— Да что же вы меня все за идиота держите? — возмутился Кир, со стыдом понимая, что Сашка-то прав, и Кир даже не сообразил, что сейчас там у Ники сидят все. А он даже не успел решить, как он поведёт разговор — в его мыслях было всё просто — он входит, даёт в морду Стёпке, берёт Нику за руку и ведёт к отцу. О том, что там толпа народу, Кир просто не подумал.

Они остановились перед дверью.

— Короче, Сань… Ты молчи, просто стой и не отсвечивай. Я сам, — Кир занёс руку, чтобы постучать, и в нерешительности замер. А что, если прав не он, а Сашка? И эти двое, Савельев с Литвиновым? Что, если он сейчас действительно в запале совершит что-то непоправимое? Что-то такое, о чём будет потом сильно жалеть? Имеет ли он право ставить их всех под удар? Может, им, этим поднаторевшим в интригах политиканам виднее?

— Ты точно решил? — Сашка как будто уловил сомнения, одолевшие Кира.

— Точно.

Кир быстро, словно боясь передумать, постучал.

Несколько мгновений за дверью было тихо, потом раздались шаги… её шаги. Ещё секунда, и он оказался с ней лицом к лицу. И тут же понял, что совсем к этому не готов.

Перед ним стояла его Ника. Точно такая, какой он её представлял всю эту бесконечную чёртову неделю. С лёгкими тенями под глазами, слегка осунувшуюся, с поникшими рыжими кудряшками. Усталую. Потухшую. Но всё равно, свою, родную, знакомую до каждой маленькой веснушки. Даже сейчас от неё шёл свет, не такой радостный и яркий, как до всех этих событий, но всё ещё достаточно сильный, чтобы озарить его мир.

— Хорошо, что ты пришёл, — вдруг сказала она. Сказала очень просто, словно всё это время только и делала, что ждала именно его. Во всяком случае, Кир так подумал.

А ещё он подумал, что нужен ей. Про то, что то же самое говорила утром Вера, он, конечно, не вспомнил. Но это было неважно.

— Пойдёмте, — Ника только сейчас заметила Сашку, робко выглядывающего из-за его плеча, и кивнула ему. Тот торопливо пробормотал слова приветствия, и они оба устремились вслед за Никой.

Проходя по широкому коридору Савельевской квартиры, где всё ещё незримо чувствовалось присутствие самого Савельева, навстречу доносившимся из дальней комнаты голосам, Кир понимал, что с каждым шагом его решимость рассказать ей о том, что её отец жив, тает всё больше и больше, а когда они вошли в светлую, залитую солнцем гостиную — маленькую или голубую гостиную, так, кажется, она называлась, — и наткнулись на всю компанию, разом замолкнувшую при их появлении, Кир совершенно растерялся.

«Потом как-нибудь ей скажу, — подумал он, но уже без прежней уверенности. — Потом, в другой раз…»

Казалось, все вокруг задались целью не оставлять её одну. Ни на минуту. Ни на секунду. Никогда ещё в своей жизни Ника не была так окружена людьми, как в эти дни. И в раннем детстве, когда к ней была приставлена няня, и в школьном интернате, который кишел детьми, и в больнице у Анны — даже тогда в её жизни случались моменты одиночества. А сейчас ей в этом отказали. С ней теперь всегда кто-то был. Вера, Марк, Стёпка, близнецы Фоменко, знакомые, учителя, папины коллеги, какие-то посторонние люди, которых она едва знала. И все пытались её утешить, что-то сказать, сочувственно помолчать, не понимая, что ничего этого ей не нужно — ни их слов, ни их молчания. Она хотела только одного, чтобы её наконец-то оставили в покое. Но, увы, все вокруг думали иначе и как сговорились.

Но даже не это выводило Нику из себя. Сочувственные взгляды и настойчивое, упорное желание постоянно быть с ней рядом она бы ещё как-то выдержала. Хуже было другое. Все непременно считали своим долгом уговорить Нику пожить какое-то время у них.

Первым заявился Мельников, как всегда безупречно и с иголочки одетый, и, выдав положенные слова, предложил на время переехать к ним. Сказал, что они уже подготовили для неё комнату, где её никто не будет тревожить. В глазах Стёпки, выглядывающего из-за плеча отца, Ника уловила отчаянную мольбу, но лишь отрицательно покачала головой. Приходил дядя Серёжа, папин двоюродный брат, он нечасто у них бывал, но Нике всегда нравился. Сергей Анатольевич Ставицкий очень волновался, снимал и снова надевал очки, близоруко щурился, отчего казался едва ли не несчастнее, чем сама Ника. Примерно на третий день в квартиру вихрем влетела маленькая и решительная женщина. Ника сперва не сообразила, кто она такая, и лишь потом поняла, что это Александра Валерьевна, жена Руфимова, которого отец безмерно любил и уважал. Женщина сразу взяла быка за рога, и Нике стоило большого труда убедить её, что она никуда не поедет. Приходил Величко. Константин Георгиевич был хмур и неприветлив. Уговаривать Нику не стал, но сказал, чтобы она имела в виду, что они с женой её обязательно примут у себя. Но настойчивей всех была, конечно, Вера.

Подруга не признавала никаких отговорок. Она насела на Нику так, что хотелось взвыть. Подключила тяжёлую артиллерию, в лице своей мамы, Юлии Алексеевны, и, скорее всего, Нике пришлось бы уступить, если бы не Анна.

Анна появилась внезапно. Быстро расставила всё по местам, со всеми переговорила, убедила Веру на время переселиться к Нике, а не наоборот, и, провернув всё это, также быстро исчезла, даже толком ни о чём не поговорив с Никой. Это выглядело странно, но у Ники не было сил, чтоб думать ещё и над этим. Главное, благодаря Анне она осталась у себя, в квартире, где они жили с папой.

Никто, даже близкие друзья, не понимали, насколько это было для неё важно. Прошло уже больше недели, и все вокруг приняли смерть Павла Григорьевича Савельева как само собой разумеющееся. Четыре трупа, обнаруженные на месте преступления, не оставляли надежды, что её отцу удалось как-то уцелеть. Это противоречило и логике, и здравому смыслу. И, тем не менее, в самом дальнем уголке души тлела надежда, что отец вернётся. Придёт однажды домой, обнимет, шутливо чего-нибудь скажет, прищурив глаза с рвущимися на волю смешинками, или просто улыбнётся, а на вопрос: «Где ты был?» ответит устало и немного рассеянно: «Да где я только не был, рыжик». И, представляя это, прокручивая в уме воображаемую сцену, Ника больше всего на свете боялась, что, когда отец вернётся, её не окажется дома.

Она никому про это не говорила, как не говорила и про то чувство вины, что давило на плечи, лежало на душе тяжёлым и неподъёмным грузом.

В тот вечер, когда отец ушёл после непонятного телефонного звонка, Ника не придала этому особого значения. Мало ли в её жизни было вечеров, когда он вот так уходил — да не сосчитать. Только он всегда возвращался. Всегда. Но не в этот раз. И хуже всего было то, что она, Ника, увлечённая своими чувствами и переживаниями, даже не заметила его отсутствия.

Ника помнила, как они со Стёпкой провожали Кира и Сашку, и как Кир, этот придурок, шёл, засунув руки в карманы, с таким невозмутимым и равнодушным видом, что его хотелось пристукнуть, но вместо этого она взяла Стёпку за руку, чтобы Кир тоже видел, что ей все равно. А потом они с остальными что-то обсуждали, Вера поругалась с Марком и тут же помирилась, а когда все ушли, они со Стёпкой ещё долго целовались на диване, пока Ника его не вытурила и не отправилась спать.

То есть, в то время как внизу, на Северной станции происходило страшное, она разговаривала, смеялась, целовалась, и нигде ничего у неё не ёкнуло, не отозвалось. Она даже утром не поняла, что отец не ночевал дома, спокойно собралась, отправилась на учёбу, и когда её прямо с лекции позвали в учебную часть, пошла туда, ни о чём не догадываясь, не замечая сочувственные взгляды, которые на неё бросали те, кто каким-то образом был уже в курсе. И вот этого-то Ника никак и не могла простить себе, потому что по всему выходило, что она плохая дочь, и будь она менее эгоистичной, всё бы было по-другому. Конечно, умом Ника понимала, что по-другому бы не было, но ум в её горе был плохим советчиком, и она упорно продолжала корить и изводить себя за холодность и бесчувствие, добровольно запершись в четырёх стенах и с детским упрямством повторяя: «Когда папа вернётся, я должна быть дома».