Нэнси смотрит с сомнением.

— Не хочу с вами спорить, но он заработал свое положение не с помощью значков бойскаута.

Нэнси оставляет меня обдумывать это, пока сама отправляется на поиски инвалидного кресла. Когда она возвращается, Киран пышет раздражением.

— Что это? — рычит он, протискиваясь в дверь вместе с остальной бандой. Он подозрительно смотрит на инвалидное кресло, как будто оно начинено взрывчаткой.

— Я направляюсь в отделение радиационных исследований, чтобы сдать еще анализы.

Его брови сходятся на переносице. Ему не нравится эта идея.

— Деклан ничего не говорил о том, чтобы выпускать тебя из палаты.

— Почему бы тебе не пойти со мной? Мы превратим это в экскурсию.

— Или ты можешь просто подождать, пока он вернется.

Киран имеет в виду спросить разрешения.

Я беспечно говорю:

— О, оставляю это на твое усмотрение. Он сказал, что хочет, чтобы я как можно скорее сдала все необходимые анализы, чтобы убедиться, что это кровоизлияние в мозг не убьет меня, но если считаешь, что для меня лучше этого не делать, то все в порядке.

Я жду, выжидательно улыбаясь.

Две минуты спустя мы все шестеро втискиваемся в больничный лифт, направляясь вниз.

Когда двери на втором этаже открываются, Киран и его люди выходят первыми, обнажив оружие. Они прочесывают коридор, прежде чем выпустить нас с Нэнси из лифта. Затем они идут по обе стороны от нас, как персональные агенты секретной службы президента, пронзая кинжалами любого, кто осмеливается посмотреть в нашу сторону.

Мне неприятно признавать, что мне нравится эта драматичность. Я чувствую себя знаменитостью. Хорошо, что это не так, потому что я была бы ужасной примадонной. Два перелета на частном самолете - один из них в плену - и не думаю, что когда-нибудь снова смогу летать эконом классом.

УЗИ проходит без сучка и задоринки. На моих яичниках нет опухолей или кист, а моя матка бесплодна, как Сахара. Я ухожу, улыбаясь.

Но улыбка сползает с лица, когда мы возвращаемся в палату, и Нэнси сообщает мне результаты анализов крови.

Склад располагается рядом с доками. Здесь холодно, промозгло и пахнет прогорклой морской водой и гниющим деревом. Но он находится на удалении от прочих зданий, что делает его удобным местом для допросов.

Крики здесь теряются. Кровь легко смывается с цемента, попадает в канализацию, а оттуда в море.

— Привет, Ставрос. — Он привязан к металлическому стулу, на голове у него черный матерчатый капюшон. Обычно я ставил пленников на колени. Ледяной цемент - это адская пытка для коленей, но Ставрос уже побывал в адовом пекле, когда я пришел сюда.

Капюшон приподнимается. Голос с легким русским акцентом спрашивает:

— Кто ты?

— Новый лучший друг Слоан.

После короткой паузы Ставрос злобно ругается по-русски.

Удивленный, я поворачиваюсь к Пауку, стоящему рядом со мной.

— Держу пари, он думает, что я не понимаю его языка.

Паук хихикает.

— Держу пари, он думает о многом, что не соответствует действительности. Глупцы всегда ведут себя подобным образом.

— Что ты с ней сделал? Если ты причинил ей боль, я убью тебя на хрен!

Его гневные крики эхом отражаются от стен. Ставрос борется с путами. Его дыхание неровное и учащенное.

— Расслабься. Она все еще цела и невредима. Но продолжай в том же духе, и я буду приносить тебе один из ее пальцев за каждый раз, когда ты посмеешь наорать на меня.

Пробиваясь сквозь капюшон, его дыхание белыми облачками пара повисает в холодном воздухе здания. Понизив голос, но все еще дрожа от ярости, Ставрос говорит:

— Ты пожалеешь об этом.

Я заинтригован. Судя по описанию Слоан о нем как о зануде, я ожидал меньше энтузиазма.

— Почему? Твой хозяин, Казимир, идет спасать тебя? Ты недостаточно высоко забрался на тотемный столб, парень.

— Я говорю о похищении моей женщины.

От того, как он называет ее, у меня сводит зубы.

— Твоя женщина? Похоже, ты действуешь в соответствии с ошибочным представлением о том, что ей на тебя плевать.

Или что Слоан может принадлежать кому угодно. Ни один мужчина никогда не смог бы по-настоящему владеть ею. Как и все несломленные духи, она не может принадлежать кому-то одному.

Ставроса не смущает сарказм.

— Ты понятия не имеешь, что Слоан чувствует ко мне.

— О, постой, она считает тебя таким же интересным, как квашня или простокваша.

— Она бы не стала рассказывать тебе правду!

— Она могла бы. Под давлением.

Намек на то, что я пытал ее, чтобы выбить информацию, его не смущает. Ставрос яростно качает головой.

— Ты ее не знаешь. Слоан не такая, как другие люди. Она не отдаст ничего, чего не хочет отдавать.

Меня начинает раздражать его уверенность. Могла ли Слоан солгать мне о чувствах к нему?

— Каждого можно сломать. Вот ты, например. Сколько твоих пальцев мне придется отрезать, прежде чем ты расскажешь все, что я хочу знать о твоем боссе?

Его ответ следует незамедлительно.

— Ни сколько. Я расскажу тебе все, что угодно. Я расскажу тебе о нем все, что знаю.

Паук поражен.

— Это и есть преданность, которую ты проявляешь к своему королю?

— Мне на него наплевать. Меня волнует только то, чтобы ты не причинил вреда Слоан. Если ты отпустишь ее, я сделаю все, о чем ты попросишь. Я буду шпионить за ним, если ты этого захочешь.

Испытывая отвращение, Паук плюет на цемент.

— Охренительно. Ради женщины.

Я поворачиваюсь и одариваю его холодным взглядом. По-гэльски я натянуто говорю:

— Видно, ты прискакал на могучем коне. Ты уже забыл, как легко одна и та же женщина проверила твою преданность, Гомер?

Он замирает. В его глазах появляется виноватое выражение.

— Сними с него капюшон. И принеси мне стул.

Поворачиваюсь обратно к Ставросу и наблюдаю, как Паук стягивает капюшон с его головы. Ставрос видит, что я стою перед ним, и быстро оглядывает меня.

Мне приятно видеть, как Ставрос сглатывает от страха.

Паук ставит передо мной стул и отступает назад. Я разворачиваю его, оседлываю и сажусь лицом к Ставросу, облокачиваясь на стул таким образом, что мои плечи находятся на уровне глаз Ставроса, а руки свободно свешиваются вниз.

Потом я говорю Пауку, чтобы он оставил нас со Ставросом один на один.

Когда эхо его шагов затихает, я спрашиваю заложника:

— Ты влюблен в нее?

Вопрос застает его врасплох. Я могу сказать, что Ставрос пытается угадать, с какой целью я интересуюсь. Мгновение он спорит сам с собой, затем просто признает:

— Да.

— Настолько, что ты предал бы Казимира, не задумываясь.

— Да.

Интересно.

— Как долго вы были вместе?

Ставрос начинает выглядеть сбитым с толку. Может быть, он ожидал, что я уже буду отрезать от него по куску, а не вести с ним светскую беседу.

— Три месяца.

И это все?

Когда я приподнимаю брови, он говорит, защищаясь:

— Четырнадцать недель, если быть точным. И два дня.

Господи иисусе. Я уверен, что если бы я спросил его, сколько часов и минут, он бы знал ответ на вопрос.

Ставрос выпаливает:

— Скажи мне, все ли с ней в порядке.

Удерживая его взгляд, я еле слышно заявляю:

— Ты не в том положении, чтобы предъявлять требования.

— Пожалуйста. Я должен знать. Это убивает меня. Я просто схожу с ума.

Ставрос умоляюще смотрит на меня темными глазами. Я испытываю непреодолимое желание выколоть их. Вместо того чтобы сделать это, я говорю:

— С ней все в порядке.

Ставрос шумно и с облегчением выдыхает. Он произносит благодарственную молитву Деве Марии по-русски. Теперь я хотел бы облить этого парня бензином и поджечь.

Мое эго решает, что пришло время подшутить надо мной, и напоминает мне, что Ставрос не ребенок. Он взрослый парень. И, как и Слоан, по меньшей мере, на десять лет моложе меня. Он молод, силен, красив и безумно влюблен в мою пленницу.