Прошлогодний вечер за торжественным ужином по случаю его приезда запомнился надолго. Стол ломился от домашней снеди и привезенных заморских и отечественных деликатесов из города. Ему, привыкшему к простои пище училища, даже на какое-то мгновение стало не по себе от такого изобилия. Но понял, что родители, сами не великие гастрономы, зная о его слабости, накрыли этот стол специально для него. Однако не разнообразием пищи остался этот вечер в памяти.

Тогда он еще раз увидел, насколько мудры его родители, как деликатно они повели себя с невесткой, когда Ира начала говорить, что они едят икру и французских устриц, пьют шампанское, а крестьяне в их деревне перебиваются с хлеба на квас. Невестка была достаточно умна и постаралась не затронуть никого персонально за этим столом, успев за короткое время даже полюбить своих новых родственников. Да и разве возможно было иначе? Кто способен невзлюбить его родителей? Но ее мучило ощущение несправедливости этого мира, когда одним — всё, а другим — лишь бы выжить на полтинник в месяц. И потому удержаться Ира не смогла:

— Как ужасно живет наш народ! Грязно, бедно… Я проходила мимо пруда и видела, как брали из него воду для домашних нужд, стирали белье и поили скотину. И все из одного, совсем маленького пруда — как можно так?

— Да, Ира, вы правы насчет пруда. Я поговорю в земстве, и мы постараемся найти средства на артезианский колодец, — ответил Платон Павлович, втыкая вилку в большой кусок жареного молочного поросенка с нежно-розовой корочкой. Положил себе на тарелку, взял один из ножей, лежащих справа, и приготовился разделать его.

— Да разве дело в этом грязном пруде? Разве изменится суть крестьянского бытия после бурения скважины? Вы же понимаете, что… — Ира, не найдя нужных слов, рукой обвела стол, и все, естественно, поняли значение этого жеста. Как часто все же безмолвные руки или глаза красноречивей языка.

Дарья Борисовна пожелала возразить, но Платон Павлович поднял руку, и жест его был решителен — отвечать будет он. А до Дмитрия вдруг дошло, что сейчас может решиться судьба его семьи, потому что, если отец не убедит Иру в ее неправоте, они потеряют Павла, который, совсем не разделяя идей жены перевернуть устоявшийся мир на благо страждущего человечества, все равно пойдет за ней. Любовь поведет!

— Простите, Ира, за неделикатный вопрос: вы читали «Бесов»? — спросил Платон Павлович после недолгой паузы, которая, видимо, понадобилась ему, чтобы найти верные слова.

— Реакционный роман, — безапелляционно ответила невестка.

— Не спорю. Писатель не любил революционеров. Не очень понятно, кого он вообще любил. Но уж господина Верховенского он явно ненавидел. И там этот господин подлавливает нормальных, в сущности, людей, задавая им один вопрос: «Вы хотите сразу или ждать еще двадцать лет?» И обратите внимание — все ответили: «Мы хотим сразу!» И вы, Ира, хотите сразу… Я верно излагаю?

— Да! — с вызовом сказала Ира.

— Вы даже не представляете, как я боюсь этого «сразу», потому что будет разор и бесчинства… Вот представьте себе, что сюда пришли вооруженные вилами крестьяне или бандиты, которые всегда появляются в смутные времена — это свойство сволочи возникать из ниоткуда и вылезать на гребень любого брожения. Они придут, потому что не будет ни жандармов, ни полиции, ни армии. Что сделают с вами, Павлом, со мной, Дарьей Борисовной, Дмитрием, если мы попадемся им под руку? Усадьбу разграбят, картины сожгут, мебель либо перерубят со злости, либо перетаскают в свои дома и поставят там в грязь. Они поделят мою землю. Но жить-то будут по-прежнему в грязи, скотстве и зависти. Знаете, у меня есть материалы по губернским волнениям пятого года. Они в кабинете — если хотите, можете взглянуть. Помещики почти не пострадали — до них у бунтовщиков руки не успели дойти. А вот нескольких крестьян, которые нашли в себе силы вырваться из общины, убили именно за то, что они разбогатели. Их дома были покрыты не соломой, а жестью. Таков наш народ — его зависть душит! И не дай нам Бог, если Верховенские толкнут его в революцию. Глотки перервет богатым, не осознавая, что делает хуже только себе. А богатые нужны! Без них очень плохо с устройством общества.

— Вы не верите в народ, в его созидательную силу, — по тону Иры было ясно, что Платон Павлович ее не убедил.

— Не верю! — тут же согласился с ней Платон Павлович. — А что он создал, этот народ? За тысячу лет своей истории! Государство и культуру создавали личности. Их немного… А народ, перед которым вы готовы шапку ломать, кроме примитивных песен, подобных стону, ничего не создал. Бессловесных крестьян согнали строить Санкт-Петербург, и они забивали сваи, не подозревая даже, что создают Зимний. Откуда эти мысли о созидательной силе народа? Какой-то очень неглупый демагог придумал, а вы, Ира, уж извините старика, повторяете бездумно.

Ира молча смотрела на Платона Павловича, и Дмитрий, видя, как она комкает салфетку, вдруг понял, что она судорожно ищет наглядный пример. Догадался об этом и его отец:

— Не мучайтесь, Ира, вы не найдете примера. Но дело-то даже не в этом. Вот представьте: прошел угар революции, народ все отнял у богатых. Дальше что? На грабеже чужого долго не протянешь. А кормить детей надо, покупать им обувку, отдавать в школу, заботиться о стариках-родителях… Значит, надо опять работать, как и раньше… Вы читали у кого-либо, что потом? Через год, два, десять после оконча тельной победы… Как будет обустроена новая жизнь? Я бы хотел почитать… Но Маркса с его утопиями не смог осилить. Занудно до неприличия.

— Люди будут работать на себя!

— Я работаю на себя, потому что я владелец, — Платон Павлович постучал себя в грудь. Дмитрий впервые увидел этот жест и понял, что отец очень напряжен и очень старается говорить мягким голосом. — И я хочу работать, но мне уже за семьдесят! А после революции владельцев не станет, а работать-то все равно надо. И получается, что работать люди будут на Верховенских, которые устроили эту революцию для себя! Прочтите еще раз — там есть глава об избранных! А если такие, как вы и Павел, присоединитесь к ним, они быстро от вас избавятся.

Недолгое молчание было прервано Дарьей Борисовной:

— И от вас, Ира, избавятся в первую очередь.

— Это почему? — вспыхнула Ира, сразу поняв, что имела в виду ее свекровь.

— Я приведу только один пример, — спокойно продолжила Дарья Борисовна, — когда убили Александра Второго — кстати, тоже хотели «сразу», а вышло только хуже. Вы, надеюсь, не будете этого отрицать?

— Его убили дворяне и разночинцы! При чем тут моя национальность? — в голосе невестки появились истерические нотки.

— Там была заговорщица, — Дарья Борисовна сознательно не обратила внимания на истеричные интонации и продолжила свой монолог: — Кажется, ее звали Гельман. Я точно назвала ее фамилию? — повернулась она к мужу.

— Да, Дашенька.

— Так вот. Она была на вторых ролях, но этого оказалось достаточно, чтобы по стране прокатились погромы и десятки евреев были убиты. В бедах любого большого народа всегда виновато национальное меньшинство. Во многих странах это евреи, которые за все расплачиваются.

— Это политика, — сразу успокоилась Ира, осознав наконец, что в этой семье вопрос ее еврейства останется только ее вопросом. — Власти специально натравливают… — она повернулась к Дмитрию: — Вот вы, Дмитрий Платоныч, скажите, вам говорили о нас как о смутьянах?

— Да! — после небольшой паузы ответил Дмитрий.

— Вот видите! Против нас настраивают! А норма процентная и черта оседлости? Это разве справедливо?

— Нет, конечно! — ответил ей Платон Павлович. — Но есть легальные способы борьбы. Хотя с таким царем… а ты, Дмитрий, не слушай меня. Политика — не дело военных. Россия придет рано или поздно к равноправию наций, — Платон Павлович поджал губы и дополнил: — Не опоздать бы… Но… Все равно, Ира, не надейтесь, что евреев оставят в покое.

— Да, Ира! Мне очень жаль, но евреи всегда будут виноваты, — сказала Дарья Борисовна. — И потому у вас нет другого выхода, кроме как нести людям свет просвещения. И медленно, медленно приобщать народ к культуре. Вы учительница — вам и шашки в руки.