Мне доставляет глубокое удовлетворение то, что я подвергаю ее и тому, и другому.

— Да пошел ты со своим самодовольным смехом! — кричит Слоан.

— Давай, чертовка. Разве не ты грозилась надрать мне задницу? Пока что я ставлю тебе пять баллов из десяти.

— Придурок!

— Только не говори мне, что это все, что у тебя есть. Я думаю, ты можешь добиться большего в этом.

Расстроенная тем, что бросаю ей в ответ ее же слова, Слоан издает крик. Она кричит громче, когда снова смеюсь.

Я сажусь на край кровати и сажаю ее к себе на колени, удерживая одной рукой за шею сзади, а другой за бедро. Делать это нелегко. Слоан упорно сопротивляется мне. И сильнее, чем кажется. Я должен отдать ей должное за это. Но она не может сравниться со мной по силе, как бы упорно ни сопротивлялась мне.

Я стягиваю ее нижнее белье — мое нижнее белье — до середины бедер и наношу серию резких, жалящих ударов открытой ладонью по ее голой заднице.

Слоан втягивает воздух, спина напрягается.

— Ты заслуживаешь всего этого, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — И каждый, кто придет за тобой.

Я шлепаю ее снова и снова, пока ладонь не становится горячей, а попка Слоан — ярко-красной. Я так поглощен тем, что делаю, что не замечаю, что Слоан больше не сопротивляется. Она лежит неподвижно, прижавшись щекой к матрасу с закрытыми глазами, и дышит так же тяжело, как и я.

И дрожит. Все ее тело бьет мелкая дрожь. А мой член тверд, как камень.

Через мгновение Слоан прерывисто шепчет:

— Три из десяти.

Это вызов. Мое дыхание рвано вырывается из груди. Я смотрю вниз на ее обнаженную задницу, упругую, круглую, вишнево-красную, и меня почти одолевает дико сильное желание взять ее.

Высвободить ноющий член из брюк и засунуть его в нее как можно глубже. Прижать к себе и жестко трахнуть, пока кусаю за шею. Слушать, как Слоан кричит, когда я кончаю в нее, дергая за волосы. Наказать ее, доминировать, заставить подчиниться мне.

Сделать своей.

Слоан медленно открывает глаза, поднимает на меня взгляд. Что бы она ни увидела на моем лице, по ее телу пробегает дрожь.

Я рычу:

— Ни единого гребаного слова.

Слоан сглатывает. Облизывает губы. Пытается сделать свое боксовое дыхание, чтобы успокоиться, и терпит неудачу.

Мне она такой нравится. Послушной и милосердно молчаливой, явно возбужденной. То, что Слоан позволяет мне держать ее у себя на коленях, не сопротивляясь и не пытаясь вырваться, говорит о том, что она наслаждалась поркой так же сильно, как и своим прерывистым дыханием и раскрасневшимся лицом.

Или, может быть, дело в том, как сильно дрожит Слоан. Или в этом диком взгляде, застывшем в ее глазах, как будто не уверена, что я собираюсь делать дальше, и не может решить, нравится ли ей не знать это или же ненавидит это.

Внимательно наблюдая за ее лицом, я говорю:

— У меня есть вопрос, чертовка. И если с тех пор, как мы встретились, и было время, когда тебе нужно было сказать мне правду, то оно наступило прямо сейчас. — Слоан крепко зажмуривается. — Нет, не прячься от меня. Открой глаза.

Она отворачивает лицо к простыням. Я понижаю голос и произношу ее имя. Это предупреждение, и она это знает.

— Пожалуйста, не заставляй меня говорить это. — Ее голос приглушен простынями.

— Ты не знаешь, о чем я собирался спросить.

После паузы она говорит несчастным шепотом.

— Да, знаю. И мы оба знаем ответ. И я бы не вынесла, если бы ты заставил меня произнести это вслух. Я буду ненавидеть себя вечно. Пожалуйста, не заставляй меня говорить это, Деклан. Пожалуйста.

Ах, черт. Что это делает со мной.

Как будто она воткнула меня в розетку. По телу пробегают электрические разряды. Адреналин разливается по венам. Я покрываюсь потом, и сердцебиение становится аритмичным. Член саднит, яйца напряжены, и, черт возьми, я так сильно хочу эту женщину, что у меня слюнки текут.

И все, что потребуется, - это заставить Слоан признать, что она хочет, чтобы я продолжал.

Что Слоан и делает... но в то же время и не делает.

Я медленно выдыхаю, собираясь с духом. Переворачиваю Слоан, устраивая между своих раздвинутых бедер, и беру ее за подбородок рукой.

Я целую Слоан. Глубоко.

Она отвечает, откидываясь на мою руку, которую обвил вокруг ее спины, и издает мягкий, женственный звук удовольствия, идущий из глубины горла.

Затем я спихиваю ее с колен, встаю и выхожу из комнаты.

В жизни, полной трудных моментов, эта женщина входит в топ-пять самых трудных вызовов.

И вот она я, распростертая на ковре со связанными за спиной руками, ошеломленная, тяжело дышащая и униженная.

И насквозь мокрая.

Потому что, хотя и ненавижу Деклана, моя киска считает этого ублюдка божественным.

В довершение всего, он обращался со мной так, словно я была слабой, как вялая макаронина. Все эти годы тренировок по самообороне, все часы, которые я обливалась потом, выполняя сложные позы йоги, изгибая тело почти всеми невозможными способами, оттачивая основную силу и тонизируя мышцы, пошли псу под его собачий хвост, так как этот властный ирландец заставил меня подчиниться за десять секунд, как будто я была теленком на родео, жалобно блеющим, а не разъяренным бычарой.

Затем Деклан отшлепал меня, поцеловал и - в качестве последнего унижения - толкнул на пол и с важным видом был таков.

Высокомерный сукин сын. Сначала чуть не довел меня до слез. А потом почти заставил кончить. При случае обязательно убью его.

Медленно.

Бормоча проклятия, я сажусь и принимаюсь за галстук, связывающий руки. После нескольких минут борьбы узлы ослабевают, и я освобождаюсь.

Первое, что делаю, это направляюсь прямиком к ящику комода в его шкафу, где увидела зажигалку, когда копалась там ранее. Возвращаюсь в спальню и поджигаю чертов галстук.

Медитативное наблюдение за тем, как он горит, входит в пятерку самых приятных моментов в моей жизни.

Когда не остается ничего, кроме тлеющего пятна от сгоревшей штуки на ковре и едкого запаха жженого шелка в воздухе, я бросаю зажигалку на кровать, сажусь, скрестив ноги, на пол перед окнами, замедляю дыхание и медитирую в течение двадцати минут.

И когда я говорю «медитирую», я имею в виду, что мысленно прокручиваю все мыслимые и немыслимые способы, которыми я хотела бы пришить Деклана.

Сделай глубокий вдох и вспомни, кто ты, черт возьми, такая.

Ему больше никогда не удастся вывести меня из себя. Отныне каждый раз, когда его увижу, я буду тверда как скала. Буду кошкой, отчужденной и незаинтересованной. Вооруженной острыми зубами и когтями.

— Ублюдок, — бормочу себе под нос. — Эгоистичный, властный, вспыльчивый придурок.

Сделай глубокий вдох. Помни, кто ты.

Еще двадцать минут аффирмаций оказывают такое же незначительное положительное влияние на мое психическое состояние, как и медитация. Я перехожу к йоге, но быстро обнаруживаю, что все позы павлина в перьях в мире не могут избавить меня от темного пятна в поле зрения мысленных образов, которым является Деклан О'Доннелл.

Пусть так.

Я и раньше имела дело с ушлёпками.

Я и раньше переживала унижение.

Я переживу и это.

Несколько часов спустя заходит еще один из отряда головорезов с подносом еды. У него темно-русые волосы, карие глаза, широкие плечи, ямочка на подбородке и татуировка в виде паутины на одной стороне шеи. Его руки размером с наковальню. Линия его подбородка могла бы с лёгкостью разрезать сталь. Я тут же дала ему прозвище «Тор».

Я начинаю думать, что Деклан нанимает этих парней, исходя из их уровня привлекательности. Птицы одного полета и все такое.

— Где Киран?

Тор, не удостоив меня взглядом, ставит поднос на стол и забирает ранее принесенный.

— Не утруждай себя попытками разговорить меня, девочка. Мне сказали не разговаривать с тобой.

Как и Киран, он произносит «ты» как «тье». Деклан, должно быть, подсыпал мне что-то в еду, потому что я начинаю думать, что ирландский акцент - самый сексуальный из всех. Или, может быть, это говорит за меня мое кровоизлияние в мозг.