Несколько секунд он гордился собой — все прошло идеально. А потом наступило отрезвление. Ведь если бы он рассказал о своих действиях Караеву или Муссе Алиевичу, оба в один голос сказали бы: дурак! Он был идиотом, когда прыгнул с крыши, рассчитывая только на крепость своих пальцев. Пальцы-то как раз не подвели. А вот если бы он не зацепился ими за паз или тряхнуло вагон — кто бы сейчас пересчитывал его кости? Ведь веревка была! Что мешало спуститься по ней, чтобы встать ногами на щеколду? Только одно — его самоуверенность. Слишком легко далось ему путешествие по Германии, слишком быстро он уверовал в то, что дойдет до своих. Он дает себе слово, что впредь будет обдумывать каждый свой шаг.

Сколько раз он его нарушил!..

Бекешев огляделся. Несколько лошадей. Все трудяги-першероны стояли покорно, ожидая, когда их выведут из вагона и заставят тащить тяжелые орудия до позиций. Сено в углу, даже овес, вилы… Ими и подпер Бекешев дверь, чтобы не болталась, и открыть ее можно было только изнутри. Лег на сено и с удовольствием закрыл глаза. Знал, что, по крайней мере, до утра сюда никто не войдет — он видел, что в Бреслау лошадей поили в каждом эшелоне. Значит, и в этом тоже — не может быть исключений. Немцы — народ педантичный. Ах, да! Как он мог забыть?! Дмитрий подошел к окну и выдернул завязнувшую в деревянной раме «кошку». Вытянул веревку, свернул ее и положил в сумку. Теперь можно и подремать. Надо проснуться, как только забрезжит заря впереди — на востоке, и спрыгнуть с поезда. В темноте его не заметят.

Он проснулся, когда поезд начал замедлять ход. Выглянул в окошко. Кругом поля со скошенной пшеницей. Проспал! Теперь и выпрыгнуть не удастся — сразу заметят и организуют погоню. Не на першеронах, конечно — найдутся у них и скаковые лошади.

Поезд остановился. Бекешев поднес бинокль к глазам, и сердце его радостно забилось. Впереди, в далекой, очень далекой дымке он увидел стену голубоватого монолита, возвышающегося над равниной. Горы! До них было еще много верст. Но сомнений почему-то не было — это Карпаты! Он попал на нужный ему эшелон, который доставил его не в Прибалтику и не в Польшу… Это его горы, по которым он дойдет до своих.

Теперь оставалось только молиться, чтобы не пришли поить лошадей. Бекешев осмотрел станцию — всего лишь полустанок. Значит, стоять будут недолго, скоро снова в путь. Никто не придет… И тут он услышал голоса. Три солдата шли по перрону и громко обсуждали достоинства и недостатки какой-то Катерины, которая дала им троим, и не только им… Дмитрий, прислонившись к стенке вагона, вслушивался в голоса, невольно усмехаясь особо сочным выражениям насчет достоинств женщины. И вдруг солдаты замолчали.

Тут же упало сердце, и Дмитрий подтянул к себе сумку с пистолетами. Они наверняка увидели откинутую щеколду. Сейчас начнут разбираться, кто-нибудь поклянется, что дверь закрывал… Подергают ее и… Он убьет их, он убьет еще кое-кого… а потом наступит конец. Как жаль, до Карпат так близко!..

Дмитрий осторожно приблизился к окну и, соблюдая дистанцию между собой и узким отверстием, выглянул на перрон. Такого облегчения он не испытывал ни разу за всю свою жизнь — солдаты прикуривали… Послышался свисток, и они заторопились в вагоны. Поезд плавно тронулся с места, и с каждым новым ударом на стыках рельс к Бекешеву возвращалась жизнь.

Теперь он без страха подходил к окошку, приставлял бинокль к глазам — как, все же, неторопливо у этих гор появлялись очертания хребтов, склонов, вершин. Почему этот эшелон так медленно тащится? Он же поднимается в гору… Эшелон поднимается в гору? Да! В гору!.. Он не простит себе, если упустит такую возможность. Почему ему раньше такое в голову не пришло?

Дмитрий вытащил из сумки «кошку» с привязанной к ней веревкой, замерил ширину вагона, расстояние от крыши до оконца. Обмотал вокруг кисти веревку, оставив конец для заброса «кошки». Длина этого конца равнялась ширине вагона плюс двойное расстояние от окна от крыши. Встал в дверном проеме, буквально кончиками ступней удерживаясь на самом краю, вдобавок еще выгнулся наружу, одной рукой ухватившись за дверь, и бросил «кошку» с таким расчетом, чтобы она перелетела через крышу вагона. Ему удалось сделать это с первой же попытки. Он услышал, как заскрежетал металл по дереву противоположной стены. Поддернул веревку и увидел в проеме оконца крючок «кошки». Дальше все было делом элементарной техники. Закрепив «кошку» в раме, он вытащил из сумки пистолеты и портсигар, заполненный смесью перца и табака, нож засунул за голенище сапога и отбросил сумку в угол. За несколько секунд взобрался по веревке на крышу и побежал вперед к паровозу, забыв в вагоне фуражку.

Молодой солдат стоял в угольной яме тендера и лениво перебрасывал уголь к будке машиниста. Когда он в очередной раз вонзил лопату, почувствовал присутствие другого человека. Обернулся и увидел на крыше вагона обер-лейтенанта, который стоял на краю и внимательно смотрел в промежуток между тендером и вагоном, как будто видел там что-то настолько интересное, что не мог оторваться. Офицер не обращал внимания на солдата, и тот мог не торопясь разглядеть его. Чем больше немец смотрел на офицера, тем меньше он ему нравился. Жеваный мундир с надорванным накладным карманом, двух пуговиц не хватает, на поясе — расстегнутая кобура совсем не на том месте, где ей полагалось быть по уставу, и главное: офицер без фуражки!

Солдату захотелось вернуться в кабину, где лежала его винтовка. С ней он чувствовал бы себя спокойней. Но осуществить правильное решение не успел.

Офицер с ловкостью кошки спрыгнул с крыши и приземлился рядом с солдатом. Даже не покачнулся, хотя тендер основательно болтало. Солдат разглядел кусочки соломы, запутавшиеся между погоном и воротничком. Он никогда не встречал этого обер-лейтенанта, хотя знал в лицо всех офицеров своей части. Что-то не так! Откуда он появился и что ему здесь надо? А офицер уже вопросительно смотрел на солдата, как бы не понимая, почему тот до сих пор не вытянулся перед ним, не отдал честь… А кому отдавать, если это не офицер совсем… Еще возникло желание ухватиться обеими руками за лопату, но офицерский мундир, пусть рваный, лишил солдата решимости что-то предпринять.

— В чем дело, солдат? Устав забыли? — резко спросил офицер. — Бросьте лопату!

— Господин обер-лейтенант, — солдат лопату не выпустил, а, наоборот, сжал покрепче. — А где ваша фуражка?

Последнее, что он увидел, был пистолет, направленный ему в голову. Как офицер выхватил оружие из кобуры, он даже не заметил. Рухнул на дно ямы с дыркой между глаз.

Бекешев вовсе не хотел убивать немца. Но нервы молодого человека были настолько натянуты, что хватило и намека на разоблачение. Он даже тупо постоял над телом несколько секунд, удивляясь, что поступил так. И если бы Дмитрия увидели из паровозной будки, то этих секунд вполне хватило бы, чтобы его пристрелить.

Кроме того, Бекешев не представлял, что будет делать дальше. Его план разбить сцепку между паровозом и вагоном, чтобы эшелон покатился вниз, оказался бредом сивой кобылы. На ходу это невозможно сделать, потому что надо спуститься вниз с кувалдой, хорошенько размахнуться — и не один раз… А пространство между тендером и вагоном таково, что втиснуться туда трудно, не говоря уже о размахивании кувалдой. Да и кувалды нет! Почему он решил, что в будке паровоза его ждет кувалда?

Все эти мысли навалились на него, когда он по углю спускался в кабину машиниста. Уголь посыпался из-под ног, он поскользнулся и на пятой точке въехал в кабину, так и не приняв решения, что делать дальше.

Машинист, смотревший вперед через боковое окно, обернулся, услышав шум. К своему удивлению, он увидел не солдата, которого отправил за углем, а офицера, лежащего на полу с пистолетом в одной руке и лопатой в другой. Машинист узнал эту лопату. Где же солдат? И тут до него дошло, что живым он солдата скорее всего уже не увидит. Потому не стал скрывать враждебных намерений и сделал шаг по направлению к офицеру.