— О! Если хотя б одна из них блондинка, как моя бывшая невеста, надел бы на нее мундир и шлепал бы по заднице до покраснения, — Бекешев грубо хохотнул. — Знаешь что? Давай-ка их! Я выберу, а может, обеих возьму — силу-то накопил. Меня сейчас на взвод девочек хватит… Не надо в комендатуру, всегда успею. Заруливай в гаштет. Там меньше вопросов задают насчет девочек. Я сниму номер и подожду, пока ты их привезешь, — Бекешев выдержал паузу и с ноткой интимности продолжил: — Если захочешь, можем вчетвером развлечься. В процессе поменяемся. Я сегодня не ревнивый, и ты мне понравился. Я бы такого, как ты, взял к себе в роту — ну и что, что эпилептик? У меня очкариков много — и воюют не хуже других! Как звать?

— Ганс!

— Хорошее немецкое имя. Зови меня Вернером, Ганс. Кажется, приехали в город? Заруливай в гаштет.

— А зачем в гаштет? У меня квартира пустая, — захлебнулся Ганс от восторга, что не расстанется с офицером и, может быть, посоревнуется с ним в постельном сражении, как он это уже проделывал с приятелями. Всех побеждал! Эпилепсия ему не мешает быть настоящим любовником. Но на сей раз, если выиграет, в качестве приза наденет его форму и пройдется в ней по улицам своего городка.

— К тебе? — Бекешев сделал вид, что сомневается. — Это далеко?

— Рядом!

— А как насчет выпивки? Только не вино. Нужен шнапс. Мы на фронте от мороза только шнапсом и спасались. Ох уж эти Карпаты…

— Так вы с восточного фронта?

— Перейдем на ты, Ганс. Да! Я поучаствовал в победах нашего оружия над славянами. Там и железный крест заработал. Расскажу как… Так что насчет шнапса?

— Достанем бутылку, Вернер. Ты имеешь дело с Гансом. Я привезу тебя и исчезну на час. Ты поспишь — тебе это все равно надо перед постельным сражением, а я за это время и девочек привезу, и бутылку и еду раздобуду — у меня связи на черном рынке… Секс сексом, а поесть тоже не мешает. Только вот… — Ганс замялся.

— Деньги не проблема, — успокоил Бекешев Ганса, подумав, что такой же восторженный русский дурак в этих обстоятельствах еще и деньги бы свои выложил. — Ну что ж, показывай свою берлогу.

Когда они шли мимо одинаковых дверей по полутемному коридору, Бекешев подумал, не развлечься ли в самом деле с немецкими шлюхами. Кто его заподозрит? Пусть этот дурак Ганс привезет еду, водку, девочек — сейчас он бы не отказался от женского тела. Наверняка эти Бругнгильды такие же, как та баба с озера, — широкостные, на картошке вскормленные. Но в его положении голодающего можно отбросить привередливость и лопать, что дают. Надо решать… Такого шанса больше не представится. Так что? Ганс уже дверь открывает…

Они вошли в небольшую комнату с одним окном, занавешенным тяжелой портьерой. Кровать, диван с парой подушек, посередине стол с четырьмя стульями, двустворчатый шкаф, ширма, за которой видны умывальник, керогаз, малюсенький разделочный столик, полки с посудой… На стенах — плакаты, посвященные доблестной немецкой армии. Чистый пол. Квартирка молодого холостяка без особых духовных запросов. Ганс включил свет, и тусклая лампочка под красным абажуром осветила «берлогу».

Нет! Нельзя его выпускать — черт с ними, со шлюхами, шнапсом, едой… Этот Ганс, может быть, его последний шанс. Где он еще найдет такого наивного романтика? Бекешев понимал его друзей, уже прошедших фронт и потому смотрящих на своего бывшего удачливого одноклассника с позиции людей, которые удачей считают каждый прожитый на фронте день без ранения или смерти. Им наверняка смешна наивная восторженность Ганса, и они втайне завидуют ему — живой останется. Если бы кто-то них попался ему сейчас вместо Ганса, он, не задумываясь, уложил бы такого одним ударом.

Ганс не видел замаха, потому что его как такового и не было, — Дмитрий бил снизу мозолистой частью ладони. Удар по шее в основании черепа лишил немца сознания. Бекешев прошел к шкафу, на ходу вынимая из кармана деньги и кошелек, отстегивая кобуру с пистолетом, снимая фуражку и сдергивая с себя мундир. Открыл шкаф и обрадовался, увидев дорожную сумку. Запихнул туда все, включая сапоги. Рука зацепилась за железный крест, и на мгновение мелькнула глупая мысль оставить орден на память Гансу. Конечно! Немец принесет его в полицию, и там по номеру быстро вычислят, кому он принадлежит. В его положении не до сантиментов. Смел с полки рубашки, оставив себе только одну, остальное — в ту же сумку. В ящике нашел белье, под бумагой на дне ящика — деньги. Много было марок, но оставил все как есть. Снял с себя шелковое белье, доставшееся от обер-лейтенанта, и остался голым. Увидел себя в зеркале на внутренней стороне дверцы шкафа. На него смотрел худой, с жилистой шеей, буграми мышц на плечах и пластинами накачанного брюшного пресса молодой человек с аккуратной стрижкой и тоненькой полоской усиков. Не более нескольких секунд с удовольствием любовался собой Бекешев, опомнился и выругал себя за нарциссизм. Стал одеваться, начав с резинок для носков. Сорвал с вешалки костюм. Плечи узковаты и рукава коротковаты, но в темноте сойдет… Внизу увидел туфли — насчет размер не беспокоился, разве что велики окажутся, как великоваты были ему сапоги обера. У Дмитрия был маленький для взрослого человека размер ноги. Так и оказалось! Намылив усы, быстро сбрил их под струей холодной воды. Вымыл лезвие. Ножом разрезал на полосы простыню и связал Ганса. Замотал ему рот полотенцем и положил тело на бок, чтобы парень не задохнулся в собственной блевотине.

Распихал по карманам деньги, бумажник, обыскал Ганса и забрал все его марки и документы. В растеленное на полу тонкое одеяло сложил все шмотки парня и завязал в узел. Пистолет заткнул за пояс сзади и прикрыл пиджаком. Живым не дастся.

Кажется, все! Очнувшись и освободившись от пут, Ганс решит, что его элементарно ограбили, и первым делом кинется к ящику, а потом побежит в полицию. А пока там догадаются, что обер-лейтенанта искать уже бесполезно, что это не было рядовым ограблением, он будет далеко. Сейчас надо на вокзал. В его распоряжении машина. По дороге он избавится от узла. Спасибо тебе, Ганс, за все!

На улицу вышел с узлом и сумкой. Забросил вещи в автомобиль и достал из-под сидения заводную ручку. Вставил ее в отверстие под радиатором, резко крутанул, и машина сразу завелась. Сел за руль и, когда взялся за ручку переключения скоростей, до него вдруг дошло, что это та же самая марка, с которой начиналось его обучение в пятнадцатилетием возрасте. Ай да Ганс! Сохранил машину в таком состоянии — как новая! Он, русский человек, на это не способен.

Проехав несколько кварталов почти черных улиц городской окраины, увидел мусорный бачок и забросил туда узел с барахлом.

Все же хорошо ездить по немецким городам: никаких тебе тупиков, проулков, кривых улочек, ведущих непонятно куда, — весь город нарезан, как торт, на кусочки, и потому Бекешев уверенно ехал к центру, который светился фонарями и окнами домов. Но ему не нужен центр с его ратушей, кирхой, брусчатой плошадью и даже полицейским посередине… Что он делает здесь почти в полночь? Надо срочно уезжать и не делать никакого круга по площади — сразу станет ясно, что за рулем машины, по меньшей мере, человек праздный. Бекешев нагло подкатил к полицейскому и коротко спросил:

— Вокзал, пожалуйста?

— Откуда ты? — воззрился на него страж порядка.

Бекешев назвал город, где его подстригли, побрили, вымыли голову, накормили и чуть было не арестовали, от души надеясь, что не будет такого невезения, чтобы полицейский тоже оказался оттуда.

— Что же ты, живешь в часе езды, а не знаешь, где вокзал?

— Да я только что переехал, еще не освоился, — Бекешев остро пожалел, что положил форму в сумку. Еще пара вопросов и придется думать, как поступить с полицейским, благо людей на площади нет.

— Откуда?

— Издалека. Так где вокзал?

Полицейский внимательно посмотрел на него. Бекешев не отворачивался, глядел простодушно, опирался на дверь, выказывая готовность отвечать на детальнейшие вопросы.

Поведение шофера успокоило полицейского, хотя он не мог отделаться от ощущения, что где-то видел этого парня. Показал Дмитрию направление, перечислил улицы, на которых надо сделать повороты направо и налево.