— Черт возьми, София, — ругаюсь я под нос, подхватывая ее на руки. Она легкая, слишком легкая, ее тело дрожит, прижимаясь к моему. Каждый мой инстинкт кричит, что это плохо, очень плохо. Пока я несу ее обратно к машине, мои мысли мечутся. Что, если это ребенок? Что, если я потеряю их обоих? Эта мысль — удар в самое нутро, и у меня перехватывает дыхание от ужаса.

С Софией на руках я бросаюсь через дорогу к своей припаркованной машине — черному Мерседесу, который так же смертельно тих, как и быстр. Быстро усадив ее на заднее сиденье, я пересаживаюсь на водительское место, и костяшки пальцев белеют на рулевом колесе.

— Черт, — прорычал я себе под нос. Сердце стучит о грудную клетку, как загнанный в клетку зверь, отчаянный, бешеный. Вид ее боли вызвал уродливую пульсацию в моем мире, пробив фанеру контроля, которую я всегда стараюсь поддерживать.

Я с безжалостной точностью проношусь сквозь пробки, направляясь к ближайшей больнице. Каждый тик часов кажется вечностью, каждый светофор — пыточным устройством. Я скрежещу зубами так сильно, что кажется, будто они могут разлететься на куски.

К черту всех, кто осмелится встать у меня на пути.

Я смотрю на нее через зеркало заднего вида: она бледна и гримасничает от каждого толчка машины. В моем нутре завязывается узел из гнева и страха из-за ее уязвимости. Никто не должен иметь такую власть надо мной — над нами.

Сделав глубокий вдох, я напоминаю себе, что ради нее нужно сохранять спокойствие.

— Мы почти на месте, — говорю я по-русски. Мой взгляд ненадолго встречается с ее взглядом, после чего он снова переключается на дорогу. Черт возьми, мне нужно держать себя в руках.

Наконец подъехав к больнице, я наполовину паркуюсь, наполовину бросаю машину на свободное место, а затем открываю заднюю дверь и снова поднимаю Софию на руки.

— Убирайтесь с нашего гребаного пути, — рычу я на всех, кто осмеливается нас тормозить, пока мы врываемся в двери больницы. Внутри, после напряженного ожидания, когда в голове прокручиваются самые худшие сценарии, доктор наконец сообщает нам новости.

— Это пищевое отравление, — говорит он, и я едва могу поверить своим ушам. Облегчение захлестывает меня с такой силой, что мне приходится прислониться к стене. Вся эта паника из-за пищевого отравления. Я думал… Нет, я даже не хочу думать о том, что могло произойти.

София, лежащая на больничной койке, смотрит на меня, на ее губах играет слабая улыбка, несмотря на пережитое испытание.

— Вот видишь, я же говорила тебе, что беспокоиться не о чем.

Я позвонил Максиму и Виктору. Когда они вошли в комнату с озабоченными лицами, София удивленно подняла голову.

— Что все вы здесь делаете? — Спрашивает она, на ее губах играет слабая улыбка, несмотря на явный дискомфорт.

Наконец я говорю.

— У нее пищевое отравление.

Виктор, который никогда не упускал случая поддразнить меня, ухмыляется.

— Ты отвел ее в плохой ресторан, что ли?

Я закатываю глаза, не в силах собраться с силами для достойного ответа.

— Да, да, посмейся над этим. Я волновался, что это что-то с ребенком, — признаюсь я, проводя рукой по волосам, от облегчения я чувствую легкое головокружение.

Взгляд Софии смягчается, когда она смотрит на меня, а затем переключается на Ивана и Виктора.

— Вы действительно бросили все ради меня?

Максим, обычно стоический человек, слегка улыбается.

— Конечно. К тому же мы не могли позволить Ивану самому разбираться со всей больничной бумажной работой. Он бы, наверное, объявил войну медсестрам.

Комната наполняется смехом, напряжение наконец-то спадает. Состояние Софии, хотя и неприятное, несерьезное, и знание того, что с ней все будет хорошо, снимает с моих плеч груз, который я до конца не осознавал.

— Спасибо вам всем, — говорит София, ее голос густ от эмоций. — Но в следующий раз, может быть, просто хороший домашний ужин, хорошо?

— Договорились, — обещаю я, протягивая ей руку и нежно сжимая ее. — Больше никаких шикарных ресторанов на некоторое время.

— Вы, ребята, преувеличиваете. Я в порядке! — Она пытается отмахнуться от нашего беспокойства, но никто из нас на это не купится. Не после того, как она нас напугала.

— Да, потому что сгибаться от боли — это твоя версия "в порядке", — отвечаю я, сохраняя легкий голос, но не в силах скрыть скрытое беспокойство.

Виктор прислонился к стене, скрестив руки, на его губах играет ухмылка.

— В следующий раз я буду готовить. По крайней мере, из-за моей еды люди не попадают в больницу.

Я добавляю:

— Тогда нам понадобится дегустатор. На всякий случай. — Эта бесстрастная речь вызывает смех у Софии, и даже Максим улыбается.

— Видите? Вот за что я вас люблю, ребята. Вы превращаете посещение больницы в комедийное шоу. — Говорит София, и ее смех наполняет комнату, ослабляя напряжение, сковавшее мои внутренности.

Я придвигаюсь ближе и беру ее руку в свою. Ее кожа теплая, а хватка крепкая.

— Больше никаких подобных штучек, хорошо? Ты слишком важна для нас.

Ее глаза встречаются с моими, в них мелькает знакомая искра неповиновения.

— Я не планирую свои заболевания, Иван. Но я постараюсь свести их к минимуму.

Виктор снова вклинивается:

— Хорошо, потому что мое сердце не выдержит этой драмы. Я слишком стар.

— Ты не старый, ты просто плохо сохранился, — парирует София.

Мы смеемся, а потом снова наступает тишина.

— Дадите мне обещание? — Голос Софии прорывается сквозь тишину, в нем смешались шутка и серьезность. Атмосфера в комнате меняется, все настраиваются, чувствуя перемены. — Никакой больничной еды. Я убеждена, что она сама по себе опасна для здоровья.

Я откидываюсь назад, полуулыбка играет на моих губах, когда я встречаю ее взгляд.

— Считай, что все сделано. В следующий раз я буду шеф-поваром. Только… может, не стоит сдерживать свои ожидания, ладно? Гурманство — не совсем мой стиль.

— Это обещание? — Ее вопрос застыл в воздухе, приправленный игривым сомнением, которое скрывает ее искреннее беспокойство по поводу моих пресловутых кухонных подвигов.

Тихонько смеясь, я наклоняюсь ближе, и момент становится более легким, более интимным.

— Ты сомневаешься в моем мастерстве на кухне? — Поддразниваю я, надеясь увидеть блеск в ее глазах, тот взгляд, которым я так дорожу.

Она встречает мой взгляд, на ее губах пляшет улыбка, молчаливое признание наших общих моментов, наших внутренних шуток и того комфорта, который мы в них находим.

— Полагаю, мне придется довериться тебе, — говорит она, ее голос — тихий шепот, который каким-то образом говорит о многом, заставляя меня молча поклясться всегда сохранять это доверие в неприкосновенности.

— Может, мне стоит покормить тебя самому? — Предлагаю я, и мой тон становится опасно сладким, когда я отпускаю ее подбородок и снова сажусь.

Максим фыркает рядом со мной, его взгляд перебегает на Софию, а затем возвращается ко мне.

— Если ты будешь готовить, мы могли бы заранее нанять скорую помощь.

— Я не так уж плох, — спокойно отвечаю я, хотя внутри ухмыляюсь как сумасшедший.

— Просто ты умеешь пользоваться ножом только для одной вещи, — насмехается Виктор с другого конца комнаты.

— Ну, это не совсем так, — бесстрастно пожимаю я плечами. — Ножом я могу сделать гораздо больше… но вы, ребята, не захотите увидеть или попробовать это на вкус.

Я встаю со стула и делаю два шага к кровати Софии, а в голове роятся мрачные мысли о ней при других обстоятельствах — связанной и беспомощной подо мной, пока я показываю ей, какой силой может обладать нож.

Но об этом позже. Сейчас мне нужно уверить ее, что она не умрет под моим присмотром.

— Ладно, мальчики, — наконец нарушаю я тишину, в моем тоне звучит смертельное предупреждение. — Хватит этого дерьма. — Я окидываю их пристальным взглядом, а затем перевожу взгляд обратно на Софию. — Пора домой.

Я решительно киваю.