— Не знал, что ты умеешь латать.

— Научилась. От скуки, — призналась я. — Мастерство набивала на свиной шкуре. Немного в травах понимаю, в астрономии… Даже когда-то пробовала вязать… У меня было очень много свободного времени.

Под проскальзывающее временами шипение постаралась как можно быстрее шевелить руками, и затянув последний узелок, отняла их, медленно осматривая тело пустынника.

Он был весь в чужой крови.

Буквально с головы до ног расчерчен высохшими багряными полосами, которые черными крупинками рассыпались по коже. В нескольких местах зияли кровавые борозды, не такие глубокие, чтобы требовалось их зашить, но на общем фоне выглядело просто ужасно.

Он едва не погиб, спасая мою глупую голову.

— Корвус, — в который раз позвала я, не зная, что сказать.

— Он вернется, — опустив ладонь на мой затылок, мужчина сгреб пальцами волосы. — Обязательно вернется. Мы просто подождем его здесь, слышишь?

Я слышала, но все внутри меня закаменело, зажимая в этом камне непосильную боль, которую я не смогу перенести в одиночку. Но говорить не было сил. Упав щекой на мужское колено, я закрыла глаза, коря себя за все случившееся.

Проклятые бумажки… Сгореть бы им раньше, в одну из наших ночей истлеть в огне, и черт бы с ними.

Тайпан…

Перед глазами вновь встало родное лицо, которое мне хотелось сжать ладонями и никогда больше не отпускать. Целовать его, целовать снова и снова и признаться, наконец, в своих чувствах.

— Корвус…

— Да, эйше? — так же печально и тихо отозвался он.

— Я тебя люблю.

Мне нужно было это сказать, не позволив себе больше тратить и секунды на недостойное молчание. Я и так потеряла слишком много времени, теперь не зная, как вернуть дни вспять и предотвратить эту ужасную ночь, начавшуюся с праздника и закончившуюся моей мертвой душой.

— Я знаю, — ответил Ворон. — И Шаан знает. Он обязательно вернется, Лирель, ему есть для чего бороться.

— Поклянись, — прорычала я, вновь чувствуя, что голос предательски завибрировал от рвущихся наружу рыданий.

Но Корвус молчал, не смея обещать мне то, в чем не был уверен и понимая, что, возможно, он видел брата в последний раз.

— Почему?.. Почему он остался, скажи мне... — выла я, вновь вжимая пальцы в чужую плоть, хватаясь за мужскую ногу, как за единственный маяк в этой непроглядной темноте. — Мы должны были дождаться!

— Ворота закрывали. Ты потеряла сознание, но нас уже ждал отряд у выхода из города. Я с трудом успел нырнуть под решетку. Мы бы не успели.

В мужском голосе сквозила напускная холодность, но я слишком хорошо понимала, каких сил ему стоит говорить со мной так, чтобы отчаяние не захлестнуло меня окончательно. Глоток здравого смысла все равно не утолил мою боль, но позволял мне тише глотать слезы, безмолвно шевеля губами, умоляя богиню вернуть его.

Вернуть ко мне. К нам.

— Он вернется, — повторяя словно заведенный, шептал Ворон, глядя меня по волосам и позволяя выплакаться. — Вернется, эйше… Обязательно…

Прошло целых семь дней…

Семь мучительных дней ожидания и напряжения чуткого слуха, ловившего каждый шорох в ожидании шагов.

Ворон шел на поправку, игнорируя боль, и регулярно ходил на охоту, притаскивая опостылевших нам обоим зайцев — кроме них, здесь ничего не водилось. А я так и не решилась спросить, где мы, выходя на воздух и видя только густой лес и бескрайние луга за ним, прятавшие старую полуразрушенную церковь, от которой фактически остался один подвал, где мы и жили.

Неглубокая речка в нескольких минутах ходьбы давала нам доступ к пресной воде и возможности искупаться. Честно признаться, только когда я опускалась в ледяную воду, мне не было больно. Только в невыносимо холодной реке моя выгоревшая душа забывала о себе, заставляя тело трястись от озноба.

Плакать больше не было сил. Зарываясь носом в плечо Ворона, я перед сном раз за разом прокручивала в голове все случившееся, закрывая глаза и умоляя всех предков сделать так, чтобы это был только сон. Плохой, мучительный, изрядно затянувшийся, но сон.

— Эйш, — спустившись по каменным, покореженным временем ступенькам, Корвус принялся спешно собирать вещи, стараясь одновременно скрыть следы нашего пребывания здесь. — Мы уходим.

— А Шаан?

Испуг и непонимание задрожали на губах, но пустынник не посмел поднять на меня глаза, запихивая в самодельную сумку из моего платка свой стилет и огарки свечей.

— Мы должны его дождаться! Ты говорил, что он вернется!

— Он вернется, — резко двинувшись навстречу, мужчина замер в крупицах от моего лица. — Но не сюда. А нам нужно уходить — я видел гвардейцев у края луга, они уже обшаривают лес.

Все внутри рухнуло.

Нэрс не остановился. Ему мало того, что он уже со мной сделал, — он хочет довести дело до конца, растаптывая меня подошвами своих дорогих сапог.

— Эйше, я спрошу только раз, и мы больше никогда не вернемся к этому разговору.

Я подняла глаза, которые уже затянуло влагой, но прогнав ее, смело кивнула.

— Что от тебя хотел твой брат? Я видел, как он сжег бумаги, но этого бы хватило, чтобы не дать тебе шанса на помилование. Прогнать тебя ни с чем было бы самым унизительным вариантом, но он поступил не так.

— Он придумал еще более унизительный — хотел на мне жениться, — призналась бесцветным голосом. — Хотел, чтобы я стала его женой, мерзкий маленький ублюдок.

— Жаль, Шаан тогда не попал, — напомнив о вонзившемся в дверцу кареты стилете, Корвус потянул меня к себе, осторожно целуя в лоб.

Впервые прикасаясь ко мне с нежностью с того самого дня, а не просто согревая по ночам от промозглого холода нашей добровольной темницы.

Этого оказалось достаточно, чтобы я всхлипнула, но пустынник оценил это по-своему:

— Знаю, тебе больно. Больше не буду. Обещаю.

Не желая тревожить своей любовью, мужчина отступал, не позволяя себе меня коснуться. А мне до треска в пальцах нужно было его присутствие! И от этого хотелось кричать, но не дав времени на решимость, Ворон собрал остатки вещей и потянул меня наружу, забрасывая сумки на спину той самой лошадки, что мы украли в столице.

— Давай, запрыгивай, — подсадив меня в седло, он спустя секунду оказался рядом, подгоняя кобылку пятками по бокам. — Он вернется, эйше, найдет нас. Я верю, и ты не теряй надежды.

Держась за заплетенную косой гриву, я невольно так или иначе наталкивалась взглядом на черненый рисунок, выросший на моей руке в ту проклятую ночь, когда мне наконец хватило духа признаться в своих потаенных чувствах.

Он грел изнутри, клеймом отмечая мое предназначение в этом мире и напоминая, кто погиб в ту ночь и кто родился.

Нет больше опальной принцессы Лирель Абрины Адос.

Она умерла там, на городской площади, раздавленная под весом укрытых доспехами ног. Так, где родной брат сказал ей, что продаст ее тому, кто больше даст, если сам не разделит с ней ложе. Там, где сгорела последняя память о моей матери, так никем и не услышанная, словно прозвучавшая в пустоту мольба. И там, где остался ее страж, обещавший никогда не бросать.

Этой жизни не стало, как и павшей в неравном бою принцессы.

Осталась я, потерявшая любимого. Я, лишившаяся части души. И я, что отправлялась в пустыню в сопровождении мужа.

Я — эйше пустынников.

— Добро пожаловать домой, — с затаенной болью в голосе произнес Корвус, когда на горизонте, среди проклятых бесконечных барханов, показался город с белоснежными купольными крышами.

Я возненавидела песок и всем сердцем проклинала беспощадное солнце, от которого приходилось прятать всю кожу под тряпками, чтобы не сгореть дотла или кипящих нарывов. Пропитанная пылью и иссушенная горячим ветром, я мысленно пообещала себе, что больше никогда не пройду этот маршрут еще раз.

Ни за что.