— Я не все рассказала тебе о своей биографии.

Возможно, настало время сказать это сейчас.

Он заслуживает того, чтобы знать.

ИВАН

Наступила тишина, пока я ждал, что она продолжит. Когда она этого не делает, я подсказываю ей, решив начать с ее учебы в университете, а не с ее биографии.

— Психология? — Повторяю я, искренне заинтересовавшись. Это кусочек головоломки, который не вписывается в картину, которую я нарисовал в своем воображении о Софии. Мои источники надежны: упустить что-то столь значительное, как университетский диплом, — это не та ошибка, которую они могли бы допустить. — Интересный выбор. Почему мы не нашли этого в твоей биографии?

Она бросает на меня взгляд, в котором смешались вызов и озорство.

— Может быть, потому что я не рассказала вам о себе все, — говорит она, ее голос ровный, но я улавливаю в нем что-то еще. Опасения? А может, это волнение от раскрытия секретов, которые слишком долго оставались в тени.

— И почему же? — Спрашиваю я ровным тоном, не выдавая своего растущего любопытства. Я откидываюсь назад, давая ей возможность рассказать свою историю, но мой взгляд остается непреклонным.

— Я знаю, что не все вам рассказала, но я сделала это, чтобы сбежать от своей старой жизни. Чтобы начать все заново.

— А что было не так в твоей прежней жизни? — Спрашиваю я, не будучи уверенным, что готов к ответу.

София снова заговорила о своем прошлом.

— Ты помнишь, я упоминала, что жила с матерью до пятнадцати лет. И о том, что мой отец был жестоким…

— И я предлагал убить его, — вмешиваюсь я.

Она хихикает — звук одновременно грустный и милый.

— Да, я помню.

— А что было потом? — Спрашиваю я, искренне любопытствуя. Ее история, ее боль, все это имеет для меня большее значение, чем я ожидал.

— Я изучала психологию, потому что хотела понять его, понять себя. Но я не могла найти ответы на свои вопросы. — Она делает паузу, ее взгляд устремлен на что-то невидимое. — Потом умерла моя мама. И я стала по-настоящему одинока.

Тяжесть ее признания повисает между нами. Ее путешествие, отмеченное потерей и поиском понимания, внезапно делает ее более реальной, более близкой.

— Ты искала ответы в психологии, — мягко говорю я, побуждая ее продолжать.

— Да, и в каком-то смысле я их нашла. Не о нем, а о человеческом поведении, о стойкости и выживании. Это помогло мне понять, что некоторые люди просто… ну, сломаны. И никакие желания и исследования не могут их исправить. В детстве надо мной часто издевались сверстники, я была отшельником из неполной семьи, ну в общем со мной мало кто водил дружбу.

Любопытство пробивает себе дорогу в мои мысли, отталкиваясь от границ, которые она установила своей историей.

— Как тебе удалось начать все заново? Стереть свое прошлое?

— Это было нелегко, — начинает она, ее глаза встречаются с моими с прямотой, которая одновременно обезоруживает и завораживает. — После смерти матери я поняла, что если хочу вырваться из тени ошибок моей семьи, то должна исчезнуть. Полностью. Потому что мой отец был в городе и искал меня. Я знала, что он жестокий человек, хотя мама и пыталась оберегать меня от этого. Мне и так всегда было нелегко сначала среди детей, а затем подростков, а присутствие отца, да еще не самого лучшего могло усложнить все в разы.

Я наклонился, заинтригованный. Исчезновение — понятие, с которым я знаком, но это радикальный шаг, чреватый сложностями и рисками.

— Я экономила каждый пенни, подрабатывала и научилась заметать следы. Я сменила имя, переезжала из одного города в другой. Я стала призраком, не оставив после себя никаких следов своей прежней жизни.

— И никто ничего не заподозрил?

— Люди видят то, что хотят видеть. Если быть достаточно осторожным, можно спрятаться у всех на виду. И психология помогла мне понять, как манипулировать восприятием, как слиться с толпой.

Я изучаю ее. Как дрожат ее губы, как ее красивые глаза наполняются непролитыми слезами и как она, кажется, сжимается под собственными словами. Черт. Она как сломанная кукла, пытающаяся склеить себя обратно.

— Черт, — бормочу я себе под нос. Меня внезапно одолевает желание защитить ее, сделать своей. Я не оставляю уязвимых мест, но вот я здесь, одержимый женщиной, которая явно прошла через ад.

Она смотрит на меня, ожидая моей реакции. Я не даю ей ничего, только отрывисто киваю и говорю:

— Продолжай.

— Я начала с нуля, — тихо говорит она, дергая за свободную нитку на рукаве рубашки, демонстрируя свою нервозность. — Каждое утро, когда я просыпалась, мне казалось, что моя голова находится под водой, но со временем стало легче.

Мои пальцы инстинктивно сжимаются в кулаки: мысль о том, что кто-то другой может прикоснуться к ней, причинить ей боль, заставляет меня хотеть причинить им ответную боль вдвое сильнее.

— Оказывается, от своего прошлого можно убежать, — мягко говорит она.

— А сейчас сможешь? — Я не могу удержаться от того, чтобы не вздернуть бровь. Идея бежать от своего прошлого мне чужда. В Братве твое прошлое — это твоя личность, оно в крови, которую ты проливаешь, и в шрамах, вытравленных на твоей коже.

Она деликатно покачала головой.

— Пока нет.

Мысль о том, что она уйдет, заберет ребенка и отойдет от этой жизни, в которую мы ее втянули, грызет меня. Я не могу этого вынести. От одной только мысли об этом у меня в груди щемит. Но в глубине души шепчет суровая, непреклонная истина: это может быть самым безопасным вариантом для нее. Этот мир, мой мир, не место для невинности, для чего-то столь же чистого, как новая жизнь, которую она вынашивает. Каждый день — это игра со смертью, каждое решение — танец с опасностью. Могу ли я с чистой совестью привязать ее к этому существованию?

Я протягиваю руку и беру ее за плечо, чтобы убедиться, что привлек ее внимание.

— Никто больше не причинит тебе вреда. Пока я дышу, никто.

Ее остекленевшие глаза метнулись к моим, пораженные силой моего заявления. Но она должна понять. Она должна знать, как далеко я готов зайти ради нее.

— Может, у меня и есть кровь на руках, милая, но я, черт возьми, пролью реки, если это будет означать твою безопасность.

Я отпускаю ее и откидываюсь на спинку кресла. Я достаю сигарету и чиркаю зажигалкой, глубоко вдыхая дым. Никотин ни черта не делает, чтобы успокоить бурю внутри меня. Теперь это может сделать она и только она.

Ухмылка не сходит с моих губ, когда она заметно борется между страхом и очарованием. Боже, ее невинность опьяняет. Кайф, который топит меня во тьме и свете одновременно.

Я знаю, что не все услышал, но это должен был быть вечер веселья, а он превратился в нечто более серьезное. Я пытаюсь сменить тон и пошутить. Ее смех — все, что мне нужно, чтобы понять, что у нас все хорошо, и у нее все хорошо. Мы засиделись за виски для меня, за лимонадом для нее, но пора уходить.

Воздух снаружи ресторана обдает нас холодом и резкими запахами, что составляет разительный контраст с теплом, которое мы оставляем позади. София рядом со мной, ее смех еще не утих, как вдруг она спотыкается.

— Черт, София, что случилось? — Мой голос, резкий от беспокойства, прорезает ночь.

— Я… я в порядке, — задыхается она, но ее голос не убеждает. Ее шаги снова замедляются, на этот раз более отчетливо, и я мгновенно оказываюсь рядом с ней, обнимая ее за талию.

Но это бесполезно. Она падает, ее тело поддается, и я едва успеваю подхватить ее, прежде чем она падает на землю.

— Нет, нет, нет, — бормочу я с паникой в голосе, осторожно опуская ее на тротуар. Ее кожа бледная, слишком бледная, а на лбу выступили капельки пота, которых раньше не было. — По-твоему, это выглядит нормально? — Я не могу сдержать разочарования в своем голосе, но оно рождается от страха, а не от гнева.

Она пытается ответить, слабая попытка заверить, которая переходит в гримасу боли.