— Повтори. Один раз, — сказал он ученику.
— Я могу и десять, — захорохорился Дмитрий.
— Разве я сказал десять? — спокойно удивился Мусса Алиевич. — Ты что? Хочешь разбить себе кости и стать инвалидом?
— Не-ет, — тут же отступил Дмитрий.
— Значит, так! Никакой самодеятельности впредь — покинешь зал навсегда. Ты вступаешь в другой мир. Он опасен для тех, кто самоуверен, драчлив и истеричен. В этом мире побеждают хладнокровные и спокойные. Почтительность к старшим и дисциплинированность — непременные условия пребывания… Я, если не сбежишь, сделаю тебя воином. Итак, сегодня только один удар по этой доске. А завтра — два. А послезавтра — три, не больше… на сотый день ты будешь делать сто ударов, и с тех пор каждый день ты будешь повторять это упражнение. Даже когда будешь разбивать кирпичи одним ударом, ты все равно будешь тренировать свои руки.
Тогда, если быть честным, начинающему ученику запали в душу слова о возможности сокрушения кирпича одним ударом.
Бекешев с удовольствием вспомнил, как, будучи фараоном — юнкером первого курса, посрамил на борцовском ковре обер-офицера — юнкера второго курса. Тот был мастером французской борьбы и демонстрировал свое умение, легко швыряя противников через бедро и даже через голову. Но когда против него вышел Бекешев и сразу после начала схватки подсек ноги юнкера с одновременным рывком, мастер французской борьбы оказался лежащим на ковре. Он даже не успел понять, в чем дело. Когда сошлись второй раз и точно так же мастер грохнулся на ковер, всем стало ясно, что это не случайно.
Желающих утереть нос фараону оказалось достаточно. Юнкера не страдали трусостью или чрезмерным самолюбием, которое часто мешает уяснить суть происходящего. Им хотелось понять, почему этот ловкий фараон с такой легкостью бросает своих противников на ковер. Против Бекешева один за другим выходили ребята из первой роты, в которую отбирали высоких и красивых, и из второй, где был сам Бекешев, — туда брали крепких и широкоплечих. Самые сильные из них могли даже подержать винтовку за штык на вытянутой руке — Дмитрию этот трюк дался сразу, он давно накачал нужные мышцы. В двух других ротах служили парни, не выделявшиеся статью. Но у них была высокая успеваемость по всем предметам. Все добровольцы быстро летели на ковер. Умудрившийся избежать подсечки оказывался на ковре после броска через голову. А после захвата одной из рук — непонятно почему тело взлетало в воздух, и соперник падал спиной на мат. Если падали оба, то рука противника Бекешева оказывалась зажатой в тисках, и, используя ее как рычаг, Дмитрий легко переворачивал соперника на лопатки, не желая причинять ему боль демонстрацией болевых приемов. А знакомые всем по вольной борьбе ножницы смотрелись совсем иначе, когда их применял этот фараон.
За исключением подсечки, Бекешев ни разу не ударил ногой ни одного из своих соперников, хотя легко мог это проделать. В училище удары ногами остались его секретным оружием. Не было нужды — он и так легко справлялся. А делиться своим умением не считал нужным — все равно никто не сможет повторить.
После дружных воплей побежденных он согласился обучить желающих, зная, что через эту науку могут пройти только влюбленные в нее, — остальные отсеются, как отсеивались почти все ученики Муссы Алиевича, не выдержавшие жесткости его начальных занятий. Так и получилось — из стен училища вместе с Дмитрием вышло всего двое освоивших азы дзюдо и способных хоть как-то применять свои знания в деле.
Бекешев рожден был для воинской службы. В Александровском училище существовала прекрасная традиция — опека младших юнкеров старшими. Ох и достается же фараонам в первый год службы!.. Но никогда — это был неписаный закон училища, передаваемый из поколения в поколение — не было унижений. Все понукания служили только на пользу дела — воспитанию настоящего офицера доблестной русской армии. Увы! «Александровка» в этом отношении была приятным исключением — в других училищах Российской империи над новичками буквально глумились. Потому Платон Павлович по совету своих московских друзей выбрал это училище, зная, что Дмитрий по складу своего характера не выдержит бессмысленных издевательств, а с его умением драться конфликт закончится катастрофой сначала для обидчика, потом и для самого Бекешева.
Наставнику Дмитрия почти не пришлось кричать на своего подопечного. Бекешев легко исправлял свои ошибки и ни разу потом не повторял их… Раньше, чем у однокашников, у него появилась воинская прямизна и подтянутость, по которой так легко было отличить человека строя от шпака. Раньше других у него появился «александровский» шаг — легкий, быстрый, веселый… Он последним уставал на марше. Когда под палящим солнцем с полной выкладкой — скаткой, трехлинейкой, шанцевым инструментом и частями разборных палаток — надо было проходить версту за верстой без привалов, и рота начинала глухо роптать, Бекешев шел таким же размеренным шагом, каким он начинал поход. Раньше других он стал стрелять только отлично, поразив инструктора, который при первом появлении Бекешева в тире долго рассказывал ему, как надо прицеливаться, нажимать на спусковой крючок — плавно, не дергая, не вздрагивать при отдаче, не зажмуриваться при выстреле… И увидел, что этот юнкер, слившись с винтовкой, с первого раза всадил все пули рядом с центром картонной мишени.
По окончании училища выпускники сдавали свое личное оружие. Каждый потом получал счет от ружейных мастеров, размер которого зависел от того, как обращался юнкер со своей винтовкой. Нерадивым приходилось выкладывать хорошую сумму за плохую чистку и небрежность. Бекешеву счет не прислали!
Он не проявил больших дарований в математике, отрезав себе путь в артиллерию с самого начала службы. Убеждал себя, что ему это и не нужно — он не хочет быть артиллеристом. И убедил! Он мог бы пойти в кавалерию. Сельская жизнь, где без коня не обойтись, научила его управлять лошадью.
Тем более что однажды их управляющий ошибся: прикупил в хозяйство за малые деньги киргизских коней. Небольшого роста, с широкой грудью, косматые, они отличались необыкновенной злобой, упрямством и непослушанием. Грызлись, кусались, норовили копытом ударить… Платон Павлович, как увидел этих неуков, сразу замахал руками — вон их из имения! Вон! Толку от них, как…
А Дмитрий аж затрясся от возбуждения. Вот такого зверя укоротить, и никакой конь после этого не страшен. Он чуть не в ноги отцу бросился, умоляя оставить хотя бы одного. Платон Павлович поначалу и слушать не хотел пятнадцатилетнего подростка — сломает шею, что тогда? Мало ему коней на конюшне? Нет, нет и нет!.. Сейчас матери все расскажет. И Дима сразу скис, но все же выговорил отцу, что тот прибегает к нечестным приемам. Он боготворил мать и не хотел никаким образом огорчать ее. Дарья Борисовна сама вмешалась. Кто-то ей рассказал о конфликте отца и сына. И о том, что обычно упрямый в спорах с отцом Дмитрий быстро сдался после угрозы отца. Она оценила эту жертву — мальчик переступил через себя только ради ее спокойствия — и за ужином разрешила их спор, сама затеяв об этом разговор, который закончила словами:
— Я верю в своего сына, — при этом Дарья Борисовна даже побледнела от страха за него. — Пусть укрощает!
— Даша! — Платон Павлович был изумлен. — Разве не ты просила меня останавливать его от безумств. А это и есть безумие. В конце концов, Дима не татарских кровей, чтобы справиться с таким зверем.
— Господин Бекешев! Кто знает точно насчет крови в нашей России?! — усмехнулась Дарья Борисовна и даже рукой махнула, подчеркнув жестом, что все разговоры о чистоте крови в этой стране просто глупы. — Но, если и нет в нем татарской крови, пусть докажет, что мы, русские, и в этом не хуже татар! Да и Мусса Алиевич одобрит. Именно потому что татарин. Я верно говорю, Дима?
Учитель Дмитрия гостил в их имении, будучи приглашенным Дарьей Борисовной. Ей хотелось посмотреть на человека, о котором ее сын говорил с придыханием. Мусса Алиевич произвел самое лучшее впечатление. Он дал несколько уроков и Павлу: как освободиться, если хватают за грудки, пытаются повалить на землю, обхватывают сзади — элементарные приемы, но они придают уверенность человеку в повседневной жизни. Дмитрий не ревновал, когда его учитель хвалил Павла за старание и способность быстро усваивать тот или иной прием… Хотя младший Бекешев никогда не удостаивался похвалы вслух и Мусса Алиевич внешне всегда был строг с ним, Дима уже научился определять, когда учитель доволен. Как-то раз мать, испросив разрешения, поприсутствовала на занятии. Она увидела, как ее Дима в высоком прыжке ударом босой ноги разбил толстую доску, которую держал учитель. И это было только начало. Так и простояла она весь урок с раскрытым ртом — даже не подозревала, что тело ее сына способно на такую акробатику. Видимо, сын был прав, когда отказывался от мяса и утверждал, что мясо — убийца гибкости. Все домашние только руками разводили, глядя на худющего парня с пружинно-стальными мышцами, который питался только рисом, сушеными фруктами и овощами. В имении был праздник, когда Дима объявил, что ему разрешили есть мясо два раза в неделю. Вечером мать переговорила с отцом, и зарплата учителя была повышена до двенадцати рублей. Мусса Алиевич принял это как должное.
