Его вдруг все начало забавлять, например, со своего заднего ряда хвостового салона ему были видны верхушки голов всех пассажиров. Все они откинулись в своих креслах, как будто хотели побыть наедине со своими мыслями. Никто не разговаривал. Затем он как-то смутно начал осознавать, что все просто спят. Это уже было совсем забавно. Что-то не то… Это была его последняя мысль перед тем, как он потерял сознание.

Пресс-секретарь президента летел в резервном самолете, который тоже возвращался в Вашингтон и находился на расстоянии нескольких сот миль от президентского самолета. В Вашингтоне помощник пресс-секретаря метался взад и вперед от комнаты связи Белого дома к толпе репортеров, ожидающих у западного выхода. Ничего поделать он не мог, но очень старался. У него не было никакой информации, но он убеждал журналистов, что знаком с ситуацией и что все в порядке. Все под контролем. Просто какой-то псих попытался выстрелить в президента, но никто не пострадал.

Все спокойны и отдыхают.

Так оно и было на самом деле.

Во всяком случае, на боргу президентского самолета все были спокойны и отдыхали. Все, начиная от мелких сошек типа Герберта Моррисона и нескольких репортеров, которым удалось проскользнуть на борт самолета, и кончая более важными персонами в штабном салоне и сотрудниками службы безопасности, и, наконец, президент в своем кабинете – все спали. Единственным человеком в самолете, который не спал, был Харди, прятавшийся в багажном отделении.

В этот момент зазвонил телефон закрытой линии президентской связи, но никто не ответил.

Из опыта прошлых тренировок на кубинском «Боинге» Харди знал, что пяти минут вполне достаточно, но все равно нервничал, когда пробрался к люку, готовясь открыть его. Он проверил, плотно ли прилегает к лицу противогаз – ведь до сих пор в этом не было особой необходимости, так как газ уносился циркулирующим воздухом, – потом убедился, что его ноги прочно стоят на ступеньках маленькой лестницы, ведущей к люку. У него было сильное желание медленно повернуть ручку люка, поднять крышку на пару дюймов и выглянуть. Но это было глупо. Если газ не сработал, то его мог кто-нибудь увидеть, так что ему надо было действовать быстро, чтобы застать охранников врасплох, выхватить оружие и… Нет, это бесполезно, единственная его надежда была на то, что газ сработал.

Харди потряс головой. Не стоило сомневаться, ведь он несколько раз тренировался, и газ всегда срабатывал. Ведь в этом мире существуют определенные химические и физиологические законы, которые непоколебимы. Просто он стареет. После этого дела он все бросит и больше никогда не станет рисковать жизнью. Он будет валяться на пляже, он будет… Ему надо открыть этот чертов люк.

Харди повернул ручку, откинул крышку люка, выбрался наверх и, стоя на четвереньках, огляделся. Не было слышно никаких звуков, кроме глухого шума двигателей. Поднявшись на ноги, Харди прошел по проходу и заглянул в кабинет президента. Пусто. Он миновал кабинет и открыл дверь в гостиную. Потерявший сознание президент сидел в кресле.

Харди прошел по всему самолету, заглядывая в салоны, конференц-зал, комнату охраны. Все были без сознания. В кабине спал экипаж. Они должны были оставаться без сознания восемь-десять часов, вполне достаточно. Стоя позади пилотов, Харди убедился, что самолет управляется автопилотом, как, по его расчетам, и должно было быть на этой стадии полета. Потом он выключил радио, желая убедиться, что никто в данный момент не пытается связаться с самолетом. Потом Харди выбросил обоих пилотов из кресел, как будто это были мешки с картошкой, и сам уселся за штурвал. На пилотов он даже не взглянул, он был слишком занят проверкой того, все ли в порядке.

Харди посмотрел на часы. Газ в самолете должен был уже выветриться. В отличие от подводных лодок, в которых была замкнутая циркуляция воздуха, в реактивных лайнерах забор воздуха происходил снаружи, потом воздух сжимался под давлением и нагревался или охлаждался до необходимой температуры, смена воздуха в самолете происходила каждые три или четыре минуты, а отработанный воздух выбрасывался через три специальных выпускных клапана. Уже прошло три полных цикла смены воздуха, и дышать должно было быть безопасно, но Харди не мог допустить ни малейшего риска. Вернувшись в багажное отделение, Харди достал из своей сумки маленькую белую мышку и, держа ее в руках, вернулся в кабину. Мышь оставалась в сознании, Харди подождал несколько минут и выпустил ее. Мышь принялась обнюхивать пол и бегать по своему новому убежищу. Только после этого Харди снял противогаз и вдохнул воздух.

– Борт номер один, диспетчерская Солт-Лейк-сити вызывает вас на частоте 127,25. Вы меня слышите? – заработало радио.

Харди нервно облизнул губы. «Пора начинать спектакль», – сказал он про себя, уселся в кресло пилота и щелкнул тумблером радиостанции.

– Вас понял, Солт-Лейк-сити, – сказал он с великолепным техасским акцентом, который даже ему самому понравился. Преподаватель дикции Петерсон из Лос-Анджелеса мог бы гордиться им. – Я борт номер один, слышу вас хорошо.

Воздушное пространство над Соединенными Штатами заполнено невидимой сетью воздушных трасс, и для каждой трассы имеется установленная частота радиообмена. Следуя этим правилам, реактивные лайнеры, как, впрочем, и небольшие частные самолеты, могут легко передвигаться в воздушном пространстве.

Президентский самолет следовал маршрутом для реактивных самолетов J–84. После вылета из Сан-Франциско контроль за полетом самолета осуществлял центр управления полетами в Окленде. По мере следования самолета на восток – северо-восток его последовательно вели центры Управления гражданской авиации в Солт-Лейк-сити, затем в Денвере и так далее. В каждом из этих центров положение президентского самолета, как, впрочем, и других самолетов в зоне действия центра, автоматически высвечивалось на экранах радаров. Каждый из диспетчеров мог использовать два способа радарного наблюдения. При одном из них на экране радара просто высвечивалась отметка любого самолета, проходившего через зону контроля центра. Но этот способ использовался редко, потому что на экране высвечивалось слишком много отметок, и уследить за ними за всеми было просто невозможно. Тогда поворотом выключателя диспетчер переключал радар на более часто используемый способ слежения, при котором на экране оставались отметки только тех самолетов, у которых был включен ответчик. Рядом с каждой отметкой появлялись обозначение самолета и высота его полета. Эти данные автоматически передавал ответчик, когда попадал в зону действия луча радара.

Президентский самолет перешел из зоны контроля Оклендского центра в зону контроля центра в Солт-Лейк-сити.

– Борт номер один, я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити. К нам поступил приказ из Белого дома выяснить у вас, почему не отвечает телефон прямой закрытой связи.

Харди понял, что кто-то пытается дозвониться президенту по закрытой связи, но телефон не отвечает.

– Я борт номер один, – ответил он. – Вас понял. Сейчас мы тут в кабине заняты, но через несколько минут я пошлю кого-нибудь проверить.

– Я диспетчерский центр Солт-Лейк-сити, вас понял.

Харди бросил взгляд на часы. Ему еще довольно долго придется водить их за нос. Он переключил радиостанцию на частоту, обычно не используемую Управлением гражданской авиации, и начал вызывать:

– Виктор? Ты меня слышишь? Это Чарли.

Ему немедленно ответил голос с испанским акцентом.

– Виктор слушает.

Харди, сверившись с приборами, продиктовал свои координаты, но на тот случай, если бы их вдруг кто-то услышал, он добавлял ко всем характеристикам впереди цифру 5. Он добавил эту цифру перед показаниями времени, курса, высоты, скорости, а также перед четырьмя цифрами, обозначавшими код ответчика. Если кто-то и услышит их, то этой простенькой уловки будет достаточно, чтобы никто не понял этих данных и того, что на связи борт № 1. Возможно, это были и излишние меры предосторожности, так как вряд ли кто-нибудь из знакомых с местоположением президентского самолета мог прослушивать эту, не используемую в гражданской авиации частоту, а для случайного человека эта информация не имела бы никакого смысла. Но Харди не мог допустить ни малейшего риска.