера Тамту. Здесь раскинулся крупный город Борсиппа, который год от года обретал все большую политическую значимость. Он разрастался, сотни торговцев и ремесленников прибывали сюда со всех краев великого царства Хаммурапи, так что Борсиппу даже стали называть Второй Кадингиррой.

У Ниску в Борсиппе был скромный дворец, он стоял на восточном берега озера. Эрра без труда нашел эту информацию в открытом разуме своего воина, а затем проник не знающим преград божественным взором сквозь глиняный кирпич дворцовых стен. Он увидел распластанную на шкуре муфлона женщину и кровавую лужу, что растекалась под ней. Рядом на коленях стояли жрицы Инанны. Глупые женщины взывали к богине-матери, не ведая, что та никогда не почтит их своим вниманием!

Эрра видел, что Икшель умирает от потери крови, а ребенок в ее чреве задыхается, не способный освободиться от оков материнской плоти. Он все это видел, отчетливо и во всех подробностях, но не мог ничего сделать. Не было у него силы, чтобы помочь страдающей женщине.

– Я сделаю все, что ты скажешь! – кричал Ниску, и впервые Эрра увидел на лице своего верного воина слезы. – Ты велик и неодолим, о бог войны! Я никогда не смел просить тебя о чем либо, но сейчас прошу. Если нужно – забери мою собственную жизнь, но спаси Икшель и ребенка! Спаси их! Хотя бы… хотя бы ребенка… Она бы этого хотела…

Эхо его рыданий тысячекратно отразилось от стен маленькой пещеры и заставило жертвенный пламень замереть, точно в испуге.

– Я не могу, – прошептал Эрра из огня. – Прости, мой воин, я…

– Да что же ты за бог! – зарычал Ниску. Он вскочил с колен, его глаза, полные слез и бессильной ярости, уставились в пламя жестоким немигающим взглядом. – Что ты за бог, если не можешь спасти одну единственную жизнь! Что значат тысячи сраженных тобою врагов? Что значит десятки покоренных народов и сожженных столиц? Что значишь ты сам и вся наша любовь к тебе? Если ты не в состоянии спасти одну единственную жизнь! Одну! Единственную! Жизнь! Что ты за бог! Что вы все за боги!

Эрра молчал. В это мгновение он понял, насколько прав смертный воин. Существо, что стоит неизмеримо выше людского рода, на деле бессильно там, где бессилен и сам человек. Он, бог войны, может стирать с лица земли цивилизации, он может возвышать одних царей и низвергать других, он может выиграть любую битву. Любую, кроме одной. Кроме битвы за жизнь. Одну единственную жизнь.