– А чего делает – не интересовались? – я нахмурился.

– Не… Мож съел чего не того, – ответил Маро.

Какие беззаботные имперцы.

Аж тошно.

– Не суди их, – защищал претов Принц. – Они совсем мальки.

– Так может он ритуал какой злой бахает?

– Так он наш же. Хан совсем сымперился, – оправдывал его Суло. – Нам то не жалко. Хочет сидеть, пусть сидит. Может там традиция какая, а мы со своими вопросами полезем… Помешаем. Ты, Кейр, как угодно думай, а мы делать так не хотим. Некрасиво получится…

– А он еще и здоровый такой, – задумчиво Мара добавил. – Как бы по шеям не надавал.

Понаблюдал за ним какое-то время – серокожий ничего другого и не делал. Поэтому просто подошёл и спросил:

– Чем это ты таким занимаешься?

– Кейр, я тебя представил или ты и правда здесь?

Даже глаза собака такая открывать не стал.

– Ты как думаешь?

Еще пару раз качнулся, будто терпение мое испытывал.

– Я не думаю. Поэтому и спросил.

Тяжело вздохнул.

– Я правда здесь… Скажи, чем занимаешься.

– Скучаю, мой Дарга.

– Что-о?

– Скучаю.

– Для того, кто скучает, ты совершаешь слишком много подозрительных действий.

– Ничего необычного. Безделье… Правлю айрог. Сею искры.

– Ничего не понял.

– Ключевое слово здесь – безделье.

– Ну так займись чем-нибудь.

– Нет – это не та скука и не то безделье, как у вас. Тоска – мой айрог деформируется. Приходится править; заглядывать дальше. Я, мой Дарга, тоскую. Скучаю по тьме… Дому. Близким.

Хандрил парень.

Я сел напротив него, минуту молчали.

– А ты скучаешь по родным местам? – внезапно спросил у меня Хан.

Задумался.

Вспомнил Анхельм, Дворец, Поместье, Площадь Аттула…

– Нет, Хан, – потом задумался еще. – Хотя, смотря что именно принимать за родные места…

Периодически я думал об Авалонском храме, вспоминал с теплотой.

– Да, скучаю. Но я то понятно… А по каким вещам ты можешь скучать там? Ну, если родных исключить.

Он глянул на меня своими изумрудными глазами.

В чертах лица какая-то несвойственная хитринка появилась. Улыбнулся добродушно:

– Ты был за Пределом?

– Был.

– О, – он удивился, заинтересовавшись пододвинулся. – А где именно?

– Восточное Клеймо.

– Так это не то совсем, – он в задумчивости Авалонский шлем на бородке закрутил. – Там помойка, а я вот из Зеленой Ярмарки...

– А это…

– Отсюда на юго-запад. Южнее второго криптского форта. И, я уверяю, это лучшее место, красивее которого не сыскать во всей бездне, – указал на татуировку зеленого шатра над бровью. – Вот метка. Как тебе в Восточном клейме?

– Не понравилось. Пустовато, серые злые; мародёры рыщут, по лесам иски сидят. Куда не дёрнись – везде сожрать пытаются. Грустно, уныло, грязно.

Хан важно кивнул.

– Говорю ж, помойка.

– Мне показалось в других местах также должно быть, разве нет?

Хан презрительно фыркнул:

– Эка, Дарга, ты оскорблениями стреляешься. Не круто. С другой стороны, ты же имперец, вполне естественно, что ты не понимаешь…

– Так ты расскажи, объясни, может и пойму.

– Хорошо. Ну вот в Ориасе, в Анхельме приморском такой же климат как здесь?

– Нет.

– Вот!

– Ты ничего не объяснил.

Он пожал плечами:

– Везде по-разному, друг. А что касается ваших имперских земель: во-первых, у вас тут банально холодно.

– Холодно? – вот уж не подумал бы.

– Холодно, да. И сам воздух неприветливый, как льдом обжигает. Постоянно кашель толчётся в глотке и как грязь оседает на стенках – неприятно. Во-вторых, свет, глаза болят от солнца вашего…

– Так если тут плохо так, что ты тут делаешь?

Хан кивнул:

– Я себя тоже спрашиваю об этом часто. Но меня изгнали, выбора нет – и таков айрог; быть здесь.

– Изгнали?

Он кивнул.

– Таков айрог, – повторился.

– Ты часто говоришь про айрог этот свой. Что это вообще за штука?

Задумавшись, он увел взгляд к потолку:

– Айрог – это когда делаемое тобой дело: поступки, действия – часть твоего нутра. Как продолжение. Трудно объяснить… когда равновесие есть. Когда ты и твое действие часть большого мирового биения, и не получается противоречия. Ты и мир идете ровно. Я для этого и держу, – он показал череп птицы.

На его лице озарение проявилось, он широко-широко улыбнулся, демонстрируя идеальные белые зубы:

– Хочешь попробовать? По-своему айрогу свериться?

– Не соглашайся! – крикнул Принц.

– Как?

– Держи рахан-птицу.

Он протянул, я взял.

– Теперь проведи рукой по клюву.

Сделал…

– И…

Это была не лучшая идея.

Меня выбило.

В чёрно-зеленом потоке меня швыряло и ломало об углы.

И смех преследовал, бил пулеметной очередью в голову.

– Дрянь, – сказал и чуть не захлебнулся.

Зацепился за белый корень на пути и вытянул себя наверх. В ушах – мрачный, глубокий гул. Пахло – старыми страницами пергамента, пылью.

Усталость резала руки, пальцы. Перелез через белесый бортик. Вывалился рыбиной, и не смог заставить себя вздохнуть. Чувствовал, тонул; белизна жгла кожу огнем, белесые нити сшивали меня, заставляли породниться с красным деревом ламината. Я проваливался, а сияние вокруг давило.

Все что оставалось – смотреть вперед: видел округлый кабинет с тысячью мелочей, которые разум не успевал охватить, а еще высоченного человека…

Человек ли это?

В темных одеждах трехметровая тонкая фигура зависла над столом. Стол – из хребта Абса: белесый, с синюшным и желтым отливом.

Человек оперся руками о столешницу.

Может не он такой здоровый, а я иссох? Может.

Все может.

Зеленые и фиолетовые щупальца тугим переплетенным канатом шли от центра столешницы к лицу человека. Видел только лысину, с огромным числом рубцов, а еще – волчьи глаза.

Человек, заметив меня, нахмурил густые брови. Дёрнул за связку щупальцев, сорвал их вместе с кусками плоти – потекла кровь, «задрыгались» на алых участках, свободных от кожи, ослепительно-белые корни.

«Человек» сплюнул фиолетовую жижу, видимо после щупалец во рту оставшуюся, и сказал:

– Кир, слабосилок, куда ты бежишь впереди паровоза?

Голос ударил травмирующей мощью – выбивающим тараном; меня вышвырнуло, как щенка.

Я выл от обиды.

Тяжело дышал, тут же руки от птичьего черепа оторвал.

Что я такое видел?

– А я говорил тебе, – довольно сказал Принц.

– Это Жертва? – спросил.

– Понятия не имею.

– Чего-о?

– Я не видел того, что видел ты, умник-разумник.

– Трехметровый, желтые глаза, балахон, голос крушащий кости…

– Знаешь, похож. Что-то общее есть, – смеялся надо мной алтарь.

Хан сидел с добродушной улыбкой ждал, пока я отдышусь, потом хотел спросить что-то. Я сделал останавливающий жест рукой:

– Обсуждать увиденное не буду. Лучше скажи, как ты вообще умудрился во тьме алтарь достать?

– Я работал на культ Копья. Они решили устроить арену для местных ребятишек семнадцати лет, мол самый лучший и боевитый получит алтарь. Я всех побил. Алтарь отдали. Он интегрировался – и у меня Авалон вылез. В рамках моей родины – ужасно. Понимаешь степень беды?

– Понимаю.

– Если бы я был в культе Варуна – там бы меня на куски разрезали. Но в Копье ребята понимающие. Собрали и усилок, как у имперцев принято, дали; а потом обнялся я с матерью, с отцом – и пошёл в сторону Предела. Вот собственно и все… Теперь приходится грустить сидеть, понимая, что айрог обернул меня против своих земель, да таблетки пить, чтобы не корчиться под солнцем и вот это все. Я всю дорогу был добровольным сулом. Единственный раз, когда я захотел не быть сулом, а стать раханом, я побил всех друзей, получил безделушку – и меня изгнали из семьи.