— Веришь или нет, Анечка… Спать хочу, как медведь — бороться! Вот уже — людей не замечаю! — посетовал Иван.

— А не надо было кучу нарядов получать! — «вот всё и про всех в училище все-все знают!».

Косов пожал плечами — дескать, не мы такие, жизнь такая!

— У вас-то как дела? — поинтересовался Косов.

— Как дела, как дела? Дела — как сажа бела! — протараторила Анечка, — А некоторые, которые во всем и виноваты… натворят и — шмыг в кусты! А бедным и несчастным медсестрам — достается на орехи!

— Аня! Вот правда… у меня сейчас голова совсем-совсем не соображает. Ты уж, пожалуйста, говори со мной как с полным придурком — все разжевывая и раскладывая по полочкам! Виноват, похоже — я, да?

— Ну а кто еще-то? Конечно ты! — убежденно отозвалась медсестра.

— Ага! А в чем? — кивнул, соглашаясь Иван.

— В чем, в чем?! Настя уже вторую неделю злая как… не знаю кто! Не говорит, молчит все больше и строгая — жуть! Все не так, и все — не правильно! Вот нам с Симой и достается!

— Ага, понятно! Слушай… а я вот все время спросить хотел, а вы что же вдвоем в санчасти медсестры?

— Ой, да прямо там! Еще эта выдра Раиска, но она у нас многодетная мать, а потому и в санчасти появляется только днями. А по ночам дежурит крайне редко! Ладно, когда в санчасти никто не лежит — тогда Настя разрешает домой уходить. А сейчас этот лежал… тобою битый. Так вообще ночь через ночь сидеть приходилось.

— А почему лежал? Уже не лежит?

— Да выпнула его Настя! И вообще — чего его держать там было? Видно же, что ничего у него нет! Ваня! Я же вообще о другом речь вела, а ты меня с мысли сбил!

— Ага… ну — тогда веди речь дальше!

— Я что хотела попросить… ты бы зашел к нам, переговорил с Настей. Что она так изводить-то себя будет? А вообще ты, Косов, конечно, сволочь! Как и все мужики, в общем-то!

— Зайти, говоришь? Переговорить… А меня там не убьют часом? — задумался Иван.

— Ага! Струсил! Как блудить — так вы все мастера, а как ответ держать, так и нет вас!

— Аня! Вот что я тебе скажу… Я не знаю, что нафантазировали… и ты, и Настя… и другие, но Варя… в смысле — Варвара Конева, она — давняя подруга Игоря Калошина. Потому… Это все игра была, игра на сцене, понимаешь? Так задумано было, чтобы лучше песни передать. И все!

Женщина с сомнением посмотрела на него, с недоверием усмехнулась:

— И все? Да ладно!

— Во-о-о-т! Видишь — даже ты не веришь! А как мне Насте это объяснять? Сложу буйну голову у вас в санчасти, и не будет в рядах доблестной Красной армии такого доброго молодца!

Аня засмеялась:

— Вот что мне в тебе всегда нравилось, Иван, что ты за словом никогда в карман не лезешь! Вон как складно говоришь! Любую заболтаешь, да? Вот и объясни это все Насте. Может у тебя получится, и для нас, бедных, прекратятся эти трудные времена.

Косов задумался.

«Как не крути, но объясняться как-то надо! И правда, веду себя, как тот страус — засунул голову в песок и надеюсь, что как-нибудь само рассосется. Не-е-е-т, не рассосется! Любишь кататься — люби и саночки возить! А еще — любишь медок, люби и холодок!».

— Анюта, радость моя! А как по-твоему — когда лучше зайти к вам, чтобы Настя была на месте? И, желательно, чтобы она… не сильно злая была?

— Ну на месте она… да сегодня вечером она будет! Она сейчас вообще, допоздна, бывает, сидит! А вот про «злая», тут ничего сказать не могу! Она сейчас буквально от неосторожного слова вспыхнуть может.

Косов опять задумался: «Проблема, блин! Хочется и рыбку съесть, ага… и на елку влезть!».

— Ну что ты задумался опять? Вань… ну сделай что-нибудь! А мы… а я тебе так благодарна буду! Могу даже поцеловать, вот! — и Анечка чуть покраснела.

— Ага, поцеловать… А потом что — нас обоих расстреляют, прямо там — у вас в санузле? — возмутился Иван.

— Ха! Так там хоть понятно будет за что страдаю! А так… и меду не попробовала и пчелы покусали! Не, так несправедливо! — засмеялась женщина.

— М-да… а что, меду бы хотела попробовать? — ни с того, ни с сего поинтересовался Иван, и сам с себя удивился!

— Ну-у-у… знаешь, ты Настю успокой и в чувство приведи сначала. А потом… потом — видно будет! — еще больше зарумянилась медсестра.

— Ладно… сегодня приду! — вздохнул Косов, — Слушай! А у вас все есть для оказания первой медицинской помощи? Это я так, на всякий случай интересуюсь…

— На всякий случай… Анастасия Ивановна тебя сразу убьет, никакой помощи уже не потребуется. Хотя может и помучить перед этим. Тут уж — как под настроение попадешь! — засмеялась Аня.

— Вот! А ты говоришь — струсил! У меня есть все основания полагать, что могу не дожить не то, что до победы коммунизма, а даже до сегодняшнего отбоя.

— Ладно… если что, я за тебя свечку поставлю! Мне можно, я не комсомолка! — напутствовала его добрым словом Анечка.

Но Косов подумал, что помирать на сытый желудок все же приятнее, и решил идти на Голгофу после ужина.

Под ехидные улыбки введенного в курс дела Ильичева, Иван привел себя и форму в порядок, и, выходя, поднял руку:

— Аве цезарь! Моритури те салютант!

Уже на лестнице Иван услышал, как Ильичев у кого-то спросил:

— А что он сказал?

— Славься Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Это приветствие гладиаторов в Риме. Так они говорили, когда шли в бой на арене! — ответил сержанту Юрка Гиршиц.

Перед крыльцом санчасти, Косов остановился и закурил. И уже выкидывая папиросу в урну, подумал:

«Идиот! Сюда же ее окна выходят! Хотя… а какая разница?».

Когда он зашел в санчасть, из какой-то двери выглянула Сима, и, судя по выражению лица — удивилась, испугалась, но кивнула подтверждающе, когда Косов кивком спросил — «Здесь?».

Тук-тук-тук! Негромко, даже несколько… интимно!

— Войдите! — «а вот сейчас эдак — очень делово!».

— Разрешите?

Настя сидела за своим столом, над раскрытым журналом. Удивленно приподняла бровь, усмехнулась.

— Ну что? Пришел? — очень тихо, почти шепотом, спросила.

— Пришел! — вздохнул Иван.

— А на хрена пришел? — она встала из-за стола и потянулась.

— Не знаю… поговорить. Объясниться.

— Покаяться! — продолжила ряд Настя.

Косов промолчал. Несмотря на предложение Калошина, он не мог быть уверенным, что такое — пройдет! Ну не умел он врать! Все сразу отражалось на его морде! Никогда не умел врать! И даже те оправдания, которые он влил в уши Анечке, как он сейчас понимал, были — не очень! Не было в них убедительности.

— Ну и чего мы молчим? — Настя подошла ближе и прошлась мимо него по кабинету.

— Да вот… не знаю, что говорить.

— А я знаю! Я — знаю! — вдруг вскинулась она, и свистящим шепотом, тыкая ему пальцем в грудь, — Ты! С ней! Спал!

Потом как-то вдруг успокоилась и почти нормальным голосом спросила:

— Скажешь — нет? Я же все видела! Я сразу все увидела! Сволочь! — снова начала накаляться она, — Мерзавец! И сказочки эти… про то, что она подруга Калошина — забудь! Это вон… для Анечки прибереги! А мне рассказывать их не надо!

— Настя…

— Молчи! Молчи, сволочь! Терпеть этого не могу… оправдания все эти! Ложные! Фальшивые! Трусливые!

Косова обожгла пощечина. Раз! Другой! Третий! Пощечины были хлесткие, злые и очень неслабые! Даже вспышки в глазах мелькали! И в голове что-то звенеть начало!

— А ведь не скажешь, что такая уж сильная! — мелькнула мысль, но тут же была выбита очередной оплеухой.

— Настя!

— Молчи, я сказала! — «ой, бля! а вот последняя — была особенно хороша!».

Иван почувствовал, как во рту стало солоно с привкусом железа, а из носа вдруг закапало. Он приоткрыл глаза. Она стояла, прерывисто дыша, и увидев кровь на его лице, вдруг выдохнула и как будто вся сдулась.

— На! Возьми платок. А то — закапаешь все здесь. Соплями своими. Смотреть противно, — протянула она.

И вот последняя фраза вмиг вызверила Ивана. Ни пощечины, ни жесткие слова, а вот это — «противно!».