Тонкая нить доверия между нами вновь затрепетала, оживая, и открыто озвучив свои переживания, я задышала куда легче, чем даже пару минут назад.

— Не плачь, моя милая, — услышав, как я всхлипнула, Ворон покачал меня в своих нежных объятиях. — Не стоит. Я очень тебя люблю.

На ощупь отыскав его губы, я больше не оставляла места сомнениям и неуверенностям. Мне нужен был этот поцелуй — как подтверждение, что я не одинока в своих печалях и радостях, как обещание перед звездным небом, что больше никогда не буду одна.

— И я тебя люблю. Прошу, пойдем домой.

— Пойдем, — не собираясь спорить, мужчина позволил мне опустить ноги обратно в туфельки, и слегка подбросил в воздух, дав оплести ногами его бедра, повиснув, словно зверюшка на крепкой ветке.

До самого дома мы молчали, утопая в наступившем понимании, к которому так долго шли. Даже поднимаясь по ступеням, не произнесли ни слова; внеся меня в спальню, Корвус не раздумывая опустился на широкую кровать, сразу же накрывая мои щеки ладонями и целуя.

Мы исступленно изучали друг друга губами, не поднимая ресниц. Ладони гладили плечи, спины, лопатки, зарывались в волосы, натягивая пряди до сумасшествия нежно. Даже одежда, казалось, исчезла, просто улетучившись, не посмев отрывать нас от близости, в которой тонули две боли, два измученных сердца, уставших биться по отдельности.

— Люблю тебя, — шептала, кусая губами мужскую шею, касаясь языком вздувшейся венки.

— Люблю тебя, — слышала в ответ, позволяя пустыннику покрывать кожу горящими отметинами чутких губ.

Так не могло продолжаться вечность, и скользнув бедрами выше, я с мучительной нежностью впустила в себя горячую плоть, слыша, как застонал пустынник, касаясь жарким ртом моих ключиц, и застонала сама, сплетаясь с любимым телом в единое целое.

— Сегодня только нежность, кадын, — хрипло пообещал он, вовсе меня не расстроив. — Я слишком скучал, чтобы торопиться.

— Я тоже… так скучала…

Двигаясь медленно, опускалась все ниже и ниже, качаясь на волнах туманившей чувственности. Мне не нужны были ни пошлые словечки, чтобы сходить с ума, ни откровенные жесты. Лишь Ворон, отвечающий мне взаимностью, сжимая в своих руках так, словно я драгоценность, за которой он прошел пустыню, чужие земли и наконец-то вернулся домой с самым желанным призом на свете.

Этой ночью мы делали все, что просили измученные голодом тела. Позволяя себе идти у них на поводу, искусали друг друга до багряных отметин, исцеловали до потрескавшихся губ. Я делала все, что так долго хотела, не прячась за смущением, и видела, как отзывчиво отвечает Ворон на любое мое касание до его желанного и любимого тела.

Загорелая до черноты кожа в темноте контрастировала с моей белой, подчеркивая, какие мы разные, и заставляя удивляться тому, как же сильно друг в друге нуждаемся. Сгорая в объятиях, пробовали соленую кожу, бесстыдно слизывая с нее тонкую пленку пота. Искали пальцами и губами самые чувственные точки, не в силах остановиться, и сплетались вновь и вновь до изнеможения.

Только когда грань уже была так близка, что звенело в ушах, Ворон, заметив дрогнувшую перед его глазами грудь, позволил мне без опаски упасть в его надежные руки, сладким криком выдохнув к потолку очередное признание.

Стоило пелене перед глазами немного рассеяться, я уронила голову вперед, заглядывая в преданные черные глаза, смотрящие на меня с вопросом, больше похожим на мольбу. Я поняла, о чем меня просил мой муж, и вспомнив о брачной метке, качнула бедрами, дав свой ответ.

— Лирель, — заметив, как задрожали мужские ресницы, и глаза затянулись поволокой, я продолжила свой неторопливый танец на тонкой грани. — Лирель…

Под опаляющий шепот тесно сжала бедра, чувствуя, как вздрогнул мужчина подо мной, прижимая к себе до боли. Любимые глаза спрятались под веками, по крепким рукам пробежала дрожь и судорога, означающая только одно.

— Ты мой муж, — прошептала я, целуя вспотевший лоб. — Мой коджа.

— Эйше, — устало позвал он, отвечая поцелуями-бабочками. — Моя эйше.

Встречая очередной караван, я с затаенной надеждой разглядывала торговцев, в четвертый раз за полгода пришедших в пустыню со своими товарами. Кусая губы, проходила мимо расставляющих палатки караванщиков и не спеша выбирала все необходимое, собирая покупки в большую корзину.

Я привыкла к пустыне, быстро приняв ее неспешную жизнь с определенными правилами. Их было немного, но следовать им нужно было неукоснительно.

Пришел караван — бери все впрок. Часы солнца — прячься в доме, вечером погуляешь. Вода — набирай колодцы доверху.

Ничего сложного, особенно когда это становится привычкой, от которой навряд ли получиться избавиться. Даже язык, что был мне чужим, все больше задерживался в голове, все чаще вплетаясь в мысли и прикипая ко рту.

Жизнь медленно текла своим чередом, день за днем даруя мне в награду что-то хорошее даже в этой суровой пустыне.

Инрибар был благодушен ко мне, принимая в свои объятия нежнее, чем даже родные земли, от которых я успела отвыкнуть, смирившись с песчаными барханами за пределами города как с естественным пейзажем. Жители были добры и искренне сочувствовали нашей утрате, которую мы оба, словно сговорившись, отказывались принимать, упрямо стоя на своем.

Мне даже удалось подружиться с соседями и найти работу по душе, не слишком пыльную и непостоянную, хоть Ворон и не нуждался в деньгах, скопив за время работы наемником приличный капитал, и имея во владениях небольшой, но прибыльный рудник драгоценных металлов. Просто… я не могла больше сидеть без дела и составляла для местных лечебные микстуры. Хоть и обращались ко мне чаще всего лишь за средством от обезвоживания, если кто-то из детей сильно заигрался на улице.

Мы просто жили, замирая в ожидании каждого каравана, так и не смирившись с тем, что мы остались вдвоем. И вот сейчас, встретив торговцев, я жадно оглядывала их лица, но, быстро осознав, что будь Шаан здесь, меня бы уже сдавили в объятиях, вернулась к покупкам.

— Милая торри, — улыбнулся чумазый и загоревший торговец, широким жестом приглашая меня подойти. — Выбирайте! Все самое лучшее! Из зеленых земель!

— И как там дела? — спросила, лишь бы поддержать разговор, рассматривая тонкий шелк на новое платье ко дню цветов. — Есть новости?

— А вы не слышали? — удивленно прижав сухие руки к груди, изумился мужчина. — Ох, что это я! Вечно забываю, что Инрибар на краю земли, и новости до вас приходят с опозданием! Молодого короля Нэрса свергли! Отступники веры, которая… как же она звалась…

— Церковь Черной Крови? — подсказала я, не сдержав нервной улыбки.

— Да, да! Она самая! Так вот несогласные устроили переворот, и теперь у престола семья Волтис — лорд, тот, который старший, и его дочка, чернявенькая такая… Мелли, кажется.

— Мадлен, — вновь подсказала я, уже не в силах сдержать смех. — А что с королем-то?

— Так казнили! — все еще переживая эмоции, сознался он. — Там что-то страшное было, торри, какой-то заговор с этой, как ее, Черной Церковью. Оказывается, молодой король во главе стоял, этими скотами командуя! Ну так вот новый король разогнал всю эту братию, виновных наказал — кого по казематам, кому голову с плеч!

Держась за живот, я даже опустила свою корзинку на песок, закрывая рот ладонью и беззвучно дергая плечами в приступе истерического смеха.

Ловко ты это провернула, кузина! Ох, Мадлен… Как же я тебя люблю.

Мысленно воздав почести новой кронпринцессе, я от всей души поблагодарила ее за отрубленную голову брата, упавшую в окровавленную корзинку на плахе.

Да, я хотела его смерти так же сильно, как вернуть время вспять, наполнившись злобой еще больше, чем, когда появилась в пустыне. Я страдала, и чтобы пережить свою боль, ненавидела Нэрса, желая ему смерти каждую ночь. Наконец боги услышали мои молитвы.

Наверное, танцевать от радости было бы совсем неприлично, поэтому, отсмеявшись, я с трудом набрала воздуха в легкие, стирая выступившие на глазах слезы.