— Раз, два, три, четыре… — Пашка начал отсчёт, отвернувшись к стене, и Серёжа быстро метнулся по коридору вглубь квартиры, подальше от своей спальни, где остался брат, и от столовой, откуда раздавались голоса взрослых и мелодичные переливы музыки — тётя Лена снова села за фортепьяно.

«В этот раз Пашка точно меня не найдёт», — радостно подумал Серёжа, проскочил мимо кабинета дедушки Арсения и, замирая от собственной смелости, ввалился в спальню — безраздельное царство бабушки Киры. В эту комнату ему входить не разрешали, и за все свои шесть лет он был здесь всего три раза — два раза вместе с папой, и один раз — совершено случайно. Серёжа играл и как-то вдруг (он и сам толком не понял, как) оказался в спальне бабушки Киры. Его маленький, старенький грузовичок, которым Серёжа управлял, тихо изображая тарахтенье мотора, как показывали в кино, свернул из коридора в белоснежную бабушкину спальню, просторную, больше его детской и спальни родителей, с огромной кроватью из белёного дуба посередине. Увидев такое сказочное великолепие, Серёжа растерялся, забыл про свой грузовичок, бросив его у порога, и очарованный шагнул в комнату, заскользил ногами по светлому паркету, упёрся в круглый ковер, по центру которого стояла роскошная бабушкина кровать, и осторожно, с почти остановившимся сердцем, вступил на него, чувствуя, как его ступни утопают в мягком и воздушном, молочно-белом ворсе. Вокруг Серёжи кружилась тишина, и он, забыв обо всём на свете, принялся кружиться тоже, и тысячи маленьких серёж отражались в зеркальной глади белоснежного трельяжа, на матовом столике которого сверкали хрустальными гранями флаконы духов, белела нитка жемчуга и перламутрово переливались пузатые баночки с кремом.

За этим танцем его и застала бабушка. А потом появился папа и испуганная мама, которая подхватила Серёжу и унесла, крепко прижимая к себе. Его не наказали, но папа строго сказал вечером, что так делать не стоит, а мама, ласково поцеловав, попросила впредь играть только в детской. Этого оказалось достаточно, чтобы Серёжа понял, где находятся его границы в этом доме. Доме, который безраздельно принадлежал бабушке Кире.

Бабушку Серёжа побаивался. Она почти никогда не улыбалась, и её лицо из-за этого напоминало неподвижную маску. Ледяную, как у Снежной Королевы, из просмотренного недавно старого мультфильма. Бабушка действительно была похожа на ту мультяшную Снежную Королеву, и с тех пор, как Серёже пришло в голову это сравнение, он всё время боялся, что бабушка схватит его, запрёт в одной из комнат их огромной квартиры и заставит выкладывать слово «вечность» из пластикового конструктора.

Пашка, его старший двоюродный брат, тоже побаивался бабушки, Серёжа это видел. Потому он точно не решится искать его в её спальне. Ни за что на свете.

Серёжа ещё раз оглянулся и, осторожно ступая, на цыпочках, боясь, что его услышат и обнаружат здесь, прошёл в комнату, окинул взглядом стены, обитые шёлковыми обоями, бледно розовыми с едва заметными на них мелкими цветами, вдохнул сладко-терпкий аромат бабушкиных духов, не удержался — потрогал статуэтку, милую девочку-пастушку, аккуратно приподнимающую тонкими бледными ручками пышные юбки, и дойдя до кровати, улыбнулся самому себе. Серёжа предвкушал, как Пашка долго будет бродить по квартире, безуспешно пытаясь его обнаружить, потому что ни за что не догадается, что он, Серёжа — здесь. В самом сердце этого дома, куда могут входить только избранные. Серёжа снова улыбнулся и, преодолевая робость, мячиком закатился под кровать, чуть не потеряв очки, и приготовился ждать.

Минут через пять ему стало скучно. Откуда-то издалека доносились голоса гостей — бабушка часто собирала своих знакомых, в столовой накрывали большой стол, доставали салфетки — белоснежные, с тонкой затейливой вышивкой, очень красивую дорогую посуду — папа ему говорил, что это называется фарфор. Слово было незнакомое, но какое-то звонкое и загадочное, под стать тонким полупрозрачным тарелкам и чашкам, по краям которых струился золотой узор. В обычные дни обходились посудой попроще, хотя всё равно красивой, как и всё в бабушкином доме. Странно, не несмотря на то, что Серёжа родился и жил здесь, вместе с папой и мамой, никому из них даже в голову не приходило называть эту квартиру своей. Она была бабушки Киры и только её — великолепный, прекрасный и немного опасный волшебный замок. Замок Снежной Королевы.

Послышались шаги. Пашка? Неужели всё-таки решится и зайдёт? Серёжа сжался, притаился, зажмурил близорукие глаза, защищённые толстыми стеклами очков, даже дыхание задержал.

— И всё-таки, Толя, я тебя попрошу не так явно показывать свою неприязнь к сыну Лены, — Серёжа услышал ровный и спокойный голос бабушки и похолодел от страха. — Иногда это становится почти неприлично. Ладно ещё, когда мы в своём тесном кругу, но сегодня я пригласила очень нужных людей. И им совсем не обязательно знать про наши непростые отношения внутри семьи.

— Мне кажется, мама, я не перешёл за рамки вежливости, — Серёжа узнал отца и вжался в пол. Страшно даже представить, что будет, если его обнаружат. Бабушка точно заточит его в одну из многочисленных комнат и заставит собирать слово «вечность», как Снежная Королева заставила это делать того мальчика из мультика, Кая. А как Серёжа соберёт, если он и буквы ещё не все знает и читать толком не умеет.

— Ты на грани, Толя. Зинаида Юрьевна уже начала задавать ненужные вопросы. Тебе следует успокоиться прежде всего. Мне кажется, я учила тебя, что главное — это достоинство и выдержка, семья Ставицких должна быть всегда на высоте, мы не можем себе позволить опускаться до грязных скандалов и служить мишенью для сплетен.

— Ты прекрасно знаешь, мама, что я — не Ставицкий, — раздражённо бросил отец. Серёжа удивился, как это — не Ставицкий. Он же Ставицкий, и сам Серёжа тоже Ставицкий. Почему папа так говорит?

— Ты намного выше, чем Ставицкий. Ты — Андреев! — отчеканила бабушка. — И ты никогда не должен об этом забывать. А сегодня ты похож на недовольного брюзгу. Неужели так сложно потерпеть присутствие Павлика? Тебя никто не заставляет демонстрировать свою любовь к племяннику, просто будь сдержан. Да и Лену это задевает. Ей неприятно…

— Лене неприятно? А она подумала о том, как мне будет неприятно, когда выскакивала замуж за этого убийцу? Каково будет мне, тебе, отцу? Она об этом подумала? Да, да, мама, я знаю, — отец заговорил быстро, как он всегда делал, когда бывал сердит. — Она была мала и ничего не помнит. Но я-то, я помню. Всё помню. Разве такое можно забыть? Ты сама, мама, рассказывала, как долго потом я плакал во сне. Теперь, конечно, я не плачу, но знала бы ты, как часто я просыпаюсь в холодном поту, потому что вижу один и тот же сон. Всё время один и тот же. Как этот выродок Савельев стреляет в отца. Потом в маму. А потом медленно наводит пистолет на меня. И перед моими глазами нет ничего, только дуло пистолета — чёрное, как дыра в преисподнюю.

Серёжа слышал, как подрагивает голос отца. И ничего не понимал. Кто-то стрелял в дедушку Арсения и в бабушку Киру? И потом в папу?

— Толя, я всё это видела сама, собственными глазами. Не стоит мне напоминать. И тем не менее. Тебя же не заставляют терпеть Савельева. Ты прекрасно знаешь — этот дом закрыт для него, да он и сам не слишком рвётся, хоть на это хватает такта и воспитания.

— Зато меня заставляют терпеть его выродка!

— Это сын Лены. И он тоже наполовину Ставицкий. И на четверть Андреев.

— Да нет в нём ничего ни от Ставицких, ни от Андреевых — весь в папашу своего, душегуба, пошёл, что рожа, что глаза… плебей! И как Лена только могла?

— Прекрати. Мы все знаем, как и почему это вышло. И ты тоже сделал достаточно, чтобы эту ситуацию усугубить…

— Потому что она должна была знать, кто такой её муж!