Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, он говорит:

— Подожди. — Деклан подходит ближе. Вытаскивая сотовый телефон из кармана пальто и хрипло говорит: — Держи.

— Что это? — спрашиваю я.

— Сотовый телефон.

— Ты даже не представляешь, как бы мне хотелось потушить эту сигарету о твое глазное яблоко.

— Твой сотовый, девочка. Тот, который я тебе дал, в котором запрограммирован мой номер.

Я беру его у него, внезапно почувствовав неуверенность.

— Почему ты даешь его мне?

Возникает странная пауза. Он отводит взгляд.

— Никогда не знаешь, когда тебе может понадобиться обрушить на кого-то едкие оскорбления. С таким же успехом это мог бы быть я. Учитывая, что у тебя это так хорошо получается.

Я вглядываюсь в него сквозь тени. В его голосе есть что-то странное. Что-то, что заставляет мое сердце биться чаще.

— Кто ждет меня по ту сторону моста, Деклан?

Он курит. Откидывает голову назад и выпускает в воздух идеальные кольца дыма. Его молчание приводит меня в бешенство.

— Отвечай мне, черт возьми.

Словно по сигналу, водительская дверь другой машины открывается. Кто-то выходит из машины и прикрывает глаза рукой, заслоняясь от света фар внедорожника, и я во второй раз за пять минут знакомлюсь с навыком, о котором и не подозревала: определять людей исключительно по их силуэту.

— Ставрос? — шепчу я в ужасе. Поворачиваюсь к Деклану и требую от него объяснений, — ты позвонил Ставросу, чтобы он забрал меня? Разве он не твой враг?

Глядя на меня своими непроницаемыми глазами, Деклан говорит:

— В последнее время это слово приобрело для меня новое гибкое значение. И кто лучше, чем отец твоего ребенка, спасет тебя от кошмара, в котором ты живешь?

Отец твоего ребенка.

О мой бог. Он покинул больницу, не поговорив с врачом о результатах других моих анализов. Он не знает об ДИА.

Не знает, что я не беременна.

Не могу вспомнить, когда в последний раз так злилась. Честно говоря, думаю, что никогда так не злилась.

Я делаю шаг к нему, дрожа всем телом.

— Ты высокомерный идиота кусок. Ты думаешь, знаешь, что лучше для всех, но ты даже не знаешь, что лучше для тебя самого.

Деклан хмуро смотрит на меня. Угрюмо.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о том, что ты настолько уверен в собственной непогрешимости, что слеп. Но вот с чем я тебя оставлю. Я не спала со Ставросом с начала января. Сейчас почти март. Что заставит тебя обдумать, что в промежутке у меня не было никого другого?

Он стоит так неподвижно, что даже не дышит, и приоткрывает губы. Он смотрит на меня, на его лице отражается шок.

Я тихо говорю:

— Возможно, ты захочешь подтвердить личность отца ребенка в следующий раз, когда решишь поиграть в сваху, гангстер. Увидимся.

Я поворачиваюсь и убегаю так быстро, как только могу, говоря себе, приближаясь к тому месту, где меня ждет Ставрос, что слезы в моих глазах и боль в груди имеют прямое отношение к ошеломляющему облегчению и совсем не имеют отношения к мужчине, которого я оставляю позади себя.

По дороге к терминалу для частных самолетов в аэропорту Ставрос молчит, но держит меня за руку. Я позволила ему. Думаю, это потому, что как только гнев улетучился, я оцепенела.

Оцепенение лучше, чем злость. Оцепенение не требует ответов. Оцепенение - это долгожданное облегчение от слишком большого количества сильных эмоций.

Оцепенение - мой новый лучший друг.

Как только мы оказываемся в его самолете и за нами опускается трап, Ставрос поворачивается и заключает меня в сокрушительные медвежьи объятия. Он шепчет ласковое имя, которое раньше приводило меня в бешенство: мамочка. Затем он опускается на колени и зарывается лицом между моих бедер.

Это не связано с сексом. Он просто прячется.

Глядя сверху-вниз на его темноволосую голову, я тихо спрашиваю:

— Что ты ему пообещал?

— Ничего.

Ставрос не поднимает глаз, когда говорит. Вот откуда я знаю, что он лжет.

Я запускаю руку в его волосы и тяну. Наконец, он поднимает на меня взгляд, прикусывая губу. Его руки крепче обхватывают мои бедра сзади. На вид ему около десяти лет.

— Что бы это ни было, Кейдж узнает. А как только это произойдет, он убьет тебя.

— Мне все равно. Я спас тебя. Это все, что имеет для меня значение. Что ты в безопасности.

Моя улыбка, должно быть, выглядит очень грустной, потому что брови Ставроса сходятся на переносице.

Я бормочу:

— Милый мальчик. С чего ты взял, что меня нужно было спасать?

Ставрос сердито говорит:

— Он забрал тебя. Забрал.

— Я знаю, что он сделал.

Гнев исчезает. Глядя на меня полным мольбы взглядом, Ставрос сглатывает, его адамово яблоко подпрыгивает.

— Я подумал, что если я... если ты… что, может быть, мы...

Я вздыхаю, поглаживая его по волосам.

— О, Стави.

Это все, что я должна сказать, прежде чем он снова спрячет лицо у меня между ног.

— Давай, — говорю я, проводя рукой по его волосам. — Вставай. Нам нужно поговорить.

Его голос становится раздраженным.

— Я не хочу разговаривать. Знаю, что ты собираешься сказать.

— Стави...

— Нет!

Раньше я терпеть не могла, когда он становился таким, упрямым, как ребенок, которому отказывают в любимой игрушке. Я также ненавижу единственное, что может сдвинуть его с места.

— Если ты будешь хорошо себя вести, я позволю тебе это сделать.

Он замирает. Его голос звучит тихо.

— Ты позволишь?

— Да. Вставай.

Одним быстрым движением он выпрямляется и встает, глядя на меня сверху-вниз с сердечками в глазах.

Нет, не со своим сердцем. Орган, которым он смотрит на меня, находится чуть южнее.

Я указываю на ближайшее кресло.

— Сядь.

Ставрос повинуется без колебаний. Я сажусь напротив него в еще одно из кремовых кожаных капитанских кресел. Двигатели реактивного самолета с ревом оживают.

— Пристегнись.

Он пристегивает ремень безопасности у себя на коленях, затем сидит, уставившись на меня, и ерзает.

— Скажи мне, что ты ему обещал.

— Я не могу.

— Когда Кейдж узнает, я буду единственной, кто, возможно, сможет тебе помочь.

— Он ничего не узнает.

Ставрос с тоской смотрит на мои туфли. Мне приходится заставлять себя не вздыхать.

— Стави, посмотри на меня.

Ему требуется мгновение, чтобы оторвать взгляд от моих ног. Я стараюсь, чтобы мое лицо было столь же суровым, как и мой тон.

— Расскажи мне.

Обезумев, он облизывает губы.

— Я... я... — И замолкает, затем это вырывается как взрыв. — Я пообещал ему, что буду носить прослушку в любое время, когда буду с Казимиром, и что он может прослушивать мой телефон и просматривать электронную почту, чтобы отслеживать наши переписки.

Я в таком ужасе, что целую минуту не могу вымолвить ни слова. Тем временем Ставрос начинает пресмыкаться:

— Прости, прости, я знаю, мне не следовало этого делать, но я так волновался за тебя, а он сказал, что не отпустит тебя, пока мы не заключим сделку, так что я должен был, я должен был!

Я поднимаю руку, чтобы остановить поток его сознания. Ставрос замолкает, тяжело дыша и сжимая подлокотники своего кресла так, что побелели костяшки пальцев.

Прослушка. Сделка. Эти две детали торчат у меня в голове как неоновые мигалки. Они звучат официально. Как термины, которые использовал бы прокурор. Или в полиции.

Затем мне приходит в голову кое-что еще. С трепетом я смотрю на перед белой рубашки Ставроса, застегнутой на все пуговицы.

Он качает головой.

Испытывая облегчение от того, что меня не записывают, я откидываюсь на спинку кресла и тяжело выдыхаю. Я раздумываю, не сказать ли Ставросу, что Деклан собирался отпустить меня без его помощи, но решаю не делать этого. Чем меньше о нем будет сказано, тем лучше.

Кроме того, Ставрос уже снова отвлекся на мои ноги.